Я ползу сквозь (ЛП) - King A. S. - Страница 14

– Он сказал, что там месторождение гениев.

– Но он же говорил, что оно невидимое?

– Говорил. Но он же чокнутый, не забывай, – напоминает Густав. – Только представь себе такое место, где ты никогда больше не почувствуешь себя как в детском саду. Никаких оценок, никаких секретов и никакой ерунды.

– Он так и сказал?

– Не знаю, я так представил.

Я с минуту молча стою и представляю, как для меня выглядит месторождение гениев. Я вижу, как избавляю мир от вины. Я вижу, как мы с родителями никуда больше не ездим.

– Ладно, – говорю я наконец, – родители, наверно, меня уже потеряли. А мы с Чайной целый день прогуливали.

– Вот бы взять Чайну с собой, – замечает Густав.

– Она его не видит.

– Даже по четвергам?

– Ага. Она врала.

– Вот как, – удивляется Густав. – Похоже, она слишком много общается с Лансдейл Круз. Обычно Чайна говорит правду.

Я сомневаюсь, что есть хоть кто-то, кто бы обычно говорил правду, и ничего не отвечаю.

– Что возьмешь с собой? – спрашивает Густав. Секунду подумав, я отвечаю:

– Инструменты для препарирования, дневник наблюдений, защитные очки и сменную одежду. Нормально?

– Ты полетишь в халате? – спрашивает Густав, показывая на мой халат.

– Конечно.

– Я думал, может, оставишь здесь.

– С чего бы?

– Почему бы и нет?

Я выбрасываю в мусор пустой контейнер из-под энчиладас.

– Спокойной ночи, Густав. Надеюсь завтра увидеть тебя и твой чудесный вертолет.

Густав машет рукой и говорит что-то про тахометр.

Мужчина снова в плаще.

– Хочешь купить А? – спрашивает он, как будто мы не знакомы, не пили чай за кустом и не менялись едой.

– А у меня уже есть.

Он копается за кустом:

– Может, тогда С?

– У вас есть Ш?

Он снова копается в кусте и выносит две П. Он складывает их в смешную детскую утолщенную Ш.

– Это две П, – замечаю я.

– Я в курсе.

Он раскрывает полы плаща и роется во внутренних карманах. Я уже так привыкла к его голому телу, что перестала его замечать.

– У меня есть Е, – говорит он, протягивая мне буквы. Он очень доволен и горд тем, что у него есть Е.

– А цифры вы делаете?

– Цифры! Ха!

Я верчу в руках Е. Она гладкая и холодная.

– Мрамор? – спрашиваю я.

– Гранит.

– Возьму Е, – отвечаю я, – в качестве прощального подарка.

Мужчина щурится и ухмыляется:

– Густав наконец полетит?

Он рад еще сильнее, чем когда нашел в кармане букву. Он поднимает указательный палец:

– Подожди! – и убегает к себе домой. Я слышу, как хлопает дверь и кто-то пробегает вверх-вниз по деревянным ступенькам. Через минуту он уже снова стоит рядом: – Жаль, что мне с вами нельзя. Я был там. Это просто рай.

Я понятия не имею, о чем он.

– Где рай?

– Говорят, что оттуда нет рейсов, – продолжает он. – Но это ложь. Я там был. Я вернулся.

– Зачем вы вернулись, если там рай?

– Я вернулся, потому что рая не бывает, – отвечает он. – Рай – это миф. Никогда не забывай этого. Рай шит белыми нитками. Как сэндвич с ветчиной без ветчины. Голубое небо по понедельникам, если по средам дождь.

– Ясно, – отвечаю я, потому что чокнутый мужчина из-за куста может говорить так всю ночь. – Могу я заплатить вам за эту прекрасную Е?

Услышав мой вопрос, мужчина расстраивается. Кажется, я сделала ему больно.

– Это подарок, – отвечает он. – Слишком тяжелый, чтобы взять его с собой, но все равно подарок.

– Вы его видите? – спрашиваю я.

– Вертолет?

– Да.

– Разумеется.

– А по каким дням?

Вместо ответа он начинает раскладывать буквы за кустом по материалу. Когда он слишком сильно нагибается, сквозь разрез сзади его плаща виден край мошонки. Потом он снова встает:

– В каком смысле – по каким дням?

– По каким дням вы его видите?

– Каждый день. – По его лицу видно продолжение фразы: «Зачем ты задаешь такие глупые вопросы?»

– А я вижу его только по вторникам.

Он делает вид, что не услышал, лезет в самый потайной карман плаща и достает что-то вроде карты. Ее явно часто использовали. Ей много лет. Она пожелтела от времени.

– Она существует в единственном экземпляре. Густав знает, что с ней делать. – Он хватает меня за плечи: – Другой такой нет, понимаешь?

Я беру карту и запихиваю ее под локоть руки, под мышкой которой лежит гранитная Е. От того, что в этот раз мы не целуемся, я чувствую себя отвергнутой. Это какой-то бред. Никто не должен желать, чтобы его поцеловал опасный мужчина из-за куста. Я разворачиваю карту и изучаю ее при свете фонаря. Я не особо понимаю рисунки и отметки и вижу только две строчки текста. Сверху написано: «Место прибытия». Снизу: «Обратных рейсов нет». Интересно, это такая шутка?

– Разве похоже, что я шучу? – спрашивает опасный мужчина из-за куста.

Я что, подумала вслух?

– Нет, я слышу твои мысли.

Я думаю о том, как хочу, чтобы он поцеловал меня.

Он берет меня за плечи и осторожно чмокает в лоб:

– Постарайся выспаться. Путешествие будет долгим. – Я киваю. – Не показывай карту никому, кроме Густава. Даже когда прибудете, – наставляет он. – Особенно когда прибудете.

Я иду домой. У входной двери я прячу букву и карту в рюкзак. Потом достаю телефон и вижу, что уже почти одиннадцать. Родители, небось, еще не ложились и устроят мне допрос, где я была весь день.

Но меня ждет только записка: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет».

Понятия не имею, зачем они все время пишут, что ушли спать. Я давно убедилась – в спальне их нет. Они ушли делать еще что-то, что тоже заканчивается на -ать. Сдать. Стонать. Сломать. Сливать. Плевать. Рвать. Целовать. Танцевать. Или выпивать. Если конкретно, они ушли в «Чики-бар» совсем рядом с нашим домом. Дотуда ровно сто двенадцать шагов. Так уж построили наш район. Бары и детские площадки соседствуют, чтобы родители могли от барной стойки видеть, что ребенок упал с качелей, и медленно трезветь по дороге в больницу на рентген ключицы.

========== Патрисия — понедельник — застой в Месте Прибытия ==========

Я постоянно слышу музыку. Сколько себя помню. Совершенно разную. Иногда это чужая музыка. Иногда моя собственная. Иногда в моей музыке слышно вертолет. Он стрекочет, и стрекочет, и стрекочет.

Мне сорок три года, и за свою жизнь я сочинила сто шестьдесят семь симфоний, пятьсот девяносто восемь шлягеров, сто тридцать четыре джазовых пьесы и пятьдесят шесть риффов в жанрах рок-н-ролл, панк-рок и хэви-метал. Я могу миксовать пластинки на трех пультах одновременно и являюсь, насколько мне известно, единственным в мире композитором в жанре скрэтч-даб-трэп-хип-хоп-оперы. У меня таких двенадцать штук.

Но я не пишу ничего нового уже целый год. У меня застой. У меня в голове звучат кусочки песен, отдельные голоса, но я больше не слышу того, что было раньше. Не хватает инструментов.

С тех пор, как Кеннет нас покинул, его мне не хватает тоже. Мне не хватает Кеннета, потому что здесь не должно было быть обратных рейсов. Если ты попал сюда, ты остаешься. Таков закон. Кеннет нарушил его и ушел. Этим он напомнил мне, зачем я написала двенадцать скрэтч-даб-трэп-хип-хоп-опер. Чтобы нарушать правила.

Вспомнив, я перестала писать. Время перестало идти. Все сосредоточилось на отбытии обратного рейса.

А сегодня я слышу песню. В ней звучат вертолеты. Это может значить только одно – прибытие.

========== Станци — утро вторника — миллион планов побега ==========

– Вчера нам звонил директор! – звучит в мой последний день вместо будильника.

Это мама, и она говорит слишком быстро. Сейчас 5:34 утра, и мама с пяти смотрит утренние новости.

– Она сказала, что ты прогуляла уроки. Она сказала, что у тебя проблемы. Возможно, это ты посылала предупреждения о бомбе, – говорит мама.