Сны и страхи - Быков Дмитрий - Страница 7

ОТЕЦ. Чарльз, я клянусь вам жизнью сына…

МИЛЛСТОУН. Да ну что вы, в самом деле! В том-то и дело, что у Шервуда в детстве я не вижу никакой травмы. Ну просто… видите ли… есть целая ассоциация христиан-психологов, для которых все просто: они считают, что это подселяются разные бесхозные души. Не нашли упокоения и вот стучатся. Есть другие объяснения – что актуализуется генетическая память. Во многих странах – в Аргентине, в Китае, в России – в такое вообще не верят… То есть там, конечно, Миллигана никто бы не выпустил.

ОТЕЦ. Жестокие нравы.

МИЛЛСТОУН. Не в том дело. Там такие режимы, что – как бы сказать? – это просто является нормой. Человек дома говорит одно, на службе другое, с соседом третье. Там у всех множественные личности, и это не считается патологией. Я знал одного русского, и там он был дурак дураком, а здесь оказался очень сообразительным, потому что здесь бы не выжил дурак, а там – умный. Просто звали его одинаково. Хотя знаете… У них же постоянно в ходу псевдонимы. Я уверен, что тихий юрист Ульянов никогда бы не вытворил того, что делал этот их Ленин. А эти двое, ну вы слышали – Баширов и Петров… Они на самом деле были Кошкин и Мышкин. И Кошкин с Мышкиным не могли бы никого отравить, а с другими именами запросто.

ОТЕЦ. Ну тут-то понятно. Тут профессия требует. Но Шервуд… Шервуд никогда…

МИЛЛСТОУН. Боюсь, что в случае Шервуда спусковым крючком послужило одиночество, и он не то что выдумал, а прислушался… И теперь, когда он выпустил этих демонов, они страшно осложняют ему общение. Его проблема с Шейлой – только в этом, в остальном они были бы, честное слово, лучшей парой, которую я наблюдал в этой клинике.

ОТЕЦ. А у Шейлы… сколько у Шейлы…

МИЛЛСТОУН. Вот понимаете – в том-то и дело. Я не знаю, сколько у Шейлы. Иначе подсчитать шанс на их счастливый брак было бы легче легкого – перемножили всех этих персонажей, взяли процент, и дело с концом. Но Шейла, во-первых, здесь недавно. Во-вторых, у нее они плодятся как кролики. Если бы одна девочка, вдобавок с весьма обыкновенным IQ, могла выдумать столько народу, – она была бы гениальным писателем. Но увы, ей просто неоткуда взять и нечем прокормить эту ораву. Я не могу вам даже примерно перечислить ее запас, но для начала…

Затемнение.

СЦЕНА 2. Садик клиники. По углам, скрестив руки, вдумчиво наблюдают санитары. К центральной клумбе нерешительно приближаются миловидные Шервуд и Шейла.

ШЕРВУД (с сильным испанским акцентом). Послушай, девушка, ты хочешь вечером делать трах-бах?

ШЕЙЛА (с энтузиазмом). Откуда ты знаешь?

ШЕРВУД. Я просто подумал… я всегда хочу сделать трах-бах!

ШЕЙЛА (пылко). Я тоже! Я тоже всегда хочу сделать трах-бах!

ШЕРВУД. Но тогда чего мы ждем?

ШЕЙЛА. Мы ждем удобного случая.

ШЕРВУД. Но вот же удобный случай!

ШЕЙЛА. Нет. Он еще не пришел.

ШЕРВУД. Кто же?

ШЕЙЛА. Главный тиран. Тот, кто держит нас здесь. Эта белая сволочь.

ШЕРВУД. Но зачем же нам он? Разве мы не можем без него?

ШЕЙЛА. Ты что, тупой? Я хочу увидеть, как эта белая гадина разлетится на части, и пусть даже это будет последнее, что я увижу, – я хочу, чтобы на мое лицо упали его кишки.

ШЕРВУД. Но разве… разве если мы сделаем трах-бах, с ним может случиться такое?!

ШЕЙЛА. Если мы хорошо… если мы правильно сделаем трах-бах…

ШЕРВУД (горячо заинтересован). Как же это?

ШЕЙЛА. Три части динамита, две части селитры, одна часть алюминиевых опилок, одна часть древесного угля, особенно хорошо набить коробку железными гайками!

ШЕРВУД. Я никогда так не пробовал.

ШЕЙЛА. Где тебе! Ты глупый белый мужчина, а я черная пантера из Нью-Йоркской пятерки!

ШЕРВУД (с внезапным русским акцентом). А, вот оно! Вот оно! Вот они, женские курсы, короткие стрижки, суды присяжных! Вот они, господин Тургенев и прочие, ваши гегелисты и нигилисты! Вот они, ваши либеральные реформы и студенческие кружки! Я говорил, я знал, что скоро они начнут проповедовать на улицах.

ШЕЙЛА. Господь мой пастырь, и я буду проповедовать везде, где пройду.

ШЕРВУД. Вы не пройдете нигде, пока я жив и служу государю.

ШЕЙЛА. Государь мой в небесах, а я смиренный монах-францисканец и научу любви всех, кто мне встретится, включая клопов травяных и птиц небесных. Сестрица моя птица, братец мой клоп! Посмотрите, сама природа радуется, и эти четыре дуба ликуют! (Кивает на охранников.)

ШЕРВУД. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомед пророк его. Ваш мир разорен потреблением и пресыщен грехом, но в руках моих меч карающий.

ШЕЙЛА. Не тронь меня, гордый человек, я бедный рыбак с острова Хоккайдо времен императора Кейндзю, каждый день забрасываю я сети и вытаскиваю лишь несъедобную рыбу фугу, от одного лицезрения которой немеет язык и холодеют конечности. Пощади меня, жестокий сборщик податей, мне нечего сегодня дать тебе.

ШЕРВУД (встряхивая головой и как бы приходя в себя). Слушай, Шейла. Я не всегда владею собой и не всегда помню, где я. Но сейчас, мне кажется, я настоящий, и я люблю тебя, люблю тебя, Шейла! Мне кажется, если ты останешься со мной, мы навсегда будем такими, как надо! Это наш шанс, Шейла, не отворачивайся… (Пытается поцеловать ее.)

ШЕЙЛА (визжит). О, жестокий сборщик податей! Неужели хочешь ты совокупиться с бедным рыбаком? Мне нечего больше дать тебе! (Рыдает.)

Шервуд настаивает, Шейла отбивается, охранники растаскивают их.

СЦЕНА 3. Кабинет Миллстоуна. Миллстоун, Шервуд.

ШЕРВУД. Доктор, вот сейчас я вполне принадлежу себе. Но не понимаю, как закрепиться в этом состоянии.

МИЛЛСТОУН. Я тоже совсем не понимаю этого, друг мой. Но неотступно думаю над этим. Мне кажется, нужно всего лишь найти тот крючок, который всегда будет вытаскивать из вас эту правильную личность. Ту, на которую вы безошибочно будете отзываться. И клянусь, я сделаю это, но вы должны мне помочь.

ШЕРВУД. Я готов, но для этого мне нужна Шейла. Поймите, таких совпадений не бывает! Она мой идеал во всем, от роста до голоса, и это настоящее чудо, что у нее тот же диагноз. Подумать только, если бы не наша болезнь, мы могли бы не встретиться!

МИЛЛСТОУН. Шервуд. Я не могу заставить ее…

ШЕРВУД. Я уверен, что если бы мне удалось докричаться до нее, она бы ответила. Но я застаю ее то черной террористкой, то странствующим факиром, то престарелым ветераном вермахта, то канадским золотоискателем…

МИЛЛСТОУН. Что вы хотите, Шервуд. Это так естественно. Женщина… хоть это, конечно, и сексизм… но я врач и должен называть вещи их именами. Женская душа гораздо менее способна к сопротивлению, и потому она доступнее… Вспомните, ведь и большинство случаев одержимости… когда эти безумные монахи изгоняли бесов, а речь шла всего лишь о средневековых проявлениях multiple disorder.

ШЕРВУД. Я уверен, она потянулась бы ко мне. Но я всегда являюсь к ней в каком-то ужасном обличье. То арабский террорист, то русский государственник…

МИЛЛСТОУН (сдерживая смех). Простите, Шервуд, но это в самом деле очень… ха-ха… забавно. Русский государственник совокупляется с канадским золотоискателем – это бы еще куда ни шло, но Мари Дебаж отдается радикальной афроамериканке…

ШЕРВУД (улыбается против воли). Я бы тоже посмеялся, доктор. Но ведь это ужасно – что мы крутимся, как зубчатые колеса, и никак не можем сцепиться. Как нам оказаться в нужной фазе?

МИЛЛСТОУН. Есть одна идея. По крайней мере, относительно вас. Вы легко сможете удерживаться в состоянии Шервуда, если запомните самую постоянную вашу эмоцию. Мне кажется, я о ней догадался. Заметьте, она примерно одинакова для всех персонажей, в которых вы перевоплощаетесь, но главный ее носитель – именно Шервуд. И есть надежда, что если во время одного из ваших свиданий я появлюсь перед вами и произнесу ключевые слова, вы вернетесь к себе, а Шейла – к себе. Но эти эмоции у мужчин и женщин, увы, разные. Так что мне придется подобрать к вам различные ключи.

ШЕРВУД. Но когда же, доктор? Я изнемогаю!