Рикошет сна (СИ) - Агеева Рита - Страница 41

Вильгельм едва шевелит кистями рук — и в Коарга врезаются два удара невидимыми боксерскими перчатками.

Что ж, вот и оправдались мои худшие сомнения. Раньше мне претила мысль о том, что мой наставник мог быть участником заговора, в котором ему пришлось расстрелять своих же бывших коллег. Версию того, что Вильгельм мог пустить пулю в сердцу отцу Арчи, я старалась вообще не подпускать близко к своему сознанию. Но наихудшие сценарии имеют обыкновение реализоваться в жизни с гораздо большей готовностью, нежели сценарии позитивные. Представляю, как радовалась и потирала свои невидимые, условно-символические руки Та Сторона, когда прописывала сценарий встречи Арчи и Вильгельма.

Я, если честно, не думаю, что Арчи не почуял в менторе ту инфернальную роль, которую тот сыграл для карнавалетской семьи. Своего убийцу, равно как и убийц близких и дорогих существ, люди склонны чуять интуитивно. Отношение к нему балансирует на грани неудержимого влечения и болезненного отторжения — что становится для потенциальной жертвы сильнейшим эмоциональным наркотиком.

— Убить тебя я действительно не могу, — бесцветно констатирует ментор, — и даже всерьез навредить не могу, но привилегия радовать тебя небольшими сюрпризами за мной сохранена.

— Отец Арчи, — шепчет Коарг, — в нашем бизнесе ровным счетом никакой роли не играл. Он занимался своими идеалистическим делами по конверсии оружия на гражданские нужды и энергетической конверсии. Складывалось такое ощущение, что он элементарно не ходил в школу и не понимал: полное искоренение темноты, даже если оно и было бы возможным, привело бы к кастрации этого мира, к его лишению одного из измерений. Это все равно что убрать из мира высоту, глубину или ширину.

— То есть он был для вас только удобной ширмой, так?

— Не только, — гордо вскидывает голову Коарг. — Он был тем, кто первым продемонстрировал нам возможности преображающих потенциалов. Без него мы не узнали бы, насколько легко сделать черное белым, а белое черным. Именно он открыл нам дорогу в большой бизнес — этот идеалист и борец за свет во всем свете!

Карнавалет грязно и жирно хохочет. Потные капли на лице Вильгельма крупнеют и сияют, как алмазы, рубашка местами прилипает к телу.

— Вот и что ты собираешься делать с той информацией, которую сегодня из меня вытянул? — ерничает карнавалет. — Куда ты ее приложишь, как ты на ней озолотишься? Никак, Вильгельм, никак. Это не ноу-хау, которое можно кому-то продать, это не рецепт, по которому можно что-то сварить… Ты просто послушал сплетни о продажной бабе и самые общие места об основах мироздания. А завтра у тебя будет похмелье после твоего дурацкого спрея. Поверь мне, даже если б ты им не поливался, я б тебе врать не стал — в этой банальщине нечего скрывать.

Миссии на Той Стороне похожи на музыкальные произведения. Это симфонии, где каждый инструмент должен начинать свою партию в точно отведенный для этого момент — не перебивая остальные голоса, но и не теряясь в их полнокровном потоке. Сейчас настает момент моего вступления.

Свет клином на Коарге не сошелся. Он вовсе не олицетворение мирового зла, он просто "один из" — винтик, благодаря которому работает система, ключик, послушно отпирающий нужный кому-то замок, молекула, входящая в состав огромного вредоносного вещества.

Но и я не бог, не стихия и не неостановимый энергетический поток. Я — небольшое частное проявление разумного насилия ради благих целей. Я кара, соразмерная со своей мишенью. Я возмездие, конгениальное провинившемуся.

А еще я ученица моего ментора и защитник Архипелага — последнего уголка на всей планете, где удалось сохранить жизнь физически и морально здоровую. И я выхожу из телепортационных ворот.

Шаг мой невесом, а в руке моей револьвер с преображающим потенциалом. В данном случае механика его действия предельно проста: Коарг был тем, кто распространял преображение по земле. Получив в лоб лазерную пулю, он утратит эту свою основную функцию и не сможет продолжать заниматься своим бизнесом. Что именно произойдет с ним в результате ранения, решит Та Сторона.

Вильгельм делает шаг назад, дыша тяжело и порывисто. Его место занимаю я. Глаза Коарга расширяются, он в ужасе замолкает.

Выстрел дается мне так же легко, как и тот первый, направленный в смартфон. Но почему-то меня сбивает с ног отдача — я влетаю прямо в Вильгельма, а он подхватывает меня под локти и едва успевает вытащить в коридор. Неподвижно зафиксированный к стене и креслу Коарг полыхает серебряным пламенем. Снежный вихрь терзает его кабинет, выгрызая куски из мебели и выбивая стекла. Перед возвращением на Эту Сторону я покрепче сжимаю в руке револьвер, чтоб случайно не выронить его — и последнее, что я вижу, это массивные куски потолка, которые обваливаются вниз, прямо на голову Коарга.

Лепестки, стебли, соцветья, былинки, пыльца, перемолотая цветочная труха… Гомеопатический бар Тильды распотрошен так, будто в нем банда пиратов разыскивала сокровище. Пока мы отсутствовали, ментор и Арчи успели пересмотреть, перенюхать и перепробовать все содержимое этого хранилища, которое Тильда собирала со страстью прирожденного коллекционера.

— Слушай — мы, по-моему, слишком рано вернулись, — толкает меня локтем под бок Вильгельм. — Предлагаю зависнуть в переходном слое еще минут на пять. Смотри, как у них увлекательная беседа идет!

Мы замираем в пустой невесомости за полшага до выхода в реальность. Удерживаться здесь в течение долгого времени непросто — это все равно что стоять на льду неподвижно в остро заточенных коньках без права пошевелиться. Но мы и не собираемся проводить здесь полдня — передохнем слегка и выйдем. Просто я вижу, что Вильгельму необходима небольшая передышка. Последствия употребления индикатора лжи уже сказываются на нем со всей жесткостью. Стала бы я применять настолько опасное вещество ради нескольких минут относительно мирного допроса? Наверное, нет. Но если речь идет о карнавалетах — наверное, да. Так что я сейчас не тороплю ментора и послушно балансирую на своих невидимых коньках по тонкой промежуточной прослойке между двумя пластами реальности.

Глаза у Арчи и Тильды красные-прекрасные, так и брызжут недосыпом. Но держатся об так непринужденно, как будто обоим прямо сейчас не угрожает смертельная опасность, как будто он не маются неизвестностью по поводу исхода нашей миссии, как будто дремлющий на диване не обожжен на треть поверхности своего тела, и как будто совершенно все равно, убьют ли его приятели его дядю или нет.

— Зачем ты переехала на Архипелаг?

— Не знаю до сих пор.

— Но ты самой себе как-то это объясняешь?

— Да. Сначала объясняла тем, что повторяла чужие расхожие фразы: "Тут духовность, тут истина, тут искренние улыбки. Тут снова чувствуешь, что живешь, а не существуешь". Это были не мои слова — но я их повторяла, потому что у меня в обойме не было никакого другого объяснения.

"У меня в обойме". Тильда сейчас говорит не на своем языке, а на нашем, задействуя лексикон киллеров. Мысленно она пытается быть с нами, пытается даже частично перевоплотиться в нас — что совершенно не удивительно, учитывая излучение карнавалета, который сидит сейчас рядом с ней и по-дружески упирается ей коленкой в коленку.

— Ты осознавала, что говорил неправду?

— Нет. Я не врала. Я была уверен: если у тебя нет своего мнения, правдой будет мнение чужое, если его придерживается большинство.

Повисает многозначительная пауза.

— А ты? — чуть понизив голос, спрашивает она. — Ты раньше повторял чужие слова, если своих не находилось?

— Нет, — качает головой Арчи. — Я всегда предпочитал подстраиваться под ситуацию — таков был мой руководящий принцип. Неважно, было у меня свое мнение или не было. Когда внешние неблагоприятные обстоятельства навязывают тебе свои правила игры — странно было бы не подстраиваться под них. Даже не то что странно, а разрушительно, самоубийственно. Мама меня с раннего детства учила: "Если тебя посетит непреодолимое желание высказать вслух свое честное, искреннее мнение по какому бы то ни было вопросу — озвучь его своему самому лучшему и лояльному собеседнику, то есть собственному отражению в зеркале. Встань напротив него, причешись, улыбнись ему — и озвучивай ему свое мнение хоть часами напролет. Отражение будет тебя слушать с величайшим удовольствием. Ты никогда не разозлишь его и не приешься ему — чего нельзя сказать о всех остальных страдальцах, которых ты будешь пытаться познакомить со своим индивидуальным и неповторимым мнением".