Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер - Страница 13

– Ты мне всегда так нравился, – сказала она по закрытому каналу.

Он был изумлен, но виду не подал.

– Я понимаю, как это звучит, и знаю, что ты мне не веришь. Но с самой нашей первой встречи я прониклась огромным уважением к твоим способностям.

– Где это было? – спросил он.

– Первая встреча?

– Я стар, – признался он. – Напомни мне.

Она не просто упомянула о Венере. Вдаваясь в удивительные подробности, Наоми описала скучное совещание между членами команды, занимавшейся воздушным планктоном, – одно из обычных, ничем не примечательных событий, о которых Саймон, как правило, забывал через неделю, а то и раньше.

– Ты делал скептические замечания о нашей работе. Сейчас-то мне ясно, насколько проницательными и толковыми они были.

– И это тебя впечатлило?

– Странно, но ты казался спокойнее и увереннее нас всех. Ты был честнее и менее всех нас настроен пачкать руки политикой.

Он пожал плечами, не говоря ни слова.

– Уверена, что ты это заметил: я кокетничала самым бессовестным образом, когда мне нужно было расположить к себе людей. А уж амбиций в те времена у меня было столько, что не снилось и десяти Саймонам.

– Наверное, – признал он.

– Ты хотел со мной переспать?

– Нет, – солгал он.

Но ей, похоже, было все равно: она прикрыла глаза, печально склонила жесткое лицо:

– Если бы я обратила на тебя внимание… если бы позволила себе учиться у тебя… моя жизнь, наверное, сложилась бы намного лучше.

Может, жизнь и стала бы другой, а может, и нет. Саймон давно уже понял: каким бы творческим и хорошо информированным ни был человек, он не сможет прозревать будущее и видеть последствия даже мудрейших решений. Неведение было прозрением и несло с собой освобождение от сожалений.

Они добрались до кромки кратера вместе – два крохотных существа на краю изящной плоскодонной чаши. Внезапно Саймон оказался впереди; железа, появившаяся у него совсем недавно, вбрасывала в кровь псевдоадреналин.

– Ты назвала мое имя, – сухо и напряженно заговорил он. – Ты утверждаешь, что на то есть причина. И если ты ее не назовешь, я буду счастлив.

– Но я должна тебе сказать, – возразила Наоми.

– Я не могу тебе помочь, – предупредил он. – Если ты думаешь, что у меня здесь есть связи и власть, это не так. Если считаешь, что у меня не хватит духу сделать это, что я откажусь и тогда Сурикаты не станут больше пытаться тебя казнить…

– Я не жду от тебя ни помощи, ни слабости, – перебила она. – У тебя доброе сердце. Но выбрала я тебя не из-за этого.

– Доброе сердце, – повторил он; эти слова неожиданно вызвали мучительный отклик в его душе.

– Мы оба с тобой, Саймон, – продолжала Наоми, – мы, атумы, много разного повидали за свою уникальную карьеру.

Он высоко подпрыгнул и опустился на ровный участок водяного льда, твердого как камень.

– Полагаю, что да.

– Моя карьера… – начала она.

Он заставил себя двигаться медленнее, поглядывая вверх, на камеры, висевшие в небе, где царила вечная ночь.

– Быть атумом – это благословение свыше, и я чувствую себя избранной. Я знаю, как это выглядит сейчас – то безумие, которое привело нас в Лагеря. Мы использовали свои знания о строительстве миров для того, чтобы убивать миры. Но подумай об истории, свидетелем которой я была. О гениях, которых я знала, о нашей важной работе и о глупых трагедиях тоже… обо всем, что влечет за собой преобразование миров, о десятках и сотнях миров, больших и малых, которым мы дарили жизнь…

– О чем это ты, Наоми?

– Я вела дневник, – негромко сказала она.

– Многие так делают.

– Но мой дневник гораздо подробнее, – настаивала она. – С самого начала я использовала только лучшие методы, самые совершенные приемы. Это не просто текст и изображения, Саймон. Я подвергала свой мозг сканированию, загружала в дневник свои воспоминания, все без исключения. Все. А потом я использовала искусственный интеллект армейского образца: он стал и наблюдателем, и голосом. Там моя жизнь – все, что было в ней прекрасного и ужасного. Не думаю, что хоть кому-то удалось достичь того же, что и мне.

– А в чем моя роль?

– Я расскажу тебе, где я его спрятала, – сказала она. – Ты хороший, порядочный человек, Саймон; ты способен понять всю ценность такого рода свидетельств. Когда пройдет десять тысяч лет, разве люди не захотят понять нас – тех, кто творил их историю, кто первыми колонизировал Солнечную систему?

Саймон посмотрел на Солнце, на еле заметный пояс пыли, двигавшийся по эклиптике, – последствия чудовищных взрывов и разрушительных столкновений.

– Ты уверена, что к тому времени еще останутся слушатели и зрители?

– Мы ошибались, – призналась она. – Но эта война закончится. И разве мы не должны преподать нашим потомкам все уроки, какие только возможно? Не делайте, как мы, – вот что мы им скажем.

– Я не делал ничего ужасного, – заявил он.

У Наоми внезапно иссякли все похвалы для своего палача. Пресекающимся голосом она произнесла:

– Нет, ты виноват не меньше меня, Саймон.

– Несмотря на мои благие мотивы?

– Миллион умных идей ничего не решает, если тому, кто их высказывает, не хватает убедительности, чтобы изменить хотя бы одно деяние.

Они находились рядом с центром кратера: место казни было обозначено аккуратным черным кругом, воронками от выстрелов и закоченевшими телами. Стоит только дойти до черты – и закрытый канал перестанет работать. Они смогут говорить друг с другом только по открытой общей связи. Саймон почувствовал, как кровь приливает к его лицу, – и это было лишь слабым отголоском охвативших его глубоких, противоречивых чувств. Он старался держать эмоции в узде, но голос его звучал напряженно и жестко:

– Время пришло, Наоми. Сейчас я отключу подачу кислорода и подогрев, и остаток пути мы пройдем вместе.

– А мой дневник?

– Твой панцирь – прекрасная изоляция, – сказал он вместо ответа. – Если я прав, у нас будет еще несколько минут, прежде чем ты сделаешь последний вздох.

– Но ты же спасешь мой дневник, правда? Я скажу тебе, где он, и ты сможешь им пользоваться по своему усмотрению. Если хочешь, как историческим документом…

– И все только по этой причине, – пробормотал он.

От волнения она дрожала, но при этом вид у нее был довольный.

– Я делала все в точности, как ты, Саймон, – сказано было так, словно они – два заговорщика.

Он коснулся устройства управления на ее спине и отключил обе системы.

– И ты присутствуешь здесь как близкий мне человек, – призналась она. – Если девушке суждено умереть вот так, рядом с ней должен быть друг, разве ты с этим не согласен?

– Я не твой друг, Наоми.

Она промолчала.

Кислород перестал поступать в ее кровь, а в следующий момент она начала ощущать жестокий холод Макемаке.

– Не знаю, смогу ли я добраться до круга.

– Сможешь.

– Скажи, что ты – мой друг, – умоляла она. – Пожалуйста. Я не хочу, чтобы все закончилось вот так.

Из футляра на боку Саймон достал портативную рельсовую пушку, прицелился и выпустил заряд из камня и железа прямо в мозг скорпиона. Наоми замерла, а мгновением позже рухнула на лед. Он взял ее за переднюю ногу и поволок через аккуратную черную черту, затем отступил назад, чтобы дать возможность камерам опуститься и обследовать тело с помощью целого арсенала изощренных инструментов. Тяжело дыша, он глядел на труп, а потом твердо произнес:

– Ты помогла убить сотни миллионов. До сегодняшнего дня и пары добрых слов мне не сказала. И будь я проклят, если помогу твоим драгоценным воспоминаниям пережить сегодняшний день.

– Благодарю, – сказал шеф.

Он поблагодарил Саймона еще раз, и еще, и еще дважды, с еще большим чувством. После чего продолжил с видимым беспокойством:

– Должно быть, вам было очень тяжело. Независимо от того, кем она была и насколько заслужила такую судьбу…

– Было трудно, – признался Саймон.