1970 - Щепетнов Евгений - Страница 10

– Ха-ха-ха! – это уже Олечка. – Телевизор ему! Тут на отделение не выбьешь, а ему в палату! Ну и больной! Ну и затейник!

– Будет тебе телевизор… Баночки для кала и мочи сейчас получишь. Потом на кровь, флюорографию и все такое прочее. Обследуем тебя по полной! Газеты? Да соберем тебе газеты – «Правда», «Известия», «Труд»… все есть. Как психбольным без «Правды»? Никак нельзя!

– «Правды» нет, остался один «Труд», – задумчиво, под нос сказал я, и докторша фыркнула – явно она знала этот анекдот. Оппозиционерка?

На этом, в общем-то, наша встреча и закончилась. Обратно меня повела Оленька, и я рассмотрел ее во всех подробностях. Ну… почти во всех подробностях. Приятная девочка – ладненькая, спортивная, не толстая, но и не тонкая. Крепенькая, вот так можно сказать. Такими бывают акробатки или танцовщицы рок-н-ролла. Худышками их точно не назовешь. Вот и Оленька была такой, насколько позволял судить больничный халат. Один раз даже, когда проходили мимо окна, солнце осветило ее с ног до головы и просветило насквозь халат, сделавшийся полупрозрачным. И я, старый кобель, которому она в дочки годится, с удовольствием и некоторой тоской разглядел и тонкие трусики, и отсутствие лифчика. Нескромно с моей стороны и глупо – что у меня может быть с ней? Старый, седой, полусумасшедший мужик и молодая, красивая (а она красивая, да!) начинающая докторша. Что у нас может быть общего, кроме этой больницы? Ничего.

Но помечтать-то можно? Тем более что я уже с неделю не занимался сексом. То я занят, желания нет, то жена умоталась и на все разговоры отвечает только: «Спи! Спи давай!» А подкрадываться и решать вопрос с ней со спящей – как-то и стремно. Вроде как с искусственной женщиной – от спящей почти никакого отклика, дрыхнет себе, и все тут! Никакого интереса. Я же не некрофил, в конце-то концов! Мне нужна страсть! Стоны, крики, извивающееся в объятиях тело – тогда и мне вдвойне приятней.

Кстати, а нормально ли это – я еще и суток не пробыл в этом времени, пережил дичайший стресс, можно сказать – заново родился, и первое, о чем думаю, – как бы взять вот эту девушку да… взять. Может, я маньяк? Нет, верно сказал Михаил Петрович – это сумасшествие. Я сумасшедший!

А все-таки странно на меня поглядывала девчонка. Не как на пациента. Ну да, я стоял голышом в пяти метрах от нее, так что с того? Это мужчины возбуждаются от вида голых особей противоположного пола, а женщины… Хотя… почему бы и нет? Я вроде не урод и в хорошей форме. Почему бы двадцатилетней девочке не заинтересоваться мной как мужчиной?

Мечтатель. Чертов мечтатель! Да кому я нужен такой – седой, битый жизнью? Синдром Мао, так я это называю. Говорят, его обкладывали четырнадцатилетними девочками, грели холодеющее старое тело. Чтобы он высасывал у девочек молодость и здоровье. Упырь.

Может, в этом что-то и есть. Ведь не зря же старые олигархи разводятся со своими женами, с которыми прошли огни и воды, и женятся на молодых девках. Может, подсознательно считают, что так продлят свою молодость? Впрочем, скорее всего, они идиоты.

– Оленька, прости за глупый вопрос: а куда мне делать свои делишки? Туалета-то нет! А выходить мне нельзя, не пускают!

– А в горшок! – мило улыбнулась Оленька. – Санитары потом вынесут! Пока нельзя, да. А газет и журналов я вам принесу! А может, книжку еще? Принести книжку? Я с собой на работу брала, на дежурство. Уже прочитала. «Трудно быть богом» называется.

– Если не трудно, принеси, – кивнул я, сдержав вздох. Ведь я знал эту книгу почти наизусть. Почитай, вырос на ней.

Увы, испохабили ее людишки. Фильм сделали по ней такой, что режиссеру хочется дать в морду. И немного его жаль. В страшном мире он жил, в ужасном мире – вокруг грязь, грязь, грязь… а в грязи копошатся люди-уроды. И только герой – постоянно пьяный, но хороший – возвышается над уродами весь такой в грязно-белом. Я не смог смотреть ЭТО. ЭТО оскорбление, извращение моего любимого романа.

Оленька сдержала слово. Принесла мне кучу газет – здоровенную стопу, из «Красного уголка», наверное. Что такое «Красный уголок»? Старшее поколение помнит. Это такая комната, где висели плакаты-призывы к наилучшему социалистическому труду и лежали пачки-подшивки идеологически выдержанных газет типа «Правды», «Труда», «Известий». Читать их можно было только на последней странице – только там могло проскочить что-то интересное. Да еще на первой – там печатали всяческие указы. В остальном – пропагандистские статьи, битва за урожай и репортажи с полей сражений с мировым капитализмом. Эти газеты, рупоры власти, использовались обычно совсем не по назначению. Например, у родителей в селе в деревянном сортире на гвоздике висела пачка нарезанных на четвертинки этих газет. Тогда как-то не задумывались о том, что в типографской краске содержится свинец, способный вызвать рак прямой кишки. Возможно, потому у нас и не было рака прямой кишки. А стоит о нем только задуматься…

Я почитал газеты, убеждаясь в том, что не ошибся и что не являюсь объектом тупого и дорогостоящего розыгрыша. Все верно – я в 1970 году, и сейчас третье июня. Начало лета. Из газет я почерпнул, что вся страна готовится к столетию рождения Ленина, а посему упорно трудится, дабы встретить… обеспечить… превзойти… и так далее. А больше в газетах по большому счету ничего и не было. Ну, вообще ничего! Даже удивительно, по контрасту с 2018 годом, когда любое новостное СМИ расскажет тебе о чем угодно, по крупинкам собирая новости со всего мира. Здесь этого не было совершенно. Суконный язык, суконные слова, фразы, предложения. Не СМИ, а всего лишь агитационный листок – вот что такое нынешняя газета.

М-да… отвык я уже от такого. Совсем отвык! Заново придется привыкать. «Здесь вам не тут, чтобы – вот!»

Закончил чтение газет поздней ночью. Больница уже спала, вокруг было тихо – и в гулких коридорах, и за окном, где днем шумели деревья, раскачиваемые ветром. Небеса вроде как грозились наслать дождь, а сейчас уже все стихло.

Я подошел к окну, уткнулся головой в стекло и стоял так минут десять, вглядываясь в темноту парка, будто пытаясь прозреть свое ближайшее будущее. И виделось оно мне не шибко хорошим. Да и с чего ему быть хорошим? Как мне, добивающему пятый десяток, заработать в этом чужом мне мире? Заработать и деньги, и социальный статус?

Пока что у меня не было ответа на этот непростой вопрос. Ну что я умею делать? Кроме как графоманить? Драться. Стрелять. Машину водить. Что еще? Ни-че-го! Мешки только если таскать. Но это все могут. И таскание мешков меня никак не прельщает.

Я не знаю точных мест, где закопаны клады. И даже если бы знал – куда с этим самым кладом пойду? Только если в милицию – сдавать. Хоть 25 процентов дадут. А если начну искать покупателей, меня или попытаются кинуть, или сдадут ментам. А скорее – и первое, и второе сразу. Я ж не наивный мальчик, знаю жизнь.

Тогда что мне остается? Единственный вариант – зацепиться за жизнь и делать то, что я делал на протяжении нескольких последних лет, – писать фантастику! Ей-ей, здешний народ еще слыхом не слыхивал о фэнтези! Если не считать Толкиена, конечно. Но я не знаю, кто-то уже его перевел на русский язык? Издали его в СССР? Сомневаюсь. Точно не помню, но впервые его издали у нас, по-моему, в девяностые… дай бог памяти. Но, может, и раньше. В семидесятые советские фантасты обычно писали или про космос, который бороздят корабли развитого коммунизма, либо про американских шпионов, строящих козни славным советским ученым. А вот сказок для взрослых не было! И если взять сюжет моих прежних книг, обработать его в рамках соцреализма и социалистической морали, можно стать настоящим советским писателем! А это и деньги, и статус, и бесплатная квартира, и оплаченный творческий отпуск в доме отдыха писателей. Это все, что нужно для безбедной жизни!

В 2018 году средний писатель зарабатывает меньше ассенизатора. И котируется примерно так же. Ничтожество. Графоман, который («сволочь какая!») хочет денег за свои измышления и не желает отдавать свои тексты бесплатно.