Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ) - "Ореанна" - Страница 51

— Но это мое дело! — Настаивал Старик.

— Простите меня, уважаемый. Вы отец и это ваше право. Но есть случай, когда отец может уступить. Сейчас не время говорить об этом, но, к сожалению, приходится говорить об этом именно сейчас. Господин Эрман! Я прошу, примите меня в семью как зятя…

И, взяв под руку удивленного старика, он незаметно повел его в сторону от прежней цели. Ошеломленный неожиданными событиями, тот уже и не думал протестовать и медленно шел следом, обсуждая теперь совсем другие вопросы.

Не был удивлен лишь Тимур, неоднократно наблюдавший ранее, как легко овладевает чужой волей и поворачивает все по-своему его генерал. Тимур ухмыльнулся и пошел домой. Следовало сообщить Сонай об исходе дела и начать подготовку торжеств.

Сезен Марты проснулась несколько часов назад и теперь сидела в темной комнате, ожидая страшного. Она сидела тихо, стараясь не дать знака о своем пробуждении, чтобы оттянуть неумолимое. Позади был разговор с Сонай и визит доктора. Сильная и смелая Сонай сумела настоять на том, чтоб никто из семьи не тревожил ее до сих пор, но теперь они придут.

Она не плакала. О чем тут плакать. Она оцепенела в страхе и боли измученного тела и души.

Потом пришла Сонай и сообщила, что все улажено и нечего бояться. Она сказала о свадьбе, как о решенном деле. Все по-настоящему: и подарки, и ночь хны.

— Не волнуйся больше, Сезен Марты. Тебя больше никто не обидит. Хочешь кого-нибудь видеть?

— Нет.

— Может, маму? Сестер? Отца.

— Нет, нет! Никого. Прости, Сонай. Скажи им, что я слишком устала.

— Хорошо, хорошо. Отдыхай.

Но ей было грустно. Страшно грустно.

Капризная невеста закрылась в спальне. Семья, посудачив о новостях, подождала, да и стала расходиться. У сестер свои дома, дети. Отец поворчал — и тоже ушел. Видеть красавицу Сезен надломленной было выше его сил, так что, рассердившись, он дал себе повод избежать мучительной встречи. Лишь госпожа Эрман тихо ждала, да Сонай занималась хозяйством, когда в дом пришел жених.

Надвигался вечер. Прошло уже много времени с момента его самовольного сватовства. Дела, конечно — необходимо было уладить скандал с семьей избитого Кая, проследить за новостями, переговорить с Шахидом, прокурором, вмешаться в дело Дениза, распорядиться о свадьбе, много всего. Но вовсе не дела задержали его вдали от невесты.

Он дал ей время пережить горе и привыкнуть к новому. То, что вырвавшись из того дома, она пришла именно к Сонай, а не к родителям, было знаком — знаком, что она не сломлена и хочет жить. Это так же ясно, как если бы она пришла в офис и сказала это, глядя прямо ему в глаза со своего рабочего места. Это знак, что именно ему она вручает заботу о своей жизни и чести, потому что Сонай не только старшая сестра Птички, но и жена Тимура, самого близкого ему человека. И лишь эти двое способны были уберечь ее от семьи в первые часы, пока в дело не вступил Омар. Не случайно и то, что Сонай позвонила ему не сразу, а лишь после того, как выяснила все детали произошедшего. Сложив детали, она решила дело так, и страшно подумать, что было бы, если б она рассудила иначе. Поэтому первый разговор после сватовства у него был именно с ней.

Вежливо, но уверенно, Омар сообщил Сонай, что отныне все вопросы, касающиеся Птички, решать будет он сам. Сонай изобразила требуемое раскаяние, и мир был улажен. Хотя, как он подозревал, она еще не раз вмешается в их семейную жизнь. Но вмешательство мудрой и доброжелательной женщины почти всегда безопасно, если оно ограничено с самого начала.

Предстояло самое сложное — разговор с невестой. И, кажется, он знал, что крутилось в ее голове.

В комнате было темно, впрочем, ведь вечер. Девушка сидела, сжавшись в комок, и когда Омар заговорил, ее поза стала еще напряженнее.

— Вам не обязательно жениться на мне, — было первое, что она сказала.

— Почему? Потому что ты не хочешь, или потому что ты думаешь, что я делаю это из жалости?

— Да.

Кажется, вот-вот заплачет.

— Что да?

— Я не хочу…

— Я тебе не нравлюсь?

— Нет, но…

— Но ты думаешь, что я делаю это из жалости, так?

— Да.

— Почему ты так думаешь?

— Вы добрый человек, господин…

— Вот уж нет! Я добрый? Ты знаешь меня, Птичка. Ты знаешь меня лучше всех. Разве я добрый? Сделал ли я что-нибудь доброе?

— Да. Вы сделали много хорошего. Я знаю! Я знаю вас лучше, чем вы сами знаете себя.

— Значит, ты действительно любишь меня.

— Да, я вас люблю. И поэтому мне невыносимо будет жить с вами, если вы не любите меня.

Это было радостно. Это было страшно. В этом было столько живого и хрупкого — Омар замер, не зная, как не разрушить возникшую близость в этот момент. Она раскрылась, как еще никогда ни одна женщина не раскрывалась перед ним. И ответить на эту прямоту можно только одним — такой же искренностью. А вот это сложно. Годы и годы прошли с тех пор, как он умел быть таким же искренним и открытым перед кем-то. Вот, она сидела перед ним, выпрямившись, устремленная вперед, ее глаза сверкали, а на полудетском лице — ожидание.

— Прости меня, — сказал он.

— Простить вас? За что?

— Я старый дурак, Сезен Марты. Если б я знал раньше, я не стал бы рассказывать тебе все те глупости…

— Это было очень познавательно.

— Ты простишь меня?

— Я всегда вас прощала.

— Ты примешь меня как мужа?

— Я люблю вас всей душой.

— И я люблю тебя, девочка. Только говори мне «ты».

И лишь теперь он посмел протянуть руку и прикоснуться к той, чей образ жил в нем много дней и ночей.

Так Омар Новази женился на своей второй, любимой жене.

Стамбул, 2012.

«У каждой истории есть конец. Заканчивается все. Иногда заканчивается хорошо, что, правда, не так романтично, как любой, взятый на выбор отрывок из середины повести — желательно, попечальнее. Однако, у этой истории хороший конец.

Прижавшись к плечу мужа, Анна дремала в полупустом вагоне электрички. Долгий путь домой оказался даже сложнее, чем все, через что они прошли в поисках друг друга. Деньги закончились, приходилось добираться перекладными, экономя во всем. Позади были разговоры, вспышки ревности и примирения. Десятилетие брака не уничтожишь временным расставанием. Вплетенные друг в друга, как камень в камне, как волокна двух переплетенных деревьев, они едва ли знали, как жить по отдельности. Несмотря на долгие месяцы вынужденной разлуки. Нет, он не ревновал ее: неспособный к измене, он судил по себе. Он всегда был лучше, чем она заслуживала.

Приоткрывая глаза, Анна поглядывала на леса за окном, затем закрывала их и засыпала опять. Ей страшно было пропустить нужную станцию, но затем она напоминала себе, что это будет конечная, и успокаивалась.

А, закрыв глаза, она снова видела сон, в котором Джон преследовал ее в длинном коридоре и расфуфыренных комнатах того дома. Снова и снова она бежала, а он догонял и должен был вот-вот перехватить ее у дверей, и в этот момент сон обрывался.

Джон — она улыбнулась. Джон не стал откупаться. Не стал предлагать денег, использовать связи, свои экстравагантные возможности, чтоб надавить на банки или выкупить их свободу у мафии. В конце концов, было в Джоне нечто, достойное уважения. Не случайно когда-то давно она любила его. Он никогда не стал бы унижать их, превратив, пусть неудачную, любовную коллизию в предмет купли-продажи. И пусть так и останется.

Скоро они приедут домой. И завтра — уже завтра, начнутся скучные деловые будни. Во-первых, нужно вернуть себе документы. Официально она мертва, то есть, ее как бы не существует. Неизвестно как, но теперь придется доказывать, что она есть. Возню с документами Анна всегда считала ниже своего достоинства и ненавидела всей душой, однако же!

Во-вторых, Костя взял ссуды, когда собирался на поиски. Теперь эти долги висят на них, и их надо отдавать. Пока неясно как, потому что, как мертвый писатель, она теперь не востребована.