Эхо фронтовых радиограмм
(Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич - Страница 4

Рано утром снова в цех на проспекте Газа. На этот раз предстояло заготовки превращать в гвозди. Операция тоже до гениальности простая. Заготовка одним концом зажималась в специальных тисках, а торец ее обрабатывался прессом. Так же длинная, тяжелая железная рукоять, которой надо было беспрерывно махать: поднимать и опускать. Дядя Гоша подкладывал заготовку сначала одним концом, а затем другим. На обоих концах возникали шляпки двойного гвоздя. Они складывались в ящик и переставлялись к другому агрегату.

Здесь заготовки со шляпками на обоих концах следовало разрубить пополам. Получались два острых гвоздя. Снова приходилось становиться за пресс-резак с длинной тяжелой ручкой и снова махать вверх-вниз, вверх-вниз… И так весь день!

Пожалуй, менее изнурительной работой было волочение или выпрямление проволоки. Здесь были не такие однообразные движения, как на рубке или операции по выдавливанию шляпок гвоздей. Но выпрямление проволоки занимало несколько минут по времени, основная же работа — махать ручкой пресса вверх-вниз, вверх-вниз.

Хотя я не был белоручкой, и в деревне с детства работал, да и в техникуме почти постоянно прирабатывал на подсобных строительных работах, но изготовление гвоздей было каторжной работой. Я удивлялся дяде Гоше и другим рабочим, которые легко и свободно делают свое, казалось, невыносимо тяжелое дело. Усталости они не показывали, на всех операциях держались раскованно, привычно. Не знаю, то ли они не видели или не хотели видеть мои муки, но никакого снисхождения ко мне не было. Дядя Гоша постоянно подгонял: «Давай, давай быстрее!»

Жаловаться мне было некому, да и стыдно, не хотелось выглядеть хлюпиком. Я думал, что со временем боли в мышцах пройдут, я привыкну к тяжелой работе; но проходили дни, а состояние невыносимости не проходило. Я был бесконечно рад, если случались перерывы в работе из-за перегорания предохранителей в электросети или поломка станка. Полчаса или час такого вынужденного простоя казались истинным счастьем. Правда, старики отправляли меня во двор готовить проволоку, но эта работа была несравнима с беспросветным маханием вверх-вниз рукояткой.

А на фронте становилось все хуже и хуже. Немцы двигались, как на марше. Мы узнавали подробности от появлявшихся нередко в общежитии студентов четвертого курса, сразу же призванных в армию, они были старше нас и уже побывали в боях. Бросалась в глаза одна и та же мотивировка появления в городе:

— У немцев нет пехоты, они все на мотоциклах или на машинах. Танков — тьма-тьмущая. А об авиации и говорить нечего: наш «кукурузник» появится — и тут же его сбивают. Их же самолеты «Юнкерсы», «Хенкели» — беспрерывно летают и бомбят наши части. У нас же лишь винтовки, и то выдали перед самым боем. Бой начался, нас за считанные часы разбили, многие полегли, остальные — кто куда, я вот добрался до Ленинграда, сейчас иду на сборный пункт, на переформировку…

А жизнь в Ленинграде шла своим чередом. Ввели карточки на продукты, До этого с полок магазинов исчезли все товары. Если до войны витрины и полки гнулись от выставленных консервов: крабы, икра, шпроты, треска в масле и не счесть названий их, то потом осталась на полках лишь горчица в пачках, да вскоре и она исчезла. Пусто. Я заходил в магазин, долго стоял у витрин и с тоской вспоминал о довоенном изобилии.

Город все чаще подвергался бомбежкам. Нам сказали, что разбомбили Бадаевские склады, где хранились неприкосновенные запасы продовольствия. Когда эти склады горели, то заревом осветился весь город. Расплавленный сахар и масло текли ручьями по переулкам.

На улице Гоголя, угол Кирпичного переулка, в дом попала фугасная бомба, половина дома рухнула. В некоторых этажах комнаты разделились пополам. Проходя мимо этого дома, я останавливался и подолгу смотрел на его уцелевшую часть. В техникуме на чертежах и макетах мы изучали конструкции жилых зданий и вот теперь передо мной в натуре предстал поперечный разрез жилого дома. На оставшейся половине комнат стояли кровати, шкафы, тумбочки, столы, круглые печи. Как-то дворничиха мне сказала:

— Человек десять пожарники сняли с оставшихся половинок квартир.

Однажды, возвращаясь с гвоздильного цеха, уже около общежития на набережной реки Мойки, недалеко от Гороховой я попал под бомбежку. Началась она неожиданно, я не успел даже добежать до общежития и залег у решетки набережной. Бомбы рвались вокруг. Казалось, вот-вот грохнет мне на спину. Прижавшись к гранитному поребрику, я вдруг увидел, как взметнулся огромный столб дыма и земли у самого углового входа на фабрику им. Володарского. Здесь стояла грузовая автомашина и как раз шла погрузка сшитой на фабрике одежды для Красной Армии.

Я вскочил, перебежал короткий мостик и у двери швейной фабрики увидел разметанные трупы пяти девушек, разбитую машину и разбросанные новые гимнастерки. Тут же появилась фабричная сандружина с носилками и санитарными сумками, я помог дружинницам положить убитых на носилки, и их унесли внутрь фабрики. Так впервые мне довелось увидеть убитых на войне. Чувствовал я себя словно в бреду, в полусне. Не помню, как добрел до общежития, как рассказывал ребятам о случившемся рядом. Впервые пришло понимание хрупкости человеческой жизни. Были живые, хорошенькие девушки только что, и вот их уже нет. В одно мгновение исчезли…

Общежитие наше полуопустело. Часть ребят призвали в армию, некоторых направили в истребительные батальоны, другая часть, как и я, трудились в техникуме или на производстве. Улетучилось былое студенческое веселье, все приходили усталые, молчаливые, перекусывали — и в постель. Ночью — воздушные тревоги, они гнали в убежище или на крышу дежурить.

Со дня на день я ждал повестки из военкомата, но ее все не было. Забегал несколько раз в райвоенкомат, но там были огромные толпы людей, чтобы попасть к кому-либо из военных — надо было отстоять день. А я считался на военном производстве, где почти круглые сутки штамповали противопехотные мины. Немцы перли на всех участках к Ленинграду, и мы знали, что наши мины — самое нужное оружие для фронта.

Однажды, возвратясь с работы в общежитие, я встретил коменданта. Он вручил мне повестку. В ней сообщалось: к такому-то сроку мне надлежит прибыть с ложкой, кружкой, полотенцем… На работе меня быстро рассчитали и я стал готовиться к отправке на фронт. За день до явки на сборный пункт со мной произошел неприятный случай.

Я уже говорил, что при объявлении воздушной тревоги все должны были покинуть улицы и бежать в ближайшее бомбоубежище. В этот день нас, человек 5–6 студентов из общежития, воздушная тревога застала в гастрономе на углу Невского и ул. Гоголя. Как раз подошла моя очередь получать продукты, и тут сирена. Продавщица, естественно, сразу прекратила свою работу, но я стал ее настойчиво просить отпустить 200 г колбасы. Она ни в какую: «Вали отсюда в убежище». Я ей сказал какое-то едкое слово, она взвизгнула, рядом с ней оказалась заведующая магазином, вдвоем они схватили меня и потащили в кабинет заведующей. Я пытался увернуться, но оторвать цепкие руки толстой директрисы не смог. Тут же была вызвана милиция, и меня препроводили в отделение, где-то недалеко от Казанского собора, и тут же посадили в КПЗ.

Сидя в камере вместе с какими-то темными личностями, я понял, что попал в глупое и опасное положение. Директриса вдогонку, по требованию милиции, накатала на меня заявление, в котором обвиняла в нарушении общественного порядка в военное время, да еще в момент воздушной тревоги. Офицер, принимавший меня в милиции, бросил фразу: «Что, не захотел на фронт, думаешь в тюрьме отсидишься?»

Мои однокашники из техникума видели все это, но заступаться за меня побоялись, вернулись домой в общежитие.

Но свет, как говорится, не без добрых людей. Молодой милиционер, который изымал в КПЗ мои документы, через какое-то время вернулся в камеру и спросил:

— Ты из Белоруссии?

— Да, ответил я, — из Гомельской области.

— Мы земляки, я тоже из Гомельской.

Разговорились, я ему чистосердечно рассказал, как было дело. В начале войны каждый мало-мальски начальник хотел показать свою, так сказать, бдительность, ответственность, верную службу, ну и так далее. Директриса магазина была именно из таких.