Чудовище (ЛП) - Коллектив авторов - Страница 4

«Что?»

«Отчего ты так полон ненависти, Харрисон?»

Я чувствую, как начинаю закатывать глаза, и кладу ногу на скамейку. Она смотрит на меня яростным взглядом, словно кричащим: «тебе следовало отдыхать».

«Я не полон ненависти, — лгу я. — Я просто ничего не чувствую».

Она снова выгибает брови — я замечал это за ней несколько раз — и беспокойное выражение бесконтрольно распространяется по ее все еще немного нежному лицу.

«Ты не чувствуешь запаха?»

«Неа. И для протокола, вкуса тоже не чувствую. Со временем я потеряю зрение. И врачи говорят, что осязание также исчезнет».

Вейда начинает медленно водить обувью в грязи, поворачивая ногой из стороны в сторону; нервное движение, к которому склонна половина населения, даже не замечая его за собой. Она подходит к скамейке и садится на траву, не сводя глаз с горизонта, или с фонтана в центре парка. Смотрит куда угодно, кроме меня. Хотя руками она все еще двигает:

«Это ухудшается?»

Она поворачивается ко мне после того, как задала вопрос, понимая, что без этого не увидит мой ответ.

«Да. Сначала я потерял слух. Все остальное позже».

«Были какие-нибудь тревожные сигналы?»

«Нет. Однажды я проснулся, и все было погружено в тишину».

Она снова смотрит на фонтан и вздыхает. Я представляю, как она по-прежнему вдыхает запах лилий и выхлопных газов от проезжающих автомобилей. Она ждет минутку, а затем продолжает:

«Это болезнь?»

Я киваю, чтобы свести разговор к минимуму. Раньше незнакомцы никогда не задавали мне так много вопросов, и я никогда не отвечал так охотно. Мне нравится думать, что я предпочитаю свое молчание реву шумной комнаты, наполненной немолодыми хипстерами, хвастающимися своими достижениями. Большинство разговоров у меня происходило с матерью или врачом, или наедине со своими мыслями. Я не привык захламлять свои дни звуками безмолвных разговоров.

«Это лечится? Как она называется?»

«Слишком длинное название, чтобы даже пытаться произнести его, но это не лечится. Врачи просто твердят мне, что я должен быть благодарен за те чувства, которые у меня есть», — я ухмыляюсь и качаю головой.

Вейда вздыхает над моим последним предложением и вырывает травинку, подбирая слова:

«И поэтому ты не рад тому, что выжил».

Я не отвечаю ей, вместо этого пробегаю ладонью по волосам и замечаю, насколько они жирные. Хмуро посмотрев на свою ногу, я жалею, что не взял с собой обезболивающее. Она замечает мое беспокойство, а, собственно, почему бы и нет? За несколько часов эта женщина узнала обо мне больше, чем некоторые из моих родственников, а, по моему мнению, мы все еще незнакомцы. Она быстро встает и начинает быстро жестикулировать:

«Думаю, тебе нужен отдых. Похоже, тебе больно, и я не доктор, но предполагаю, что тебе был предписан покой на какое-то время, а прогулка по парку совсем к этому не относится. Давай-ка вернем тебя домой. Где ты живешь?»

«На улице Уэстфилд, многоквартирный дом рядом с озером».

Она улыбается, показывая мне свои идеальные зубы.

«Это прекрасный район с чудесным видом».

Я встаю и начинаю отвечать ей:

«В этом вся суть. Я хочу видеть как можно больше мира, пока еще могу».

Больше мысли Вейды не принимают форму знаков, пока она не ловит такси и не спрашивает адрес моего дома. Она быстро что-то пишет на листке бумаги и передает его водителю, он мило улыбается ей, но на его лице нет жалости, и я не спорю с ее настойчивым желанием доставить меня домой. Хоть мой дом и находится всего в нескольких кварталах от нас, не уверен, что смог бы добраться до него, даже если бы захотел.

Мы больше ничего не говорим друг другу, и она успешно помогает мне добраться до лифта, поднимаясь со мной на шестнадцатый этаж, пока мы не добираемся до моей квартиры. Я открываю двери в фойе и набираю код доступа к квартире. Дверь открывается, и я поворачиваюсь к Вейде:

«Тебе не нужно было заходить так далеко, но спасибо».

Я чувствую, что спотыкаюсь на пороге. Она это замечает, улыбается и хватает меня под руку.

«Просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке, прежде чем уйду. Принести тебе что-нибудь? Воду, обезболивающее?»

Я хочу ответить ей «нет», и что я в порядке, но мое колебание — достаточный ответ для нее, чтобы пройти мимо меня и самой войти в мою квартиру. Она придерживает для меня дверь открытой, пока я хромаю по пути внутрь. Добравшись до кухни, я подхожу к холодильнику и открываю его. Она встречает меня там и качает головой:

«Пожалуйста, присядь, я принесу тебе воду и лекарство».

Я киваю и указываю на стойку.

«Все, что мне нужно, это две таблетки и стакан воды. Стаканы находятся в шкафу рядом с раковиной».

Она улыбается, провожает меня к дивану и быстро опускает на него. Нога пульсирует, а все тело ощущается мешком картошки, который разграбили и развезли по всей континентальной части Соединенных Штатов. Я зажмуриваюсь и сжимаю зубы так, что, клянусь, они начинают шататься. Когда я открываю глаза, Вейда стоит надо мной, не двигаясь и широко распахнув свои глаза. Она протягивает мне таблетки и воду.

«Ты, скорее всего, заснешь от лекарств, но, может, я могу сделать для тебя еще что-нибудь, перед тем как уйду?»

Я качаю головой и проглатываю таблетки. Она мгновение стоит в ожидании слов от меня, но я не знаю, как закончить наш разговор чем-то, кроме благодарности. Вот именно это я и делаю, а она мягко улыбается и машет мне рукой, пока не исчезает из поля моего зрения.

Усталость ли это от такого количества движений за короткий промежуток времени, или действие лекарств, но сон быстро настигает меня. Мой разум дрейфует в сознании, пока я обдумываю последние две недели своей жизни. Смерть по-прежнему кажется лучшим вариантом, но что-то в том, как Вейда пританцовывала на тротуаре сегодня, въелось в меня, перед тем как мной завладел сон.

Я не видел Вейду несколько дней и не получал от нее весточки. Я практически уверен, что все, связанное с ней, было галлюцинацией от побочного эффекта огромного количества обезболивающего. Мы не обменялись телефонными номерами, и мне это даже ни разу не пришло в голову. Текстовые сообщения и электронные письма — единственные способы, доступные мне для общения по телефону, а мобильный — далеко не первая вещь, о которой подумает глухой. Но, тем не менее, у меня нет возможности связаться с ней, если только снова с ней не увижусь.

Моей ноге, наконец, стало немного лучше, и я получил выговор от доктора за то, что слишком рано попробовал так много ходить, и что постельный режим означает лежать в кровати. Я пообещал, что впредь буду внимательнее относиться к его предписаниям, и как бы мне ни хотелось признавать это, покой помог облегчить выздоровление. Моя мать стояла рядом с обеспокоенным выражением лица, когда доктор спросил, нужно ли мне больше обезболивающих, и я ответил ему «да». Казалось, он ничего такого в этом не видел, но лицо моей матери подвело меня к мысли, что она думает о том, что я уже пристрастился к ним. Ее лоб пересекла новая тревожная складка, и это не укрылось от меня.

Если честно, я потерял полный пузырек таблеток пару дней назад, наверное, я выпил из него всего одну или две. Кажется, это произошло после того дня, когда Вейда ушла от меня, потому что я проснулся тогда с полупустой тарелкой с едой и пустой банкой содовой. У меня вообще не было воспоминаний о том, чтобы я ел или вообще заходил на кухню, но лекарство исчезло, и я предположил, что выбросил его в мусорное ведро со своим праздничным сэндвичем. Хотя я, наверное, мог бы выпить «Ибупрофен», но мне бы не хотелось снова испытать боль, как в парке, и не получить от нее облегчения.

Мама отводит меня на обед, и я ковыряюсь в курином салате, еле притронувшись к сэндвичу, а она взглядом бранит меня за то, что я мало ем. Я сообщаю ей о том, что было бы по-другому, будь я способен ощутить вкус еды, и она доедает свой суп с большим достоинством, чем мог бы я, после чего отвозит меня домой.