Я ползу сквозь (ЛП) - King A. S. - Страница 10

На слишком долгое мгновение все замирает.

– Хорошо съездить, – отвечает Густав. – Тебе повезло, что твои родители так любят путешествовать.

Я не рассказывала Густаву, куда мы ездим. Он не видел моих шаров со снегом. Он не получил ни одной открытки, которую я так и не отправила. Он думает, что мы любуемся роскошными садами и городскими парками, потому что я так ему сказала.

– Да, мне очень повезло, – соглашаюсь я.

– А я засяду тут и буду читать учебники пилотов.

– Звучит не так и плохо, – замечаю я. – Зато ты скоро научишься управлять вертолетом, а это круто.

– Это да.

Мне хочется спросить, куда мы все-таки полетим, но я устала и решаю, что настал подходящий момент закончить разговор.

Сегодня я иду мимо логова мужчины из-за куста, перейдя на другую сторону улицы. Я не в настроении. Не хочу рисковать столкнуться с Лансдейл.

Когда я прохожу мимо, мужчина высовывает из-за куста голову и улыбается. Светлых волос не видно. Там только он. Небось, снова голый. Я через дорогу корчу ему рожу.

Когда до моего дома остается половина квартала, я слышу его голос:

– Я не виноват, что мир перевернут вверх дном! Я не могу это изменить!

========== Станци — воскресенье — Ред-Лайон ==========

Мы едем в Ред-Лайон, Пенсильвания. Мы развиваем субсветовую скорость и перемещаемся в 2003 год, когда четырнадцатилетний парень застрелил директора, а потом выстрелил в себя на глазах у сотен зрителей. Мама читает вслух статью о том, как это случилось. Она говорит, что, по данным департамента по делам ветеранов, 77% очевидцев массовой стрельбы в школе заработают ПТСР.

Посттравматическое стрессовое расстройство. У семидесяти семи процентов очевидцев. Ястребиный Глаз Пирс из M*A*S*H точно понял бы, что это бред. Он врач. Он бы сидел в своем красном халате поверх оливковых бриджей и смеялся, а потом непременно сумничал бы в духе: «А куда деваются остальные двадцать три процента? Их медведи съедают?» Возможно, он перед этим чуть-чуть переберет домашнего джина. Возможно, на него будет вешаться девчонка. Медсестричка. Она захихикает и проговорит: «О, Ястребиный Глаз».

Мы подъезжаем к школе и, конечно, не можем зайти внутрь, так что паркуемся на по-воскресному пустой школьной парковке. Мы смотрим на здание, мама плачет, папа гладит ее по спине. А я делаю то же, что и всегда: думаю о том, что разделена посредине. Одна моя половина хочет взорвать все вокруг, другая ищет достаточно большую иголку, чтобы потом все зашить. Мне кажется, Ястребиный Глаз Пирс меня бы сейчас понял.

========== Станци — воскресенье — ответы ==========

Сегодня опасный мужчина из-за куста не продает лимонад. Его вообще у куста не видать. Не представляю, что он может делать в воскресенье вечером, но, думаю, всем нужны выходные, даже ему.

На всякий случай я захожу в куст и проверяю: ни мужчины, ни плаща, ни букв на продажу. Когда я выхожу из куста, рядом стоит Чайна и смотрит на меня животом. Она дрожит – от страха, не от холода. Чайна никогда здесь не ходит. Из-за мужчины она всегда ходит по соседней улице.

– Он тут? – шепчет она.

– Нет.

– А, – произносит она и начинает трястись еще сильнее. Я слышу, как где-то внутри нее стучат зубы.

– Все нормально? – спрашиваю я.

– Я хотела попросить… ну… помочь с уроками.

– А как он тебе поможет с уроками?

– У него есть ответы, – объясняет Чайна.

– Может, я помогу?

– Нет.

– Хочешь, зайдем вместе к Густаву?

– Не могу. Я обещала Лансдейл, что возьму ответы и встречусь с ней.

– Что за ответы?

– На нашу… домашнюю работу.

Чайна избегает смотреть прямо на меня. Даже двенадцатиперстной кишкой.

– Точно все в порядке? – спрашиваю я.

Она вздыхает:

– Он тоже всегда спрашивает, – она указывает в сторону куста.

Я выжидаю минуту, надеясь, что наконец пойму, о чем она. Потом решаю, что слова живота понять тяжело. Думаю, в этом вся фишка. Может, за этим Чайна себя и проглотила.

– Давай завтра вместе пойдем домой, – предлагаю я. – Хочу послушать твои новые стихи.

– Ты уже дописала свой к английскому? – спрашивает она в ответ. – Заодно и прочтешь мне.

– Времени не было, – вру я. – Не понимаю, о чем мне писать.

– Попробуй кого-нибудь препарировать и подумать об этом, – предлагает она. – Лягушки всегда помогали тебе сосредоточиться.

Она поспешно уходит в направлении дома Лансдейл. Она идет неровно, пошатываясь. Увы, я больше не знаю, что ей сказать.

Густав свисает с подвешенного к потолку каната. Наверняка трудится над главным винтом, закрепляет неподвижное сито под нужным углом. Я немного почитала про вертолеты. Надо сказать, они не слишком отличаются от лягушек: такая же куча частей, из которых получается целое. На Густаве надет пояс с инструментами, звякающий каждый раз, когда Густав поворачивается. Он явно полностью погружен в работу, так что я осторожно захожу, сажусь на перевернутое двадцатилитровое ведро и жду.

Проходит два часа. Из Густава вытекает пота на кувшин розового лимонада. Его отец приносит ему протеиновый батончик, выпивает лимонад и ставит на его место бутылку воды, которую Густав осушает в один глоток. Отец Густава злобно смотрит на меня: по его мнению, я отвлекаю его сына, хотя не сказала ни слова.

Вытерпев два часа, я машу на прощание и иду домой. Опасный мужчина из куста застает меня врасплох:

– Передай Чайне, – просит он, отдавая мне огромную гирлянду плоских букв из цветного картона. Обычно на таких написано «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ». Буквы не кончаются и не кончаются. Кажется, гирлянда бесконечна. Она не влезает мне в руки и волочется следом. Там одни и те же буквы: «АБВГДАБВГД…» Только в другом порядке.

По пути домой вес бесконечной гирлянды окончательно выматывает меня, и я оставляю их на дороге, рядом с ускользнувшей от маминой уборки скомканной салфетки, в которую мама сморкалась в Ред-Лайон.

Я звоню Чайне:

– Мужчина из-за куста попросил меня передать тебе ответы, – объясняю я. – Они очень длинные. Можешь прийти забрать?

Она просит меня помочь. Через три минуты она подходит к моему дому, и мы вдвоем пытаемся дотащить гирлянду к ней, но бесконечность слишком много весит.

– Что тебе пришлось сделать, чтобы он дал тебе столько букв? – спрашиваю я.

– Не мне, а Лансдейл.

– Ну значит что пришлось сделать ей?

– Ей никогда не надо ничего делать, это же Лансдейл, – отвечает Чайна.

Наконец мы оставляем бесплодные попытки поднять бесконечность. Чайна звонит Лансдейл, и они решают, что ответы можно продиктовать. Чайна будет читать, а Лансдейл – записывать. Я слышу слова Лансдейл: «Не забывай, нужно начать с самого начала. Если мы хоть раз собьемся, все пропало».

Я помогаю Чайне найти самое начало строки, и она зачитывает:

– А-Б-Д-В-Г-А-Б-В-А-Г-Г-Д-А-Г-А-А-Б-Г-В-А-Г…

Я приношу с крыльца стул, подставляю его Чайне и машу на прощание. Чайна садится, кладет на колено гирлянду и мотает ее, как будто прядет шерсть, буква за буквой. Я размышляю, что можно связать из шерсти. Всякие маленькие штучки вроде детских ботиночек или крошечной шляпки для хомяка. Всякие огромные вещи вроде одеял и палаток. Самый длинный шарф в мире. Я размышляю, что можно связать из букв. Что-нибудь крошечное, как хайку Чайны или записку «Я тебя люблю». Огромные законы и соглашения. А за время экзаменов можно связать шарф, который миллион раз обовьется вокруг экватора – все из одних и тех же пяти букв.

========== Чайна Ноулз — понедельник — я тебя люблю ==========