Замуж за светлого властелина (СИ) - Замосковная Анна - Страница 23

С зелья-то и надо было начинать!

Жор глаза таращит:

— Чем помогать?

— Дрова тащи, будем костёр разводить.

— В этом нет необходимости, — произносит светлый властелин.

Вскрикнув, отшатываюсь: он появился прямо из стены, не иначе. Другого способа оказаться в углу кухни, при этом не перешагнув через сидящего в дверях Жора, нет.

— Ты сквозь стены ходить можешь? — держусь за сердце, чтобы не вывалилось.

— Нет.

— Тогда как?

— Дом пластичен, он может открывать дверные проёмы по необходимости.

То есть о том, чтобы запереться от него в комнате, можно и не мечтать.

— Хорошо, — уныло подытоживаю это открытие. — Раз ты здесь, объясни, как пользоваться твоим очагом.

— Достаточно… — Светлый властелин чуть опускает взгляд, будто задумавшись. Затем подходит к белому кубу, и на том проступают засечки (их на линии много от низкой и тонкой до самой большой в конце, втрое больше начальной), а под ними — тонкая щель. В ней под самой маленькой засечкой вырастает цилиндр. Ухоженные пальцы властелина смыкаются на цилиндре, он протягивает его по щели до середины шкалы. — Температура регулируется им. От полного отключения в начале и до раскалённого состояния в конце шкалы. Нагревается вся поверхность. Когда закончишь пользоваться — верни в исходное положение.

Странный очаг, но у светлых властелинов всё такое.

— С зельями помочь? Или ещё с чем-нибудь? — властелин сцепляет руки за спиной.

— Где воды набрать?

Из стены над столом вылезает загнутая вниз трубка с двумя цилиндрами по бокам. На левом — красное навершие, на правом — синее. Под трубкой стол углубляется полусферой, и на дне открываются точечки дыр.

Светлый властелин надвигается на меня, смотрит в глаза. Мурашки бегут по коже и волосы встают дыбом. Ноги будто прирастают к полу, а рука не поднимается, чтобы отгородить меня от властелина пучком трав.

Остановившись, властелин проворачивает цилиндр. Из трубки вырывается вода, шумно ударяется о выемку, бурлит. Мелкие брызги сыплются на руку.

— Красный вентиль открывает горячую воду. Голубой — холодную. Что-нибудь ещё?

— Уединение. А то вдруг отвлекусь, испорчу…

Шум воды прекращается. Рука светлого властелина вдруг оказывается возле моего лица, кончики тёплых пальцев скользят по скуле.

— Надеюсь, ты выберешь зелье самого быстрого приготовления.

Пальцы соскальзывают на шею, под затылок, и губы властелина прижимаются к моим. Оцепенение сковывает тело, сердце выпрыгивает, и глаза широко-широко раскрываются. Тёмные длинные ресницы светлого властелина близко, белые веки. Дрогнув, они распахиваются, являя почерневшие глаза с тончайшими ободками радужек. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, и властелин, судорожно вдыхая, отстраняется.

Кончики его пальцев чуть вздрагивают, когда он проводит ими по моим губам, голос сипл:

— Скоро ночь.

А то я не знаю!

Обойдя меня, светлый властелин шагает в стену и, ударившись, отшатывается. Потирает лоб, пока перед ним раскрывается выход на светлую лестницу.

Стена за властелином смыкается, но моё сердце колотится так же бешено, как и при нём. Глаза по-прежнему вытаращены. И губы горят. Прижимаю ладонь к груди — так, на всякий случай, чтобы сердце не вылетело.

— Марьяна, — шепчет Жор, — кажется, у нас проблемы.

— Как будто минуту назад у нас их не было, — мой голос тоже слегка сипит.

— Ты не понимаешь: похоже, он серьёзно на тебе женился.

— Как будто можно жениться несерьёзно! — Выронив пучок трав, судорожно дёргаю цилиндр-вентиль с голубым навершием. Не сразу, но проворачиваю, и холодная вода вырывается струёй. Зачерпываю её трясущимися руками, — ледяная! — брызгаю на лицо, умываюсь… но даже так мне жарко.

— В том смысле, — продолжает испуганно Жор, — что он брачной ночи хочет. Сильно. Как обычный мужчина. Он тебя так просто не отпустит.

Умеет Жор утешить!

— Отпустит, — шепчу, утирая губы, но даже после ледяной воды они горят. — Никуда не денется!

Пригладив волосы, заставляю себя глубоко дышать.

Жор правильно сказал: как обычный мужчина. А обычного мужчину можно отвратить от женщины разными способами, недаром они являются за средствами, помогающими вернуть расположение супруга или любовника. Хотя, порой, видят духи, они сами виноваты в их охлаждении.

Отдышавшись, оглядываю мешочки и мешки с ингредиентами.

Я родилась после установления власти светлых, и с арсеналом ведьминских гадостей меня не знакомили, обучали лишь полезным и не причиняющим вреда заговорам и зельям. Мира с Эльзой отказались учить меня вредоносным вещам даже в сложившейся ситуации, Эльза объяснила это так: «Замужество не повод нарушать закон, а близость с мужчиной… с большинством это случается рано или поздно».

Но даже у самых благотворно действующих зелий и настоек бывают ужасные недостатки. Например, почти все косметические при изготовлении невыносимо воняют. Даже если готовить их на улице, одежда и волосы надолго пропитываются мерзким запахом. А какой мужчина возжелает воняющую женщину? Никакой. К тому же я сделаю ещё страшнее: сварю их в доме. Глядишь, выкурю светлого властелина отсюда на неопределённый срок…

Луна делит сад на серебристое и чёрное. Из окна кабинета Октавиан неотрывно смотрит на бледнеющий диск, пытаясь понять, пора или не пора идти к Марьяне, ведь ночь перевалила за середину и стремительно идёт на убыль. На фоне завывает Бука:

— Что она сделала с домом! Ты видел! Видел! Всё вверх дном! Просто ужас! Гнать её взашей! Выселить! Она… она… она само зло!

Причитает он добрых три часа, но однообразно, поэтому Октавиан давно не вслушивается в жалобы, молчит, и это раздражает Буку ещё больше, он уже шерсть на щеках и голове рвёт, жёлтые клочки покрывают белый ковёр…

Мысленно Октавиан проверяет неистовую работу вентиляции. Избранные Марьяной зелья настолько вонючие, что сработали охранные чары, но система дома справляется, ни один миазм не покидает кухню, и в ней самой, спасибо очистителям, тоже почти не пахнет.

«Зачем ей это? — не понимает Октавиан. — Если это просто примета, можно было сварить быстрое зелье и не такое пахучее… и почему Марьяна не возвращается в спальню, почему не зовёт?»

— Она нас погубит! Высели! Разведись! — Бука стучится полысевшей головой о ковёр.

Октавиан отворачивается от окна, минует свой огромный, рассчитанный на работу со множеством документов, стол, переступает клочки шерсти. Дом сам выстраивает лестницу из коридора у кабинета на кухню. Едва в неё открывается проход, шелест одеяния утопает в бульканье.

Лишь ступив на кухню, Октавиан улавливает отголоски неприятного запаха. Марьяна сидит за столом, уронив голову на руки. Рядом поблескивают ступки. Стопкой лежат опорожнённые мешочки. Два котла булькают на плите, ещё два полных остывают на столе. Но это Октавиан едва замечает, приближаясь к Марьяне. Он касается её блестящих чёрных волос, плеча, и кончики пальцев обжигает этим прикосновением, сердцебиение учащается.

Замерев, Октавиан наслаждается острым ощущением. Наклоняется, утыкается носом в спутанные пряди. К их травяному запаху примешались горько-гнилостные нотки, но даже это воспринимается, как перчинка в блюде — нюансом, подчёркивающим прелесть основного вкуса.

Шевельнувшись, Марьяна причмокивает. Октавиан склоняется к столешнице, заглядывает в сонное лицо. Густые тени залегли под её глазами.

«Устала…» — понимает Октавиан и проводит ладонью по волосам, снова прижимается к ним, вдыхая её запах.

Осторожно оттягивает Марьяну от стола, запрокидывая себе на руку, другой подхватывает под колени. Для Октавиана Марьяна легче пёрышка, совсем иная, томная тяжесть охватывает его тело, разливается огнём по жилам, заставляя зрачки распахнуться на всю ширину, а мысли путаться.

Эта путаница в мыслях вынуждает Октавиана отказаться от прокладывания короткого пути до спальни, он подниматься по длинному: через чёрный холл, по широкой лестнице. В спальню, туда, где по бокам удобного ложа алеют цветы — его собственный вызов белизне.