Время. Ветер. Вода (СИ) - "Ида" - Страница 59

Макс появился из-за дома неспешно, крадучись. Мягко и осторожно ступая, он всматривался в темноту разрозненных построек. Но, заметив лодку, как Артём и предполагал, потерял бдительность. Присел на корточки, постучал по ней ладонью, наклонился и начал переворачивать.

Дольше ждать Артём не стал. Очень быстро подошел к Максу сзади и прислонил к шее шокер. Послышался лёгкий треск. Макс свалился моментально. Никаких судорог у него не было. Просто тихо откинулся назад и замер.

Я подлетела с веревкой, просунула её между его запястий и стала стягивать. И прежде, чем он зашевелился, успела приступить к ногам. Оказалось, всё не так уж и страшно.

Пока Артём придерживал, Макс только хватал воздух ртом, не в силах произнести ни слова, а как задышал нормально, и мы надели на него респиратор, отошел и принялся нас крыть, но слышно было плохо, точно из-под подушки.

Кое-как дотащили его до сарая и усадили на доски.

— Понял теперь, Котик, кто в доме хозяин? — победно проговорил Артём ему в ухо, а потом махнул мне рукой, — умница, Витя. Идём ловить грабительницу банков.

Выходя из двери, он чуть наклонился, чтобы не задеть головой косяк, сделал шаг вперед и тут же раздался глухой удар. Артём схватился за голову, и его повело. Он упал на колени, постоял немного, а потом завалился, как подстреленный.

С веслом в руке в сарай вошла Вика.

— Думаете, самые умные тут? — она угрожающе наступала на меня, даже в темноте было видно, как сверкают её глаза. — Тебе тоже врезать?

— Нет.

— Где Макс?

Но тот, издав глухой нечленораздельный звук, сам дал о себе знать.

— Иди развязывай, — приказала Вика.

Я сняла с него маску, а потом принялась ковырять узлы. Макс молчал. Только осуждающе смотрел сверху вниз, будто это не они первыми начали военные действия.

Вика ткнула в меня веслом и спросила, где ещё веревки. Пришлось показать.

Артём по-прежнему был без сознания. Лежал лицом вниз. Одна рука чуть выше головы, вторая, поврежденная, — под телом. Я хотела перевернуть его, но Вика отпихнула меня и, наклонившись, с злостью принялась наматывать веревку ему на руки.

После чего они связали и меня. Надели нам обоим респираторы и закрыли в сарае.

Сидя там на деревянном щите в неудобной позе, привалившись к стене, я отчего-то вспомнила, как мы пели в караоке «Ничего на свете лучше нету» и если ещё утром казалось, что примирение неизбежно, то теперь в это верилось с трудом.

Где была эта точка, в которой всё преломилось и пошло наперекосяк? В тот момент, когда Артём отказался брать щенка, или когда он назвал Макса Симсом? Когда Вика пела Лану? Или вообще ещё там, в Парке Горького, когда они с ней познакомились? Или всё дело во мне и в том, что я привела её и сказала, что это игра? А может, всё началось с голубя?

С тем, что к маминому приезду попасть домой не получится, я смирилась, решив, что как только мы выберемся из сарая, сразу поедем к Юле, я позвоню тёте Кате и расскажу всю правду. Тогда они будут переживать, волноваться, но, по крайней мере, не сойдут с ума и не получат разрыв сердца. А потом, когда вернусь, накажут, конечно, но наказание меня не пугало. Я его заслужила. Хотя бы за то, что всё это время забивала на школу.

Вскоре Артём пришел в себя и зашевелился под боком. Несколько минут возился в темноте, я просто чувствовала, как ходит ходуном настил, а потом неожиданно услышала его голос:

— И что? Ты уже сдалась? Ползи сюда, будем развязываться.

Но ползти не пришлось, ноги мне Макс милостиво связывать не стал, поэтому я просто подвинулась к нему ближе, пихнув в бок коленкой.

— Ложись на живот. Сейчас перегрызу твою веревку, — усмехнулся. — Ну, не перегрызу, конечно, но на веревочном курсе мы так развязывали друг друга. Правда, там было гораздо светлее и удобнее.

Я перевернулась, и он только ухватился за веревку зубами, как меня буквально затрясло от смеха, возможно, это произошло от нервов и накопившейся усталости, но отчего-то вдруг стало невыносимо щекотно, и, чем больше я смеялась, тем смешнее становилось. Воздуха в респираторе не хватало, а я всё равно смеялась и никак не могла успокоиться, представляя, как глупо мы выглядим со стороны.

Артём с недовольным вздохом откинулся на спину.

— Перестань. У меня и так голова раскалывается, а ты ещё вибрируешь. Какая муха тебя укусила? Не успокоишься, так и останешься здесь. Подумай о чем-нибудь серьёзном, — он немного помолчал, потом задумчиво проговорил. — Я обещал рассказать тебе кое-что. Сейчас самое время. Именно так я себе это и представлял. Исповедальная речь, как наутро перед казнью.

Он слегка приподнялся, облокотившись спиной о шатающуюся стену сарая.

— Мой отец был тяжелым человеком: деспотичным, требовательным и ревнивым. Взрывался он не часто, но его гнев был чудовищным. Копилось, копилось, а потом выплёскивалось и накрывало всё вокруг. Пока он был популярен, и его любили, он чувствовал себя королем и смотрел на всех свысока, но когда интерес стал угасать, и появились новые звёзды, сделался просто невыносимым. Несколько лет безвылазно сидел дома, пытаясь родить новый шедевр, но тот никак не рождался, и мы все оказались в этом виноваты.

По утрам отец вечно был чем-то недоволен, хотя мать уже не знала, как ему угодить, а вечером закрывался у себя в студии и пил, говоря, что работает. Во всем, что касалось матери, он был страшно подозрителен и обидчив. А ещё жутко чувствителен к своей репутации и тому, что подумают о нем люди.

Однажды Костров, который уже не знал, как добиться от него хоть какого-нибудь материала, предложил ему пойти на мероприятие, устраиваемое одним молодым композитором и пианистом — восходящей звездой. Там должны были появиться иностранцы — спонсоры, присматривающие композитора для своей компьютерной игрушки. Обычно я на все их званые обеды и ужины забивал, да и они сами меня не брали, не без причины опасаясь, что начну их позорить.

Но в тот раз отец сказал, что я обязательно должен поехать с ними, и если всё пройдет хорошо, то есть я буду вести себя прилично, то он подарит мне машину. Понятное дело, за машину я готов был онеметь и впасть в ступор на один вечер.

Мероприятие оказалось жутко пафосное и дорогое, из тех, что я ненавижу больше всего. Снобствующая толпа псевдоинтеллектуалов и стадных ценителей искусства. Из тех, которые ничего не чувствуют и не понимают, но засветиться должны везде. Сам хозяин — лет тридцати, ошалевший от внезапного успеха и возомнивший себя как минимум Чайковским, с полным отсутствием такта и непомерным ЧСВ. Весь вечер звездил, а потом начал в открытую подкатывать к моей матери.

Я же говорил, что она была очень красивой и всегда выглядела лет на двадцать пять. Отец попытался осадить его, но в ответ получил приличную порцию насмешек и унизительных комментариев на тему творческой и не только импотенции. Я бы мог, конечно, влезть и устроить там веселое представление с танцами на столах и вызовом полиции, но я же очень хотел машину. Пандору. Давно представлял, какая она будет. Поэтому просто сидел, как умственно отсталый, ел мороженое и пил колу из трубочки. Абстрагировался и думал, будет ли нарушением договора, если у меня вдруг потечет изо рта слюна или случится отрыжка.

В итоге, отец не выдержал и врезал тому парню. Никогда я так не гордился им, как в тот момент. Это было самое крутое, что он сделал на моих глазах.

Ох, что потом началось. Народ переполошился, нас со скандалом выгнали, но было весело.

Однако в машине, на пути домой, единственной фразой, которую за всю дорогу произнес отец, было: «Ты мне больше не сын». Я спросил, в чем дело, если я сделал всё, как договаривались, но он не ответил. И только потом я понял, что он ждал какого-то поступка от меня, чтобы ему не пришлось позориться самому. Типа, что с недоумка взять?

А когда переступили порог дома, накинулся на мать, что она сама всё это спровоцировала. И мы оба «уничтожили его». Я сказал, что мне упрекнуть себя не в чем, и что он сам не знает, чего ему надо. Мать, как обычно, начала кричать, чтобы я заткнулся. И что я вообще полный дебил. Тогда я сказал, что лучше бы она за себя отвечала, потому что реально строила глазки этому парню из-за того, что он молодой, и музыка у него лучше отцовской. Чушь, конечно, но ведь и я не был дебилом. По правде говоря, в моих словах не было ничего особенного. Ничего такого, чего бы в нашем доме до этого не происходило. Все уже давно привыкли орать друг на друга и унижать.