За зеркалами - Орлова Вероника - Страница 34

Много лет спустя именно её плачущее лицо вспомнит Джонсон, обнаружив окровавленную простынь, наспех спрятанную в декоративной нише за изголовьем кровати родительской спальни. Единственный раз. Ни до этой находки, ни после Джонсону было не к чему придраться…и в тот день он бы не придал должного значения этому событию, потому что утехи хозяев его нисколько не касались. Если бы не одно обстоятельство, от мыслей о котором он в ту ночь проснулся в холодном поту. Алисии в то время не было дома около нескольких дней, и никто, кроме Кристофера, не заходил к отцу. Горничные…конечно, горничные. Только успокоив себя подобным выводом, управляющий и смог уснуть под утро. Вот только ему так и не удалось понять, с кем из этих молодых женщин мог изменять своей жене Виктор.

А со временем он перестал задавать безмолвные вопросы, но проникся к пареньку какой-то особой заботой, которую тот, правда, долгое время не принимал.

Проходя по коридору в сторону кухни с намерением отдать распоряжения по поводу обеда повару, он бросил невольный взгляд на свежеокрашенную в благородный молочный цвет стену, на которой до ремонта красовался портрет Виктора Дэя. Когда-то он висел в его кабинете, именно поэтому Джонсон запомнил каждую деталь картины. Равномерный шаг управляющего невольно сбился, когда он вдруг понял, что всё же намного лучше в его памяти сохранилось выражение лица захлёбывавшегося в собственной крови хозяина, чем то, что было на портрете.

***

Он слушал директора сиротского приюта вполуха, внимательно рассматривая его пальцы, нервно теребившие сначала слегка потрёпанную серую шляпу, а после того, как всё же он отложил её на мягкий, обитый тёмной кожей диван, взявшиеся за полы такого же серого твидового пиджака в мелкую клетку. Немного полноватые и короткие, они сочетались с пухловатой ладонью, да и вообще всем образом невысокого темноволосого мужчины с зачёсанными набок волосами, призванными скрыть проглядывающую плешь.

Почему-то, в очередной раз услышав от Вилберна фамилию посетителя, он испытал раздражение, правда, тут же подавил его силой воли, призывая себя не делать преждевременных выводов. Всё же за последнее время у него об Арленсе сложилось впечатление не как о жалком просителе, навязчиво клянчащем материальные блага, и он сам с готовностью предложил в начале их знакомства любую посильную помощь. Но кто знает, насколько быстро бы всё изменилось? Многие люди со временем перестают воспринимать помощь как таковую, переводя её в разряд долга. Причем должен становишься им ты. Впрочем, когда это срабатывало с ним самим? За всю жизнь у него был только один человек, которому удалось безнаказанно вить из него верёвки, и видит Бог, он бы отдал большую часть оставшейся жизни, чтобы снова увидеть её. Вот только разве не объяснили ему ещё в детстве, что никакого грёбаного Бога не существует, а сказки…сказки хороши только для тех, кто их сочиняет. Как средство манипуляции другими людьми.

- Мистер Дэй, - Арленс нахмурился, рассматривая в опустевшей чашке чая одному ему известные символы, возможно, искал нужные слова для продолжения разговора, - мы составили примерный план необходимой реконструкции приюта, и теперь дело осталось за вами, так как вы…

Его собеседник лишь махнул рукой. Ему не нужны были напоминания о собственных обещаниях. Он дал слово помочь с расширением крошечного приюта и строительством подъездной дороги к нему, и не собирался брать его назад. Усмехнулся, зная, что стоит за этим громким «мы». Перед глазами появилась картина склонившегося над узким старым столом при свете тусклой лампочки Филиппа со взъерошенными, когда-то кудрявыми волосами, теперь торчащими в разные стороны. Он внимательно чертит простым карандашом новое здание, которое должно прилегать к приюту, нервно стирает получившийся рисунок, выпрямляясь и поводя затекшими плечами, чтобы через секунду снова взять в руки карандаш.

- Я в любом случае должен сам ознакомиться и с вашим чертежом, и с планом здания и прилегающей территории. Мои люди уже завтра будут в приюте с замерами.

Арленс с готовностью кивает, в его глазах надежда и одновременно страх поверить. С его опытом работы в этой сфере он как никто другой знает, что невозможно найти человека, который будет бескорыстно помогать сиротам в таких масштабах. Нет, конечно, он нисколько не умалял заслуг добрых людей, периодически привозивших в его обитель боли, так он про себя называл приют, игрушки или еду. Но сколько было этих добровольцев? Меньше, чем капля в море, пусть даже и больше, чем ничего. Да и как бы странно это ни звучало, иногда Филипп порывался сказать им, чтобы не помогали. Только не вещами, не сладостями. Особенно на эти рождественские праздники. О, нет, он очень ценил стремление этих людей не оставить без подарков своих детей. Но сколькие из них поступали так не ради того, чтобы замолить одним им известные грехи этим поступком? Разве откупаться от проступков можно только в церкви? Особо изобретательные находят и другие способы. Такие, как мешки с подарками, которые свозят в приют, как наглядную демонстрацию собственной человечности. Что ж, вроде бы не пристало роптать тому, кто выбивает каждый цент у государства и частных лиц на содержание своих подопечных…но разве можно избавиться от чувства омерзения, глядя на довольные лица таких «благодетелей»? Но по большому счёту ему было откровенно наплевать на преследуемые ими цели. Что не нравилось директору приюта – это непременно появлявшийся в глазах его детей меркантильный блеск. И он, конечно, не имел права обвинять их в этом. Это как обвинять бойцовскую собаку в том, что её держали голодной и натаскали на агрессию. Филипп Арленс видел, как «дрессировали» подобные жесты милосердия его бедных сирот, как постепенно приучали они их к мысли, что им должны. Должны в счёт тех лишений, которые они понесли. В счёт тех общепринятых семейных радостей, которые им не дано испытать. Сладкая, но настолько скоротечная иллюзия, которая расщеплялась на горькие атомы яда в момент, когда этим детям приходилось покидать стены приюта, а ещё чаще – по прошествии пары недель после праздников, когда даритель, умиротворенный своей добротой и великим деянием, не видит смысла вспоминать о полуразрушенном старом здании на самой окраине города вплоть до следующего Рождества. Ведь когда ещё, как не в этот светлый и великий день ему вспоминать о своей человечности и придуманном им же самим долге перед обездоленными? Пару раз Арленс позволил себе намекнуть, что какой-то труд, организация развлечений для детей была бы предпочтительнее, но, как правило, эти осторожные слова воспринимались с изумлением и непониманием.

Именно поэтому ему нравился Кристофер Дэй. Предприниматель, который предложил реальную помощь и, судя по всему, абсолютно серьёзно вознамерился выполнить своё обещание. Без претензий на чьё-либо признание. Без громких заявлений в местную прессу. Хотя, конечно, подобный проект стал бы неплохой рекламой для его компании. И, что самое главное, никаких наигранных встреч с детьми, когда благообразный дядюшка-благодетель с откровенно скучающим видом и натянутой на лицо широкой улыбкой треплет по голове воспитанников, поглядывая исподтишка в объективы журналистских камер. Кристофер Дэй и сам был в детском доме у Филиппа. Всё дело в том, что у директора не было своего жилья, и он ютился в одной из верхних комнат здания, уступив выделенный ему небольшой домик, состоявший из двух комнат и крохотной кухни, своей беременной сестре с двумя детьми и мужем. Вот и приходилось все переговоры и встречи устраивать в приюте. Правда, насколько он понял, Дэя это совершенно не смутило. Тот с каким-то живым интересом исследовал как само строение, так и детей, беспрестанно сновавших наружу. Одного из мальчиков даже остановил и, склонившись, что-то прошептал ему с таким напряжённым выражением на лице, что паренёк, словно гипнотизированный, отпустил котёнка, которому за секунду до этого весело крутил хвост посреди коридора, и стоял как вкопанный до тех пор, пока Дэй не коснулся его щеки кончиками пальцев, будто снимая с него наваждение и позволяя тому убежать, наконец, на улицу.