...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич - Страница 6

Крутая лестница на второй этаж настораживающе покряхтывала под ногами. Влекомая массивным отвесом в виде обрезка рельса, мягко хлопнула приземистая одностворчатая дверь, сбитая из широких плах.

Седая женщина в очках с очень выпуклыми стеклами, не отрываясь от пишущей машинки, посмотрела мельком на мою кандидатскую карточку:

— Проходите, пожалуйста, они ждут.

Это про секретаря райкома — они! Я усмехнулся: старая школа! Невольно подумалось, что и сам секретарь здесь такой же, ей под стать, — седенький, сгорбленный, с нечеловечески большими глазами за сильно увеличивающими стеклами очков.

Рывком сорвал с себя шинель, оглянулся, куда бы ее пристроить. Вон гвоздь.

— Нет, нет, не снимайте, — замахала руками женщина. — У нас хоть и подтапливают, но все равно очень холодно.

Сама она сидела в платке, в ватнике и рыжих подшитых валенках.

— Молодой, не замерзну… Можно? — приоткрыл я дверь в кабинет.

— Да, да…

Секретарь, никакой, конечно, не старый и совсем не сгорбленный, тоже сидел в пальто. На письменном столе лежала ушанка, почему-то придавленная сверху пресс-папье, словно по комнате гулял ветер и мог ее снести на пол.

— Товарищ секретарь райкома, гвардии лейтенант Клепиков… — начал я по армейской привычке и запнулся: какой же я гвардии лейтенант!

— Да ладно! — Он чуть приподнялся, протянул руку. — Моя фамилия Гравец, — произнес отчетливо, почти по складам. — Познакомьтесь, товарищи!

Тут только я заметил, что в кабинете мы не одни. Слева от меня, почти у самых дверей, сидел полный мужчина с широким скуластым лицом. Значит, верно: они ждут, никакая не «старая школа».

И сразу подумалось: этот по мою душу! Откуда? С завода? Со стройки?

Свою фамилию, в отличие от секретаря, он назвал невнятно, да и что она бы мне сказала? И по внешнему виду тоже ничего не определишь. Легко было Конан-Дойлю: сначала придумать всякие признаки профессии или характера, а уж потом по ним конструировать мгновенное «узнавание». Так бы и я сумел выйти в Шерлоки Холмсы! А что здесь узнаешь, если стоит перед тобой мужчина лет сорока — сорока пяти, тоже в пальто, как и секретарь, улыбается приветливо, жмет твою руку своей мягкой, но, чувствуется, сильной рукой и, так же как ты, на него, глядит на тебя во все глаза. Тоже, наверное, думает: ну-ка, что за подарочек преподнесла мне судьба в обличьи бывшего лейтенанта Красной Армии?

— Садитесь!

Секретарь указал на черное кожаное кресло рядом с письменным столом. Посреди сиденья резко выделялась аккуратная коричневая заплата. Мне понравилось: вот правильно, хоть война и точно такого материала не достать, а все равно должен быть порядок.

У себя в роте я тоже требовал порядка; ну пусть ничего нельзя было сделать с подворотничками и почти ничего с бритьем, зато за минометы я давал разгону. И когда ребята ворчали, что, мол, не все ли равно, из каких труб лупить по фрицам, из чищеных или закоптелых, они все равно не обидятся; старшина Филарет Егорыч, дед Бульба, как его звали в роте за почтенный возраст и крепкое сложение, всегда шуткой смягчавший мои, может быть, излишние строгости, убеждал обиженных: «Вот к тебе, скажем, гости заявились, из какой посуды их потчевать станешь? Из чугунка замаранного? Из черепка псиного?… Вот и хрицы. В гости пришли, так и подавай им гостинцы из самого что ни на есть чистого!»…

Жду. Кошусь на того, у двери.

— Ну, как жизнь?

Секретарь понимает, конечно, мое состояние, начинает с подходцем, издалека.

— Ничего, спасибо. Бьет ключом… И все больше по голове.

— Вот как! А мне говорили — по ноге, — улыбнулся секретарь.

О, да он не сухарь!

— А они взаимосвязаны, как все в природе, — отозвался я ему в тон. — По ноге стукнуло — голове новые заботы.

— Насчет диалектики товарищ явно подкован, а, Василий Кузьмич? — обратился секретарь к молчавшему третьему. И сразу опять ко мне: — Вот, продаю тебя, лейтенант. Кто дороже даст.

Он встал, и сразу же бросилась в глаза его левая рука, которая до тех пор была от меня скрыта столом. На руке чернела перчатка. Протез!

Фронтовик! Свой!

Секретарь заметил мой взгляд.

— Да, — он торопливо, словно смущаясь, завел руку за спину. — Меня тоже… ключом.

— Случайно, не на Северо-Западном? — поинтересовался я.

— Финляндия. Еще в тридцать девятом. Ранение ерундовое, да потом обморозил… Твое слово, Василий Кузьмич!

— Я-то за! — отозвался тот от двери. — Да вот он сам как?

— Ну, он тоже — за! — покосился на меня секретарь. — Работа интересная, ответственная.

Отвергая кота в мешке, я решительно покачал головой:

— Нет, так не пойдет. Вы сначала все разъясните. И потом, есть одно соображение…

Я имел в виду Арвида. Решено вместе с ним — и точка!

— Куришь?

Секретарь вынул расшитый кисет, пачку тонкой папиросной бумаги.

— Нет, спасибо.

Он нарочно тянет. Не уверен, что я соглашусь? Значит, что-то такое — не слишком соблазнительное.

Одной рукой, прижимая кисет к груди, он быстро и ловко свернул цигарку, закурил. Снова опустился на свой секретарский стул.

Спросил неожиданно строго и официально:

— В Московском юридическом учился?

— Один курс.

— Почему ушел?

— Война.

— Причина уважительная… А вообще, как это дело — нравится? — продолжал расспрашивать секретарь.

Вон куда он гнет! Я сразу припомнил, что у нашего третьего, у Василия Кузьмича, когда он со мной здоровался, на миг мелькнул из-под расстегнутого пальто кусочек чего-то белого на плече.

— Вообще, да.

— Ну вот и договорились! — Секретарь глубоко затянулся и, подержав дым в легких, с видимым удовольствием пустил его через ноздри.

— Но ведь и знать что-то надо, а я все перезабыл. Разве одно только определение. — Вспомнив, я не удержался от улыбки, пояснил: — Преподаватель уголовного права заставил вызубрить. В наказание за невовремя сданный зачет.

— Ну-ка, ну-ка! — почему-то заинтересовался Василий Кузьмич, даже встал, подошел ближе, остановился рядом в ожидании. — Давайте, тут уже по моей части.

— Пожалуйста! — И я отчеканил на одном дыхании: — «Противоправное умышленное или неосторожное причинение одним лицом вреда здоровью или физических страданий другому лицу путем нарушения анатомической целостности тканей или правильного функционирования тканей или органов человеческого организма называется телесным повреждением».

— Вот так да!

Василий Кузьмич округлил глаза и даже прищелкнул языком. Я покосился неприязненно: зачем этот деланный восторг?

— Значит, подойдет? — спросил секретарь.

— С такими теоретическими знаниями?!

Нет, он нисколько не иронизировал. Тогда только одно: Василий Кузьмич давал понять, что все уже решено, и он не откажется от меня, даже если я вдруг закукарекаю или пройдусь на руках.

— У нас большинство людей вообще без всякой подготовки… Вот как раз вчера у меня был разговор в Октябрьском отделении, со Щукиным, — вы его знаете, Аркадий Петрович…

— А, тот… «Милисия»?

— Во-во! Сотрудник наш, — пояснил мне Василий Кузьмич. — Обычную схватку малолетних озорников квалифицировал как хулиганство. Я его спрашиваю: «Ты хоть понимаешь, Щукин, что такое хулиганство?» А он: «Это, товарищ майор, когда без всякой надобности морду бьют!». Вот вам, пожалуйста!

Мы рассмеялись, и я про себя отметил, что Василий Кузьмич — майор.

— А ведь, между прочим, Щукин — один из самых старых наших участковых уполномоченных.

Он поднял палец, словно приглашая меня обратить на это обстоятельство особое внимание: мол, учти, какие широчайшие возможности открываются для тебя среди таких людей.

— Ваше слово, товарищ лейтенант, — секретарь смотрел на меня выжидающе.

— Бывший лейтенант, — уточнил я.

— Зачем бывший? — поправил майор. — Звание у вас сохраняется. Почти все наши работники уголовного розыска — офицеры.

Вот как! Даже не просто в милицию — в угрозыск? Честное слово, лучшее из всего, чего можно было ожидать!