Сердце Хейла (СИ) - "Lieber spitz" - Страница 52

- Аманда права, вакансия аналитика закрыта, – информировал его Хейл сразу же после приветствия и иронично продолжил, – хотя ты всегда можешь вернуться на свою старую должность... стажера.

Такая неприкрытая наглость лучше всего говорила о том, насколько верно осведомлен Питер о его успехах.

Он знает о них. О них всех. Поэтому так веселится. И еще больше повышает градус напряжения между ними, заявляя:

- Вообще-то, и стажеров мы пока не берем, слишком хлопотно. Так что...

Улыбался Питер тоже весело. Искренне лучился счастьем и довольством от ситуации. И Стайлз был почти уверен в том, что Хейл безумно рад за него, своего бывшего стажера, а нынче успешного финансового аналитика, работающего на крупнейшие компании Большого Яблока.

- Господи, Питер, – выдохнул он, смахивая с себя морок прошлого, – а можно просто поздороваться? Без всего этого?

Питер развел руками в стороны, усмехнувшись, словно хотел сказать, как не терпелось ему немного поиздеваться в своей манере над бывшим мальчишкой.

Стайлз усмехнулся вслед за Хейлом и наконец-то присел напротив него.

- Если ты не ищешь работу, то верно ли я понял, что твой визит – это визит...

- ...вежливости, – закончил за него Стайлз.

Закончил немного поспешно, чтобы сразу пресечь возможные варианты, следуя указаниям своего врача, к которому он все же прикипел достаточно надолго, проходив на терапию около года.

- Значит, ты приехал домой повидаться с семьей, друзьями, подышать южным воздухом и вежливо со мной поздороваться. Так? – подытожил Питер.

Стайлз сглотнул, кивая и чувствуя себя в очевидной опасности. Которой не ощущал уже много месяцев, и которая не была враждебна – она рождала азарт. Поэтому он с вызовом продолжил раскрывать свои карты:

- Еще я очень вежливо хотел бы тебе предложить...

Вот здесь стало немного страшно, потому что Стайлз знал – Питер никогда не согласится на откровенно бессмысленное для него перемирие, приняв предлагаемую дружбу. Ну, прошлый Питер, версия 1.1.

Но Питер нынешний его удивил.

- Предложение касательно дружбы, насколько я понял? – спокойно спросил он Стайлза.

И неожиданно быстро согласился:

- Ладно. Хотя, насколько я понимаю, дружеский секс не будет включен в программу.

Стайлз рассмеялся снова, проклиная себя за эти множественные нервные смешки и покачал головой, задумываясь о том, что совсем не в курсе, отказывает ли он Питеру в сексе, потому что так и не простил, или же потому, что строгий кардиолог, лечащий Хейла, очень интимно поведал дотошному Стайлзу о полном запрете для пациента на секс.

Секса в программе не предполагалось. Стайлз старался не смотреть на массивный стол, где Хейл расположился со своими бумагами, и откуда эти бумаги летали очень стремительно, подчиняясь руке босса, когда он смахивал их, освобождая место для бледной задницы своего стажера.

Питер трахал Стайлза на этом столе много раз, просто в другой жизни. В которой не было насилия, не было взрыва, комы, месяцев реабилитации... Не было катастроф. А был “Вавилон” и летящие с потолка блестки. Был торопливый вдох стимуляторов в туалете клуба и властный жест руки любовника, которым тот увлекал мальчишку в зону отдыха.

Был секс. Тогда у Стайлза было чертовски много секса.

Пока Питер вальяжно вызывал Аманду, заказывая кофе и скучно интересовался у Стайлза его новостями, Стилински раздраженно кривился, сначала не понимая новых условий игры. Потом сообразил. Что Питер все знает, что следил за ним так же, как следил за ним он. И признаваться в этом не собирается. Просто делает непонимающе-заинтересованный вид, ясно давая понять, что усложнять их жизнь, признаваясь в подпольном шпионаже не хочет – куда еще больше? У сорокалетних сердечников, ожидающих сложную операцию, не так много времени, им попросту некогда усложнять.

Стайлз долго решался и прибыл к Хейлу за месяц до решительного штурма, до этой отложенной на пять лет операции, как будто был повинен в его сердечном недуге напрямую, своим существованием вскрыв в Питере наличие, оказавшегося хрупким, органа, и вызвав череду необратимых коллапсов внутри него.

Он не простил его, нет.

Но и проститься не мог тоже. Оттуда, из далекого столичного города, прочно держа на крючке милую Синтию, поверженную обаянием мальчишки-гея уже давно.

Она регулярно сдавала ему своего шефа, присылая Стайлзу электронкой копии заключений врачей – Питер с некоторых пор посещал кардиологов с жутковатой периодичностью. Стайлз лестно считал себя причиной; он обнаружил в себе нелогичное желание, даже жажду оставаться неизменной составляющей жизни своего бывшего любовника, но что-то подсказывало, что быть любовным вирусом, источившим сердце крепкого сорокалетнего мужчины настолько стремительно, не так уж почетно.

Ладно, я просто буду приглядывать за ним, говорил Стайлз себе.

Я буду заботиться на расстоянии.

Я буду тем самым дураком, что носит в своей папке длинную шуршащую ленту из термобумаги, которая прочерчена ломаной кривой, повторяющей дерганые скачки чьего-то сердцебиения.

Это была самая последняя кардиограмма Питера, из-за которой Стайлз и поехал обратно домой. Потому что Алекс, Дерек и известный кардиолог до кучи, к которому проныра-Стилински с боем проник на прием, просмотрев анализы старшего Хейла, снова однозначно говорили что-то об операции, причем срочной.

Только вот Питер выглядел странно хорошо. Даже... шикарно.

Хотелось стукнуть по красивой его русоволосой голове, заорав что-то о нарушенных своих планах; о личной и отчего-то не налаженной до сих пор жизни. Хотелось подойти, ощупать всего грубо и беззастенчиво, на медицинский манер; поддернуть веки, заглядывая в глазную склеру пристальным взглядом опытного врача. Заставить раскрыть рот, визуально или же нет (ну конечно, нет) оценить-прощупать изнутри слизистую, скользя тонкими пальцами по влажному жару чужого рта, надавливая на зубы и кладя самый длинный, средний палец, на язык, под самый его корень, так, чтобы увидеть атласные гланды и добиться стыдного звука, с которым, когда делаешь минет, то иногда давишься членом, если он касается горла и рождает тот самый рвотный рефлекс.

Все это хотелось проделать с Питером сейчас, чтобы убедиться в правильности диагноза, найти в его элегантнейшем облике хоть какой-нибудь страшный симптом, который бы оправдал приезд Стайлза сюда, в разгар его начинающей набирать обороты карьеры.

Он, всё еще гордо отрицающий, и, честнее было бы сказать – не знающий, совершенно не представляющий как в их патовой ситуации изыскать в себе пути к прощению негодяя, вряд ли отдавал отчет, что вариант с пальпацией мистера Хейла существуют в его воображении просто для личного садистского удовольствия; для удовольствия вообще, находясь где-то рядом с первоначальным, чисто медицинским.

“Уж я бы ему простату проверил”, – зло думал Стайлз, облизывая сорокалетнего красавца взглядом и понимая – сердечный изъян Питера Хейла невидим. И чтобы понять, насколько болезнь окрепла с того времени, как Стайлз о ней узнал, ему придется самолично встать на колени перед бывшим любовником, распахнуть на нем рубашку, прислониться ухом к обнаженной груди и распознать в ударах его сердечной мышцы те несколько особо неритмичных, из-за которых сходили с ума все кардиологи, с хищной улыбочкой предполагая особо редкую аномалию.

Питер и здесь, по словам врачей, являл собой драгоценность и диковину, приманив своим диагнозом лучшего кардиохирурга страны.

Жаль, что вывалить всё это на Хейла не представлялось возможным. Стайлз и сам не жаждал, следуя всему, что он уже знал о нём, быть для Питера сиделкой. Не хотел даже себе признаваться, что являлся ей на протяжении всех четырех лет, которые провел в Нью-Йорке, откуда и следил за любовником с хищностью опытного сталкера.

История до боли напоминала его собственную, но Стайлз был не в силах наблюдать за всем этим издалека, не признаваясь, что наблюдает. Он мог приехать и приехал, чтобы предложить единственно возможное: странный нейтралитет, основанный на легкой дружбе с налетом призрачной сексуальности, еще оставшейся между ними, как остается в пространстве ионный след от космического корабля будущего.