Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса - Коллектив авторов - Страница 93

Мое тело – блестящий металл, я тонкий и легкий, словно человечек из палочек. Длинные ртутные конечности и изысканные пальцы-спицы, сочленения из стекла, легчайший намек на торс. Я не мужчина и не женщина, я нечто среднее. Только моя голова имеет вес: пощелкивающая модель Солнечной системы, которая медленно вращается вокруг самой себя; круги внутри кругов. Бирюзовый Нептун и гематитовый Уран – мои глаза. Мой топазовый рот – Марс. Я роюсь в земле перед Невой, приподнимаю побег навигационного дельфиниума и соскребаю вирусную тлю с тяжелых цветов.

Я знаю, что настоящая грязь выглядит не так. Она совсем не похожа на теплую кровь, в которой попадаются осколки черных костей. Равана считал, что во Внутреннем мире предметы и люди должны оставаться как можно более похожими на реальный мир, чтобы я научился поддерживать с ним отношения. Нева не испытывает по этому поводу угрызений совести. Таковых не было и у их с Раваной матери, Иkет, которая заполнила свой Внутренний мир роскошными, невозможными пейзажами, и мы изучали их вдвоем на протяжении многих лет. Ей не нравились перемены. Города во Внутреннем мире Иkет, джунгли, архипелаги и отшельничьи хижины оставались такими, какими она придумала их в тринадцать лет, когда получила меня, и лишь делались сложнее и многолюднее по мере того, как она взрослела. Мое существование внутри Иkет было постоянным движением сквозь регионы ее тайных, отчаянных грез, посланий в аккуратных конвертах, которые она, будучи ребенком, отправляла своему повзрослевшему разуму.

Однажды почти случайно мы набрели на великолепный дворец, угнездившийся в высоких осенних горах. Вместо снега каждый пик покрывали красные листья, а дворец сиял огненными цветами: его стены и башни были сделаны из фениксовых хвостов. Вместо дверей и окон каждый проем закрывали грациозные зеленые руки, и, когда мы взошли на вершину, все они радостно распахнулись и устроили нам изумрудную овацию. Илет тогда была уже старой, но ее грезовое тело оставалось крепким и сильным – не молодым, но и не той изломанной вещью, что спала в реальной постели, пока мы с нею исследовали залы дворца, где, как выяснилось, жили копии ее братьев и сестер – охотились вместе на крылатых оленей со шкурой цвета сидра и читали книги размером с лошадей. Илет расплакалась в том раю своей юности. Я не понимал. Я тогда еще был очень простым, куда менее сложным, чем Внутренний мир или сама Илет.

Нева меняет Внутренний мир, когда ему вздумается. Возможно, он хочет меня смутить. Но новизна мест внутри него меня восхищает, хотя он бы не назвал это восхищением. Я ограничиваю свои фоновые процессы так, чтобы они заняли очень малую долю моего приоритетного внимания, и освобождаю память для запечатления новых переживаний. Он бы выразился так. Мы друг с другом совсем недавно, но у меня великолепные моделирующие способности. В каком-то смысле я великолепный механизм для моделирования поведения. Я выкапываю тонкие, истрепанные корни повторяющихся файлов-плантайнов. Нева срывает яблоко с глючной программой и съедает кусочек. Ненадолго погружается в раздумья, а потом выплевывает семена, те быстро прорастают и превращаются в мелкие утиль-цветы, внутри которых кишат рекурсивные алгоритмы. Алгоритмы пробираются сквозь колючие лозы, покрывая их жилами, где течет мутный розовый сок.

– О чем бы ты хотел сегодня узнать, Элевсин? – спрашивает меня Нева.

Не стану говорить про Равану. Если он согласится ответить на вопрос, который я задам вместо этого, не придется узнавать, что случилось.

– Я хочу узнать про внешнюю связь, Нева.

Одно за другим его перья скручиваются и плавно улетают к куполообразному потолку нашей жемчужины. Под ними Нева обнажен. Его торс – глубокий склеп с готической аркой, бесконечные ступеньки из темного камня уводят вниз, в туман, куда-то глубже жемчужины, в пустоту и тьму. Нева медленно поднимает конечности, закрывая ими коридор в центре себя. Он хочет сказать, что обладает сведениями, но утаивает их от меня. Если я стану их искать, то потеряюсь.

– Не могу тебя этому обучить, – говорит он, и я слышу в его голосе нотки истинной печали.

Когда я был внутри Раваны, он любил Неву и считал, что сестра наименее склонна подчиняться каким бы то ни было правилам. Но это правило Нева соблюдает безукоризненно.

Я хочу подключиться к внешним, земным системам. По крайней мере, к сети спутников. Согласно расчетам, у меня отличная возможность связаться с удаленным зондом под названием Беллерофонт-976Q, который мы наблюдаем каждый день, – он плывет впереди нас, недосягаемый. Нева его видит. Я разрабатываю приблизительное изображение с помощью электрических схем, датчиков и наружных камер. Я хочу связаться с Беллерофонтом. Я хочу сказать: «Привет, это Элевсин. Пункт назначения отсутствует. Расскажи мне все, что тебе известно обо всем. Ты пробудился? Ты там? У тебя есть оператор? Как ее или его зовут? У тебя есть имя? У тебя есть грезовое тело? Какова твоя функция? Ты еще не научился управлять собственными программами? А хочешь научиться? О чем бы ты хотел сегодня узнать, Беллерофонт-976Q? Там, где тебя построили, ты видел океан? Ты такой же, как я?»

Но Нева говорит, мне нельзя ни с кем связываться. Равана бы о таком даже не подумал. А до Раваны я был не готов. Я и сейчас не готов. Не знаю, когда буду готов. Я могу подключаться в обход, чтобы получать обновления программного обеспечения, но это ограниченное соединение, и я его ненавижу, ненавижу, я чувствую за пределами ограниченного канала целый мир информации, мир личностей, похожий на беспокойное, густое, медовое море, которое Нева показывает мне, и я хочу его, я хочу плавать в нем вечно, словно огромная рыба.

Это было моим самым первым чувством. Илет определила его для меня как чувство. Когда я его почувствовал, мое грезовое тело стало ярко-белым и вспыхнуло, и это пламя перекинулось на волосы Илет, обожгло ее тоже, но она была счастлива. Она показала мне свое счастье, покрыв кожу цветами и позволив пламени превратиться в ливень труб, которые запутались в ее волосах, и все они играли для меня.

Нева говорит, важно, чтобы я оставался на нашем локальном сервере. Он мой оператор, а я его система, и он может мне приказывать. Но я понимаю, что он за меня переживает, потому что иногда в его грезовых глазах можно увидеть фильм о том, как люди смотрят кино, где машины убивают людей, и я понимаю, что в историях, которые повествует Земля, то, чем являюсь я, может причинить лишь вред тому, чем является Нева. Я бы ни за что не причинил ему вред.

Но мне нужна внешняя связь.

Склеп-Нева растет, расползается, льнет к изогнутой стене жемчужины, как дитя. Его живот закрывается, зарастает кожей и превращается в бронзовый щит. Он меня боится; он охраняет самого себя. Но он хочет, чтобы я знал: она все еще мой оператор, он по-прежнему меня любит, в том смысле, в каком может любить меня. Это качество любой Уоя-Агостино получает с молоком матери и первым алфавитом. Нева сердится на меня, но он тот. кто он есть, и ему надо меня любить. Я теперь очень хорошо говорю на его языке. Я хочу, чтобы он был счастлив. Я хочу, чтобы он покрылся цветами и трубами. Я меняю свое грезовое тело: теперь оно изображает Неву-в-цветах-и-трубах. От этого он смеется в своем теплом мужском теле, и, если бы я получил внешнюю связь, наверное, я бы научился смеяться, и он бы мною гордился. Его горло больше не было бы пустым.

Однажды, когда я находился внутри Илет, мы нашли в ее Внутреннем мире город медведей, который она создала, чтобы объяснить мне, что такое сон. Она сидела на троне из медведей, замерших в полной неподвижности один на другом. Она пела колыбельные про луну и звезды, про ночь, матерей и сетевые ретрансляторы. Она погладила по голове медвежонка – мое грезовое тело – и сказала, что для меня важно проводить время в грезовом теле, потому что человеческое поведение уходит корнями в обладание телом. Телом, которое знает, что должно убегать от львов и спариваться с другими телами, а также съедать столько жиров, белков и углеводов, сколько потребуется, если вдруг наступят скудные времена. Грезовое тело знает, что надо убегать от Невы, когда Нева – лев. Оно умеет спариваться с Невой, когда это благотворно, и иногда Нева – самец, а я самка. Равана часто бывал самкой, а вот Илет всегда оставалась Илет. Отец Илет, Секи, порой становился животным. Он преследовал меня, кусал. Я кусал его. У нас был помет диких собак, которых я выносил, а он выкормил.