Эхо фронтовых радиограмм
(Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич - Страница 6

Однако не успел я оглянуться, как закончилась первая четверть. Набор на I курс был сделан с запасом, с учетом отсева, у нас в группе тоже было несколько человек «лишних». Выявить их должны были вот те самые беглые вопросы, что делал преподаватель во время занятий. К немалому удивлению, у меня набралось «двоек» по шести предметам из десяти. Переживаний особых я не испытывал, год еще впереди и все еще можно исправить.

Однажды меня вызвал директор Аринушкин, усадил в кресло и очень спокойно сказал:

— Ну, вот что Головко, тяжело тебе заниматься. Поезжай домой, отдохни, наберись сил, а на следующий год мы тебя примем без экзаменов.

Я уже говорил выше о ситуации дома: отчим арестован, дом, где жила мать с братьями и сестрами — сгорел, семья ютится на квартире в деревне, бедствует. Отец тоже не мог взять меня в свою семью. Положение показалось безвыходным, и надо было представить весь ужас моего положения.

В таких тяжелых ситуациях у меня всегда откуда-то изнутри появлялись огромные силы самозащиты. Спокойно, но убедительно я стал объяснять Аринушкину, что эти «двойки» — случайность, стечение обстоятельств. Действительно, я не так уж плохо знал пройденные на занятиях материалы. По единственному опросу нельзя судить о знаниях студента.

Добил я директора следующей фразой:

— Григорий Иванович. Вы ведь ничего не потеряете, если дадите мне месяц испытательного срока. За это время я обязуюсь исправить все двойки. Если не исправлю — отправляйте тогда домой.

Он усмехнулся и ответил:

— Действительно, логика есть в твоих словах. Через месяц я тебя вызову и тогда решим вопрос.

Словно на крыльях, выскочил я из директорского кабинета на 3-ем этаже, тут же помчался в Лигово, в общежитие. Вот когда я по-настоящему взялся за учебу. Внимательно слушал лекции, вел подробные записи, в общежитии и в трамвае штудировал пройденный материал. На каждом занятии я выше всех поднимал руку, чтобы ответить на заданный вопрос. Эти были напряженные дни учебы. Если я чего-то не понимал, настырно обращался к товарищам и не отставал пока не получал нужного ответа. Для меня главным было понять логический смысл явления. Если я это постигал — знания входили в меня естественно и закреплялись навечно.

Ровно через месяц Аринушкин, как обещал, вызвал меня к себе. Листая журнал успеваемости, вслух рассуждал:

— Да, действительно, ты исправил отметки: тройки, четверки и даже пятерки. А почему же по-немецкому языку ничего не изменилось?

— Григорий Иванович, у нас в школе в 7 классе, из-за отсутствия преподавателя, иностранный язык не проходили, и мне трудно тягаться со всеми студентами, некоторые в шестом и седьмом изучали этот предмет. У меня даже в аттестате по иностранному — прочерк.

В принципе договорились, что к концу года я освою немецкий.

Григорий Иванович пообещал оказать мне помощь в этом деле.

Первый курс я закончил без задолженности и на лето уехал домой, в Василевичи, на Полесье, куда к этому времени переехали мать, братья и сестры. Мать попросила в письме: «купи дешевой мануфактуры». В поисках этой покупки узнал, что с мануфактурой, т. е. с тканями, у нас в Ленинграде, да и в стране — туго. На улице Шкапина, что у Балтийского вокзала, с вечера занял очередь в магазин «Ткани», всю ночь простоял на улице, а утром, после открытия магазина приобрел 10 метров ситчика (больше не давали). С этой покупкой я прибыл в Белоруссию. В Василевичах я не был больше 3-х лет. Здесь я родился, здесь окончил пять классов, а потом меня увезли в Кировскую область на торфозавод «Гады», где отчим работал десятником по строительству, а мать — продавцом в магазине. Там я окончил 7 классов и в 1938 году поступил в техникум.

Лето пролетело быстро, вернулся я в Ленинград повзрослевшим, и уже второй курс техникума закончил успешно — без троек. Последнее предвоенное лето провел тоже в Василевичах. В памяти наше местечко сохранилось как зеленое, очень красивое и большое село. Поля и луга, дубовые рощи, бескрайняя околица — это те места, где мы бродили с приятелями и славно проводили время. И хотя жизнь нашей семьи была нелегкой — ютились в чужом доме, недоедали и недосыпали, ругались друг с другом от извечной недостачи и бедности, память, тем не менее, сохранила светлые картинки работы на току, где молотили хлеб, походы за грибами и ягодами в окрестные леса, наши дружные ужины за огромным столом, на котором ароматно дымилась вареная картошка и белела в глиняной миске простокваша. И дед, Роман Игнатьевич, и мать — Мария Романовна, работая за двоих, а то и за троих, все же ни разу не заикнулись, чтобы я бросил учебу и помогал нм кормить младших братьев и сестер. Наоборот, всячески поощряли мое стремление «выбиться в люди». При этом всегда подчеркивали, чтобы уважал старших, чтобы вел себя примерно, чтобы в любой ситуации «оставался человеком».

В Ленинграде жизнь моя проходила, надо сказать, в полной свободе, однако дурное влияние ко мне не приставало: не сквернословил, не научился курить, а выпивка всегда была мне противной.

Летом же 1940 года в Василевичах мой приезд мы отметили с друзьями крепкой попойкой на кладбище. Не знаю, чем это объяснить, но кладбище было любимым местом, где мальчишки проводили свободное время. Оно располагалось сразу за селом, на песчаном взгорке возле небольшого болотца. Здесь росли вековые сосны, было много густой акации. Запах смолы и хвои казался самым прекрасным запахом на свете.

В тот раз мы с Кузьмой Антоновичем Брелем и Иваном Артемьевичем Шантаром незаметно наклюкались и одурманенные выпивкой смело пошли в кино. Десятилетний брат мой Аркадий видел, как мы бражничали и все время был рядом со мной. А когда мне в кинозале стало дурно, он встретил меня у входа, подхватил за талию и стал тащить домой. Я смеялся, представляя эту картину со стороны: долговязый, под два метра, дылда еле держится на ногах, а его, обхватив руками за пояс, тащит маленький шкет.

Проведенные в Василевичах два лета — в 1939 и 1940 годах — оставили на всю жизнь незабываемые воспоминания. Время проходило быстро, не успеешь оглянуться, а уже пора возвращаться на учебу. Кино, танцы, походы в лес, помощь родителям по хозяйству, компания друзей и товарищей. Погода летом в местечке стояла отменная. И хотя речки близка не было, мы каждый день купались в карьерах кирпичного или торфяного завода.

Третий курс техникума я закончил уверенно и успешно.

Провожал меня в Красную Армию отец. Он принес мне кое-что из продуктов и несколько пачек папирос.

— Зачем папиросы, я же не курю.

— Угостишь товарищей, — ответил отец.

Эти папиросы сыграли со мной злую шутку — я начал курить. Из Октябрьского райвоенкомата нас, призывников, повели пешком куда-то в район проспекта Карла Маркса, в запасной полк. Несколько дней нас продержали в карантине, где мы валялись на нарах без постелей и в своей одежде, рассказывали байки, вели беседы и бездельничали. Имея в мешке папиросы, я сначала баловался с курением, а затем понемногу стал втягиваться в эту дурную привычку.

В запасном полку шел отбор призывников в Ленинградскую военную школу по подготовке радиоспециалистов, которая только что была создана в Ленинграде на базе эвакуированного из города военного училища связи, что располагалось на Суворовском проспекте.

Принцип отбора был прост: среднее или незаконченное среднее образование и членство в ВЛКСМ. Согласия на учебу в школе ни у кого не спрашивали. Набралось нас призывников порядочное количество, видимо, более сотни человек. Из запасного полка, где-то в сентябре 1941 года, нас перевели в расположение военного городка бывшего училища связи. От Суворовского проспекта училище было отгорожено высокой чугунной решеткой, она и сегодня сохранилась в целости. На улицу Салтыкова-Щедрина выходил небольшой сквер, в глубине которого находилась санитарная часть и несколько двухэтажных домиков, где проживали преподаватели училища. Территорию военного городка на две части рассекала Парадная улица, где был контрольно-пропускной пункт. Такой же пункт был, естественно, у главного входа — на Суворовском проспекте. По периметру городок был застроен различными старинными зданиями.