Я вам не ведьма! (СИ) - Эйта Аноним - Страница 20

Старичок весь зарделся, глазами заблестел.

— Да ничего, — отмахнулся, — Алите привет передавай.

— Отломлю за вас горбушку, — кивнула я, — обязательно.

Папенька купил семейную усыпальницу очень-очень давно, еще до моего рождения, для своей матери, моей бабушки. Через несколько лет туда положили и маму…

Это очень помпезная усыпальница, вычурная, в позолоте и массивных мраморных ангелах… Самая красивая на кладбище. Или хотя бы самая богатая.

Но не думаю, что папеньке это хоть сколько-нибудь помогает ее посещать. Последние несколько лет все причитающиеся на День Мертвых ритуалы провожу я. Я разламываю хлеб, сыплю соль. Я зажигаю свечи, подбираю букеты и кладу их на плиты. Мне проще: я не знала бабушку, да и мамы не знала толком.

Кому-то легче, если они ходят на могилы к любимым; а кому-то проще запереть боль далеко-далеко и не позволять себе к ней возвращаться. Папенька такой человек: они слишком любил и мать, и жену, чтобы приходить на их роскошную могилу. Когда я выросла достаточно, чтобы исполнять все те формальные ритуалы, которые требуются от купеческой семьи по отношению к их мертвым, я взяла на себя эту ношу. И, хоть я еще об этом и не думала толком, возможно, мне придется отпрашиваться в Академии на все сколько-нибудь значащие праздники, чтобы делать это и впредь.

Когда я сказала леснику про хлеб — без задней мысли, мне казалось, что такой старик уже привык слышать о смерти старых знакомых, я впервые увидела, как человек гаснет на глазах. Только что светился, радовался, немного смущался — и вот… просто очень-очень старый стал. Древний. Развалина.

— Я сам, — сказал он и… растаял в воздухе!

Я даже глаза протерла: вот место где он был, и там его больше нет! Исчез! Испарился!

А потом я вспомнила, где нахожусь. Ну конечно же местный лесник — старичок не простой. Колдун, как есть колдун!

Я еще раз на всякий случай поклонилась пустому месту на прощание и пошла в сторону Академии.

Одно хорошо: у моей бабушки здесь явно была отличная репутация, и, надеюсь, хоть капелька ее перейдет мне по наследству.

Вот, уже немного помогло.

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь назвать нашу с Бонни тесную комнатку «домом» не кривя душой. Не уверена, что она вообще должна так называться: это же всего лишь временное обиталище, место, где коротают ночи между одним учебным днем и другим учебным днем.

Но я старалась называть ее домом, чтобы побыстрее к этому привыкнуть.

Поэтому я пошла… нет, все-таки не могу. В комнату.

В комнате меня ждала взъерошенная Бонни. Растрепанная, без вороны, без капли самообладания. Увидев меня, она всплеснула руками и протяжно свистнула: так громко, что мне показалось, к нам сейчас сбегутся все комендантши на свете.

— Не свисти, — буркнула я, — денег не будет.

— Ты зачем в лес пошла? — спросила Бонни таким тоном, которым ко мне никто никогда не обращался, потому что у меня не было ни матери, ни старшей сестры, и я никогда не возвращалась поздно ночью из полных порочных удовольствий ночных загулов.

Хотя, наверное, стоило бы попробовать разок… ну да будет еще возможность.

— Я гуляла в парке, кто же виноват, что он тут еще и лес по совместительству.

Похоже, я покраснела. Я вообще легко краснею и бледнею, у меня тонкая кожа.

— Слушай, мы просто испугались, да? — Бонни скрестила руки на груди.

Меня… отчитывали?

Я только-только сбежала от тетеньки, и теперь меня будет отчитывать дочь какой-то там доярки?

— Хочу и гуляю! — Я вздернула нос, — Вернулась же. Без вашей помощи. Могли не беспокоиться.

— Щиц сказал, там такое водится, что…

— Если бы там такое водилось, его бы огораживали! — фыркнула я.

— Это же Академия, Эль. Хуже всего к ведьмам относятся даже не церковники, а другие ведьмы. Чем меньше молоденьких ведьмочек доучится до выпуска, тем меньше конкуренции. Учеба — это испытание, и не стоит…

Я перебила:

— У моего папеньки достаточно денег, чтобы меня любили и ведьмы, и церковники. Что хочу, то и делаю. Закрыли тему.

Забота невыразимо бесила. Да кто вообще дал ей право обо мне заботиться? Зачем они обо мне волнуются? Разве я им чем-то обязана? Я должна им деньги? Они мои родственники?

Если Щиц вернется побитый, я не буду чувствовать вины: я его об этом не просила. Единственная причина, по которой он за мной куда-либо шел — его собственная глупость. Нечего было рыболовную сеть жечь и в рабство попадать… Зачем вообще жечь рыболовную сеть? Я недоумевала с тех пор, как эту сплетню в первый раз услышала.

В тот момент я уже не помнила, как надеялась, что меня спасут друзья в лесу. Меня просто выбешивало их беспокойство — как будто в этой компании я самая младшая и беспомощная.

Отчитывать меня имеет право только тетенька. Вот и все.

Поэтому я с грохотом высыпала на свой стол учебники и свирепо воззрилась на алфавит хашасса, всей своей спиной показывая, что не настроена на дальнейший диалог.

С незнакомыми буквами поладить куда легче, чем с людьми, внезапно ставшими частью твоей жизни.

Думаю, у меня был очень свирепый вид: ни Бонни, ни Щиц со мной в этот день так и не заговорили больше. Нет, Щиц пришел, и правда очень встрепанный, но Бонни ему что-то сказала, и они исчезли из комнаты до самого вечера.

Ну и хорошо — никто не мешал мне заниматься!

И на следующий день Бонни со мной не разговаривала.

На завтрак ушла раньше меня, пнув перед выходом свой огромный котел. Тот откликнулся гулким, раскатистым звоном, будто и не котел вовсе, а колокол, и разбудил меня.

Я надевала свое форменное платье с немалым отвращением: к сожалению, никакой добрый волшебник не поколдовал над ним ночью, и никуда не делась ни лесная грязь, ни смола. Я бы надела сменное, но заталкивала я его в шкаф в спешке, и искать его не было времени. Благо на серой ткани пятна были не слишком видны.

Мне действительно стоило бы позаботиться об этом вчера, но я настолько привыкла полагаться на услужливых горничных или хотя бы мягкое напоминание подруги, что мне это и в голову не пришло.

Да еще и преследовало все время смутное ощущение, что в волосах остались ветки. Я вертелась у зеркала кучу времени, ничего не заметила, но от ощущения так и не избавилась.

И завтракала бы я в гордом одиночестве, если бы не Шиц.

Щиц смотрел на меня… нет, не укоризненно, если бы он поджимал губы, как Бонни вчера, или скрещивал бы на груди руки, или качал бы неодобрительно головой, я бы с удовольствием пересела.

Нет, чуть насмешливо. Как будто насквозь меня видит. И вообще умнее меня, опытнее и далее по списку, умиляется моей дурости, но по-доброму так.

И первым не заговаривал. А жаль. Я придумала целую тысячу остроумных ответов, но, увы, ни одного приличного начала для разговора, так что жевать свой хлеб приходилось в тяжелой, гнетущей тишине.

То есть не то чтобы в столовой было тихо, вовсе нет. Все смеялись, переговаривались, бурчали под нос, кто-то, кажется, ссорился… но за нашим столом никто не говорил ни слова. Звук тарелки с овсянкой, которую я молча подвинула Щицу, был бы самым громким за все утро, но…

Тут к нам подсели эти.

Вопреки распространенному мнению, девчонки редко ходят тройками. Если и ходят, то недолго. Потому что двое — это лучшие подруги, а третья рано или поздно оказывается немного… лишней. Три девчонки в одной группе — это очень шаткое, неустойчивое образование, которое в любой момент грозит взорваться громким скандалом или шумной ссорой, а то и тем и другим одновременно. И, как правило, в этой группе есть некий лидер, с которым-то и хотят дружить на самом деле.

Единственная девушка, которая не боится за свое место, потому что она-то и есть самая лучшая подруга.

Девушка-предводитель. Девушка-запевала.

В моем случае угадать, какая из девчонок тут третья лишняя, не составило особого труда: стол был рассчитан на четырех человек, и мы с Щицем занимали два стула. Худющая, как жердь, и высоченная, как каланча, блондинка так и осталась стоять этаким часовым за нашим столом противных переговоров. На плече у нее свернулась бородавчатая ящерка коричневого цвета.