Истинная пара (СИ) - "Аlushka" - Страница 3

- Настоящая шлюха, - повторил он, - только и мечтающая, чтобы ей вставили, да? И ведь тебе сейчас так этого хочется, что абсолютно все равно, кто будет тебя ебать.

От неожиданности Дженсен даже привстал на локтях.

- Да нет же, - искренне сказал он, не понимая, с чего Джареду в голову втемяшилась такая ересь. – Это все только для тебя. Ты у меня первый.

Он успел заметить лишь неподдельное изумление в широко распахнувшихся глазах Джареда и мимолетное выражение раскаяния, как вдруг в комнате вспыхнул яркий свет и откуда-то со стороны послышались редкие одиночные хлопки.

Не понимая, что происходит, но уже чувствуя что-то очень нехорошее, Дженсен резко обернулся, садясь на столе, да так и застыл на месте.

В дальнем конце комнаты за угловым диваном собралась целая компания. Том, Алекс, Джоанна, кто-то еще. Дженсен видел, но не узнавал знакомые лица, искаженные любопытством, жалостью, похотью. А в ладоши хлопала неторопливо шагающая в их сторону Женевьев – язвительная чернявая бета, с которой они враждовали уже не первый год.

- Какой блестящий спектакль! – торжествующе заявила она, подходя к Джареду и притираясь к его боку. – Спасибо, милый, ты здорово всех нас позабавил. Эклз в роли примы домашнего порно был неотразим.

Сгорая от стыда, ошеломленный и раздавленный, Дженсен скатился со стола на пол и, ползая на четвереньках, принялся спешно собирать одежду, стараясь не смотреть по сторонам. Сердце стучало сильно-сильно, грозя выскочить из груди, а в ушах нарастал равномерный гул.

Это, наверное, сон! Просто слишком реалистичный кошмар. Он сейчас проснется, и окажется в собственной кровати. И никогда в жизни не приблизится к забору Падалеки.

Но сон все не заканчивался. Компания за диваном оживилась. Кажется, Том принялся азартно комментировать увиденное, но кто-то из парней быстро его заткнул, а потом Крис – да, это был Крис, - с сочувствием подал Дженсену ботинки, которые тот никак не мог найти.

Как он добрался домой и что было потом, Дженсен уже не помнил.

Эклза увезли в закрытую клинику этой же ночью, и на длительное дорогостоящее лечение ушли все деньги, отложенные на учебу. Он был признан окончательно выздоровевшим и вышел из ненавистных стен только спустя четыре зимы, одна из которых едва не стала для него последней. Поцеловал в лоб сильно постаревшую мать, навестил могилу бабушки, сухо попрощался и, не заезжая домой, чтобы даже не приближаться к соседскому особняку, уехал в Нью-Йорк.

Первый год в «Большом яблоке» обернулся для Дженсена падением по нисходящей. Уже не скрывая своей сути омеги, он, словно вопреки собственным принципам и воспитанию, данному ему Донной, стал вести тот образ жизни, который всегда от души ненавидел. Много пил, часто зависал в притонах и сомнительных заведениях, вращался среди богемы и был очень неразборчив в связях, не всегда интересуясь именем партнера, которому отсасывал или подставлял зад.

Скатиться на самое дно ему не позволили, как ни странно, рисунки. Рисовал Дженсен на любых поверхностях - много, ярко, с тем отчаянием, которое выплескивалось из самой глубины его души. В самобытных, ни на что не похожих картинах отражались все его демоны, вся страсть и ярость. И когда однажды одну из его работ заметил известный художник и напечатал в журнале фотографию фрагмента стены с кроваво-кислотной абстракцией, наутро Дженсен проснулся знаменитым.

Это было странное время. В прессе его называли модным арт-художником и расхваливали на все лады, а в реальной жизни Дженсену не на что было пообедать. Но впервые со времени выписки из клиники он вдруг испытал какой-то подъем. Надежда, что его пропащую жизнь все еще можно исправить, затлела в нем все более разгорающимися угольками, которые взметнулись пламенем, когда на одной из выставок Дженсен встретил Джеффри. Джеффри Дина Моргана, того самого мецената, финансового воротилу и несомненного альфа-самца, который подмял под себя пол города.

Джеффри не давил на Дженсена, ни к чему не принуждал, да и вообще вел себя предельно корректно, и только поэтому Дженсен согласился дать ему шанс. А через несколько месяцев перевозил к любовнику скупые пожитки.

Они пережили вместе целых пять зим, и не было дня, когда Дженсен пожалел бы о принятом решении. Безусловно, Джеффри не был его истинной парой, но Дженсен и не ждал от него многого. Что-то сломалось в нем прохладным июньским вечером, изменив природу навсегда, притупив инстинкты и вырезав начисто влечение к альфам. На него теперь даже их аура почти не действовала, чем Дженсен безрассудно пользовался, научившись злоупотреблять всеми преимуществами своего положения и одновременно перенимая очень многое из стиля и манер Джеффри.

- Доиграешься когда-нибудь, котенок! – ласково ероша Дженсену волосы, смеялся порой Морган, когда узнавал об очередной выходке Дженсена.

А тот просто жил и наслаждался. Наслаждался вниманием серьезных, властных веров, привлеченных его запахом, забавлялся, стравливая их между собой и заставляя драться за заведомо неприступный приз, радостно скалился в лицо победителя, когда с ледяной вежливостью объяснял, что «не заинтересован» и злорадно хохотал вслед отверженным поклонникам, отлично зная, что никто не посмеет его тронуть. Он мстил всем вместе и каждому в отдельности, ни на секунду не забывая того единственного, кто навеки разрушил его веру в святость союза альфы и омеги. А еще, крепко усвоив урок о великой силе природного запаха, Дженсен больше не старался приглушать его, а напротив - использовал как тайное оружие.

Отличные манеры, сдержанность, ясность ума и хладнокровие – то, чему он научился у Моргана, фантастическим образом контрастировали с восхитительным ароматом невероятно желанной омеги, нуждающейся в покровительстве, что вкупе с внешними данными Дженсена делало его одним из самых популярных холостяков Нью-Йорка. Отбить Дженсена у Джеффри втайне мечтали едва ли не все высокопоставленные альфы города, не имеющие истинной пары. Но Дженсена это не интересовало. До поры до времени он был уверен, что теперь в этой жизни его вообще невозможно чем-то серьезно заинтересовать, пока не позвонил домой, в очередной раз поздравить мать с днем рождения, и не услышал, что в город вернулся Джаред Падалеки.

- Шерон говорит, ему предлагали партнерство в Чикаго, но Джаред решил открыть частную практику здесь. Он заходил на днях, спрашивал про тебя, пытался узнать, можно ли как-то с тобой связаться, но я не дала ему ни телефона, ни адреса, как ты и просил.

Дженсен сглотнул ком в горле.

- Да, мам, ты поступила совершенно верно, - медленно проговорил он.

- Я соскучилась, Дженс, - чуть тише призналась Донна. – Так давно тебя не видела, что даже не представляю, каким ты теперь стал. Фотографии все равно не отражают правды. Я, конечно, рада, что у тебя все хорошо, и ты счастлив в Нью-Йорке, но может, заедешь, навестишь мать?

Донна задавала этот вопрос каждый раз, когда Дженсен ей звонил, но впервые за прошедшие шесть зим он не стал отвечать категорическим отказом.

- Мам, я подумаю, - мягко пообещал Дженсен.

Выключил телефон, повернулся к Джеффри, невозмутимо читающему биржевые сводки и серьезно сказал:

- Джефф, нам надо поговорить. Я хочу поехать домой. Может быть, надолго. У меня там осталось одно очень неприятное незавершенное дело.

Джеффри аккуратно сложил газету, отложил ее в сторону и проницательно посмотрел на Дженсена:

- Ну, наконец-то, мальчик мой. А я все ждал, когда же ты вернешь вкус к жизни!

Поводом посетить родной город стала выставка репродукций его работ, организацией которой занялась Данниль Харрис – в прошлом хорошая подруга Дженсена. Припоминая, что девушка терпеть не могла Женевьев Кортез, Эклз охотно дал свое согласие на аренду двух залов в личной галерее Дани. Еще в лицее отличающаяся деловой хваткой и отменным вкусом предприимчивая бета была ему искренне симпатична.

Данниль встретила его в аэропорту, не сразу узнала и ахнула, когда Дженсен закружил ее по залу, поймав в объятья.