Йормундур (СИ) - Азырова Анна - Страница 6

— Не серчай, но одному Богу ведомо, как я тащил клятый волочень. К тому же, ноги у меня окоченели. Я и с места не сдвинусь.

— Чего ради ты прёшь тела в такую даль?

— Мои родители… убиты, — юнец подавил в себе горькое отчаяние, — Они должны быть похоронены, и я этого так не оставлю.

Стюр зарылся пальцами в густую бороду:

— Что ж, только ради Йорма я помогу, хоть ты и прервал мой путь. Цени мою доброту.

Мужчина и подросток нашли волочень, оставленный позади, дотащили до подходящих разрытых могил, ведь новые копать не было времени. Бывший монах коснулся лбов матери с отцом онемевшими руками, прочёл над ними молитву за упокой, и мертвецы были спущены в землю. Ещё раз Ансельмо поднёс крест лицу, шепча что— то на латыни, и путники кое— как засыпали трупы землёй, накрыв сверху волочнем, а затем поспешно выдвинулись от этих проклятых мест.

— А самого как звать? — Стюр потопал к деревне, ведя за собой найденного трэлла.

— Ансельмо.

— Своего отца знаешь?

— Как же не знать! Он пло…был плотником в деревне.

— Галисиец?

— Да. И что с того?

— Хм. Имя у тебя чудно́е…для христианина. — Оба помолчали. Стюр задумался, Ансельмо просто не знал, что ответить. — Красившее, нежели у Йорма.

— А?

— Ансельмо — богов шлем, шлем асов. Оттого боги тебя и любят. Хоть ты и почитаешь своих…

— Своего.

— Ну, не суть. Я и мои ребята тоже клятвенно преданы Водану — нашему господину, — и викинг пустился в пространные объяснения, занявшие всё время долгого пути до алькальдова дома.

Ярл Гундред устроил в захваченных палатах настоящий медовый зал. Приснопамятный хозяин любливал обедать за внушительным столом из морёного дуба, которого в здешних краях пруд пруди. За обедом имел привычку рассматривать охотничьи трофеи и прочие богатства: головы волков и медведей, оленьи рога, чучела лисиц и диких вепрей, шкуры и гобелены, мечи и луки, скрёщенные обоюдоострые секиры, копья и кинжалы… Перед длинным столом тлели и потрескивали угли в большом круглом каменном очаге. Десятки дружинников-хольдов сидели здесь прямо на полу, греясь и попивая хозяйское вино и сладкий сидр. Воинов рангом выше потчевали за столом вместе с Гундредом. В зале повис тяжёлый горький запах дыма и хмельного чада. Служанки-тиры то и дело бегали вниз-вверх: в погреб да в палаты. Брага лилась рекой. День и ночь здесь раздавались песни, крики да задорная музыка.

Стюр распахнул высокие дубовые двери, смело шагнул к столу ярла. Тот сидел во главе: дюжий, величавый, зоркий на глаз. Длинная борода и усы на крупном, как у великана, лице и ещё не седая рыжеватая грива убраны в мелкие и толстые косицы, изрезанное годами чело стянуто медным обручем тонкой вделки, кожа загрубела и потемнела от морской соли и лютых ветров, шрамы отмечают многие битвы, светлые глаза то хмурятся, то занимаются игривым огоньком.

Гундред не снял воинского облачения: поверх рубахи сверкает кольчуга, широкую грудь и пояс стягивают ремни, на плечах поблёскивает в свете факелов мех чёрного полярного овцебыка. Рука, что держит кружку сидра, облачена в железную перчатку — говорят — и, верно, так оно и есть — Гундред лишился в бою аж трёх пальцев, а перчатка его сделана до того мудрёно, что за одним пальцем сгибаются и все прочие, так что рука крепко держит оружие. Вот за это Гундреда и нарекли Булатной Рукой.

Новоприбывший, еще не дойдя до стола, который ломился всяческими харчами и пойлом, завёл твёрдую и зычную речь:

— Приветствую тебя, Гундред! Не гляди на мой свинский вид — я гнал во всю прыть, и с недобрыми вестями!

Дружинники за столом все как один охнули. Гундред помрачнел.

— Так не тяни, Стюр!

— Страшных дел мы здесь наделали, — вестник озабоченно развёл руками. — Я сегодня еле утёк от полчища драугов. На здешнем кладбище они кишмя кишат!

— Врёшь! — сзычал кто-то из воинов.

— Да чтоб мне в Хёль провалиться! — Стюр топнул сапогом. — Кто здесь смелый — ступайте да поглядите сами! Все младенцы как один восстали! Все утбурды!

Воины зашептались, заохали. Гундред беспокойно теребил тяжёлый камень в серьге.

— Сжигать надо было трупы! Да и сейчас не поздно! — донеслось из толпы.

— Одумайтесь, братцы! Мы разгневали нечистую силу, разгневали богов! Это знак!

— Над таким побоищем всегда собираются злые духи!

— Старик прав!

— Нельзя всё так оставить — мы навлечём на себя проклятье! Нужно задобрить Водана, нужна жертва!

Гундред тяжело опустил руки на стол:

— Позовите сюда жреца.

Пара воинов ушла за жрецом. Стюр нашёл какую-то бочку, придвинул к столу и принялся жадно уписывать жирные утиные крылышки. Спустя время двери в зал распахнулись, но на пороге оказался не жрец, а изрядно потрёпанная девица, окружённая конвоирами из войска Гундреда.

— Ярл! Мы привели тебе твою дочурку!

Вся громадная дружина единым духом загоготала, так что звериные головы на стенах задрожали. Гундред по-доброму ухмыльнулся.

— Ну, и что с того? Знаешь, сколько у меня ублюдков в северных и южных землях? Аль ты её хочешь в жёны?

— Я б не прочь! — ответил воин, что обратился к вождю первым. — Да она больно строптивая! Мамаша её ещё туда-сюда, а эта… — юноша глянул на пленницу. Та осклабилась кровавой улыбкой, как волчица, да щелкнула зубами, так что бедняга с перепугу аж отпрыгнул. Викинги вновь залились смехом.

— Ну-ка. Подведи-ка её ближе, — поманил пальцем Гундред.

Девушку не без труда приволокли к креслу ярла. Та без малого не уступала воинам ростом, крепко сложенная, величавая, русые локоны струятся до пояса, выстиранная до желтизны рубаха заправлена в длинную красную юбку, босые ноги выпачканы грязью. Гундред втянул её стойкий запах, показавшийся ему неприятным.

— Ну надо же. Дева-воин.

— Ярлица, — улыбнулся один из конвоиров. — Мы бы не подумали её сюда тащить, но…

— Вы, что же, обесчестить хотели голубку?

— Какая я тебе голубка? — проговорила девица пугающим хриплым голосом, нагнувшись к самому лицу ярла, повисая на руках воинов. Гундреда пробрало ледяным потом. Улыбка этой ведьмы была до того жуткая, а глаза — до того смелые, что умудрённому годами и закалённому боями старому воителю почудилась, будто перед ним сама Хёль — госпожа подземного мира. — Гляди, язычник, гляди на меня лучше. Кого видишь?

Долгое молчание прервалось несмелым ответом Гундреда:

— Себя. — он глубоко втянул воздух крупными ноздрями. — В тебе я вижу себя.

Девушка выпрямилась, не отводя от мужчины насмешливого взгляда.

— Так и есть.

— Отпустить её. — приказал ярл. Воины послушно расступились. — Как твоё имя, дитя? Ты правда моя дочь?

— Я плод твоего семени, Гундред Булатная Рука. Коль признаёшь меня, так окрести сам. Ежели нет, то к чему мне имя?

Хольдары могли лишь подивиться столь мудрым словам.

— Я никогда не бывал в этих землях. — Гундред покачал головой. — Или ты такая вымахала за пять дней?

Викинги громогласно рассмеялись, но девушка духу не утратила:

— Мы с матерью не всегда здесь жили. Её дом был на материке, пока один невежда её не обрюхатил, и родители не вышвырнули за порог.

— О-о-о-о! — громче прежнего подхватили развесёлые дружинники. Гундред и сам улыбнулся.

— Что ж, дочка! Даю тебе имя…

— Ярл Гундред!

Все обернулись к дверям. Жрец стоял, как привидение, словно паря над полом — так низко свисают его одежды. Ниспадающий капюшон не скрывает лба, кажущегося огромным из-за обширной плеши. Суровое лицо сморщено, как гнилой фрукт. Тёмно-коричневая мантия с золотистыми оборками украшена бронзовыми пластинами: клиновидный рисунок тянется вниз от груди, еще два таких же на расклешённых рукавах, а плечи украшают две громадные оскаленные змеиные морды: подобными нормандцы венчают носы своих драккаров.

— Мне сказали, случилась страшная беда.

— А! Лундвар! — Гундред махнул жрецу рукой. — Да, я хочу, чтобы ты подготовил жертвенный обряд. Подойди, познакомься с моей дочерью.