Сердце Хейла (СИ) - "Lieber spitz" - Страница 54

Им надо обоим быть здесь, в лофте, самом правильном месте для их последнего свидания. Месте, где всё началось.

Стайлз ждал ответа и молча наблюдал за тем, как белые облака скрывают от него Питера снова и снова; так символично, что хотелось кричать, и он уже готов был сделать это. Даже упасть перед ним на колени, впиваясь в рукав и умоляя остаться.

“Не бросай меня, ” – когда-то давно сказал он ему в этой гостиной.

“Не бросай меня”, – хотел сказать он ему сейчас.

Различная семантика обеих одинаковых фраз не особо его беспокоила.

Стайлз просто не хотел оставаться без Питера в любых смыслах.

- Уверен, что хочешь ночевать вместе? – спросил Питер осторожно.

И только сейчас Стайлз позволил себе заметить особенный хищный огонек в льдистых глазах, который никогда и не покидал радужки Хейла.

Сейчас он был актуален, поэтому заметен.

Стайлз кивнул – уверен. Хотя не очень понимал – в чем.

В том, что хочет ночевать вместе? Как двое школьниц, устраивающих пижамную вечеринку накануне выпускного бала?

Ну что за размытая формулировка?

Что этот коварный Хейл вообще имеет в виду?

У Питера, в отличие от всяких его неопределенных фраз, вид был вполне себе определенный. И, поневоле наслаждаясь этой определенностью, Стайлз вздрогнул, почуяв со стыдом, как напряглись его соски под тканью белой футболки, реагируя именно на внешний раздражитель.

Секса не было давно.

Хорошего секса, поправил себя Стайлз.

В последнее время секс был всегда не тот, не так и вообще – не с теми.

Поэтому возможность потрахаться и одновременно невозможность этого растревожили только так.

И, да, соски встали как проклятые.

Питер смотрел ласково. К счастью, не на соски, а намного выше – на несмелую улыбку своего мальчишки, оказавшегося таким милосердным, словно Иисус.

Он с облегчением обыкновенного, уставшего к вечеру человека, ногой отодвинул сумку от входной двери, с неожиданной благодарностью кивая Стайлзу. За то, что не пришлось возвращаться домой, в пустую квартиру, к незатейливому одинокому вечеру в компании маленькой коробочки из тайского ресторанчика напротив.

Стайлз сразу же встряхнулся, разрывая зрительный контакт и, с легкостью читая мысли своего бывшего любовника, проследовал прямиком к стальному кухонному гарнитуру, проводить ревизию.

Питер же, на ходу стаскивая с себя футболку, мягким шагом направился в душевую, как-то нехорошо блеснув синевой льдистых радужек на Стайлза.

Это что, приглашение? Надо идти за ним?

- Я... это... давай потом, – пробормотал дико смущенный Стайлз, запутавшись полностью в нечитаемых невербальных сигналах Питера, которые могли и ничего не означать, но Стайлз упорно считал, что означали.

- Я приготовлю ужин, ладно? – все так же смущенно выдавил он, зная все тайские дни Питера Хейла наперечет – все семь раз в неделю, если уж говорить честно.

Питер – красивый и полуобнаженный, ни разу не больной – только махнул рукой, соглашаясь. Хотя Стайлз был уверен – соски его предательски сигналили о том, что ужин надо похерить. Но он все же героически отвернулся от уходящего в душ Хейла и нырнул в холодильник с головой, выискивая ингредиенты для салата, внезапным искусственным холодом лишь усугубляя проблему своих чувствительных частей тела.

Стилински честно старался, пыхтел над пастой и яростно колотил в миске вилкой, смешивая изысканный соус, чтобы не думать, не вспоминать о заполненной горячим паром их душевой, где было прожито так много минут простого мужского счастья. Наверно поэтому десерт вышел переслащенным, и Стайлз отставил его в сторону, решив сожрать потом в одиночку, дабы не повышать глюкозу у пациента перед операцией.

Они ужинали в неловком молчании, Стайлз с мукой терзал свою порцию джамбалайи, пока Питер с заметным удовольствием наслаждался своей. В одних джинсах и легкой, накинутой на голое тело расстегнутой рубашке, Хейл казался бы домашним, если бы не смотрел так. Как смотрят на том самом свидании с ужином, после которого намечается первый секс.

Стайлзу до смерти хотелось принять более достойный вид – не такой читаемый, на его взгляд, с трепещущими ресницами и судорожными проглатываниями порций салата, но с Питером достойно никогда не получалось. Ни тогда, ни сейчас. Питер всегда был немного тем зверем, который запросто откусит тебе голову, даже если сквозь прутья клетки ты протянешь ему только руку.

Руку помощи, напомнил себе Стайлз.

Он здесь, чтобы помочь, поддержать, накормить, в конце концов. Пусть безмолвно, пусть не объясняя своей осведомленности, не смея ранить умирающего хищника еще больше – той самой жалостью, которой Питер бы не потерпел.

Но Хейл не особо умирающего напоминал, и у Стайлза непроизвольно к концу их трапезы начали сокращаться и поджиматься те самые мышцы анальной группы, что отвечают за качественный секс. Он, в общем-то, понимал, что сам нарвался, что уже целый месяц мелькал перед Питером, наверняка раздражая своей, пышущей здоровьем, персоной; потрясая новыми идеалами, основанными на обыкновенной дружбе, которая обоим им не сдалась, потому что несло от Стайлза по-прежнему семнадцатилетним напряжением и даже где-то страхом, будто бы перед лишением девственности.

Бояться было не стыдно. Стыдно было осознавать себя распоследним эгоистом, который, наплевав на прямые указания врачей, совсем не отказывался затащить сегодня несчастного умирающего Питера под одеяло, чтобы насладиться им напоследок. Но больше всего было противно от своей бесхребетности, с которой Стайлз сам готов был запрыгнуть на Хейла, позабыв про давнюю обиду.

Питер сам напомнил, с понимающей усмешечкой приглядевшись к тестостеронящему вовсю Стайлзу.

- Ты так и не простил меня, да? – спросил его очень мягко. Очень трепетно.

Стайлз заерзал на попе, пытаясь отвести взгляд от спокойно вздымающейся в равномерных вдохах груди Питера. Грудь была красивой, но пялиться на нее казалось моветон, было и так неловко, хотя оставленный без ответа вопрос и можно было списать на некоторое гормональное отупение, делая таким образом своеобразный Питеру комплимент.

Обида на свои заторможенные реакции была ерундой, скорее уж Стайлз бесился из-за невладения ситуацией, даже бессилия, которое ощущалось очень четко – он же приехал спасать, прощаться, но Питер совсем не собирался ни умирать, ни быть показательно ослабленным, что ему безусловно простилось бы, перед решительным боем с болезнью.

Как же так, психовал Стайлз, ну почему, почему я снова, наплевав на свое прошлое унижение, едва представлю, как Питеру Хейлу вскрывают его грудную клетку, хочу повиснуть на нем, зарывшись руками в волосы, уткнуться в шею и завыть. От поганого осознания необратимости происходящего и еще от того, что да, не простил.

- Значит, нет, – сделал и Питер правильный вывод, ласково усмехнувшись. – Ну и правильно.

Вот так.

Теперь, Стайлз понимал, секса не будет. Как ловко Питер открестился от него, не упоминая болезни! И ладно.

Стайлз выдохнул облегченно, но дальше стало только хуже: после молчаливого чаепития Питер, расстегивая на ходу джинсы, прошествовал к огромному ложу, упал на него, сонный и расслабленный, промурчав что-то интимное и нежное, не совсем в своем стиле, но явно приглашающее присоединиться. Он даже похлопал рукой по покрывалу, потом это самое покрывало откинув, намекая уже более ясно, что Стайлзу самое место именно здесь, рядом с ним. Стайлз засуетился, понимая, как смешно выглядит – немного обиженный, немного испуганный, вчерашний подросток с прижатой тарелкой к груди.

- Посуду помою, – дрожащим голосом известил Питера он и загремел приборами.

- Такая хозяюшка у меня, – шепнул Хейл с нежностью, и этот шепот, как раскаленное железо, впился Стайлзу прямо в его чернявый затылок, словно шрапнель.

В конце концов, он мог просто удрать, он мог повернуться и вывалить на Питера все свои сумбурные мысли; он мог шваркнуть тарелкой о стену, заорав о том, что бросать мальчишек с неустойчивой психикой нехорошо и подло. Как и подло быть таким понимающим и очень... деликатным. Стайлз только сейчас сообразил, что Питер до сих пор не спросил его о причине возвращения в город. Не удивлялся бонусу, каким являлся личный визит. Он просто все время старался быть рядом – старался выполнить молчаливые пожелания своего обиженного мальчика, держа дурацкий нейтралитет, как будто догадывался обо всем.