Руки моей не отпускай - Алюшина Татьяна - Страница 12

– То есть тебя не волнует состояние моего здоровья и то, что я болен? – подчеркнуто холодным, обиженным тоном выяснял муж, двигаясь следом за Асей.

– Сень, я зверски устала. – Она посмотрела на него неживым, замученным взглядом. – Я ехала до Москвы пять с лишним часов по тяжелейшей, засыпанной снегом трассе, а до этого практически не спала ночь. Завтра в восемь утра у меня самолет. И я хочу только одного: спать. Может, тебе к маме поехать и там поболеть? Она позаботится о тебе и пожалеет за нас двоих. Она же это замечательно делает. А я сегодня не жена, а ехидна, причем умирающая от усталости. – Ася развернулась и прошла дальше, на ходу помахав прощально рукой. – Все, я спать, спать.

Нагрешил он, видимо, знатно в своей жизни. Может, обидел смертельно кого-то походя или еще чего сотворил тяжкого по незнанию. Или по знанию, всякое бывало в жизни, грехов накопилось порядком. Теперь вот плавился в аду или пока еще в чистилище, что, впрочем, не уменьшало остроты впечатлений.

Василию казалось, что он барахтается в раскаленной жиже и нет никакого спасения. Лава заливала его всего и внутри и снаружи, плавились, выгорая, глаза, ногти, горели волосы, и спекались в один болезненный ком внутренности, и лопались кости.

И никуда от этого жара было не деться – никуда! Он был везде, и никакими усилиями нельзя было выбраться из этой жижи – он захлебывался и тонул, тонул в этой раскаленной субстанции… Он чувствовал, как его куда-то несет лавовым потоком в иное место, где на какие-то мгновения стало вдруг немного прохладней, и он смог судорожно втянуть в себя чуточку посвежевшего воздуха…

Но его несло дальше и дальше и снова швырнуло в горячий поток, который раскалился до такой степени, что из рыже-огненной лавы превратился в ярко-белый свет… И внезапно этот белый свет, в котором оказался Василий, затопил все вокруг и исцелил его настрадавшееся обгорелое тело, а потом он почувствовал, что отдаляется от своего измученного тела, видел его словно сверху и со стороны.

«Не время», – вдруг пришла ему в сознание откуда-то четко прозвучавшая мысль. Или не мысль это была, а чей-то голос, и он увидел бабушку, которая шла к нему и улыбалась удивительно светло и радостно.

«Ба, как я здесь, откуда?» – спросил Василий.

«Случайно, – ответила бабуля и погладила его по голове, как частенько делала в его детстве. – Но можешь остаться, если хочешь».

«Здесь хорошо», – сказал он ей и вдруг осознал, что действительно тут необычайно хорошо, тут великолепно, и ощутил какой-то небывалый энергетический поток, затопивший его всего, что-то настолько мощное, сильное и прекрасное, что находится вне всякого разума и сознания, и это нечто прокатывало по нему волнами, вызывая слезы великого, высочайшего восторга…

А в следующее мгновение все ощущения наполнились яркими, живыми картинками его жизни, одна сменяя другую. Он видел ситуации, которые проживал, проблемы, которые преодолевал, людей, с которыми сводила его жизнь, тех, кто когда-то предавал или намеренно вредил. Людей, которых обидел сам, и тех, которых любил, и сейчас он понимал, осознавал нечто совсем иное, главное и истинное про ситуации, в которые попадал, про этих людей, про себя и про свою жизнь.

Картинки сменялись перед его мысленным взором все быстрее и быстрее, и ощущения, чувства, понимания, откровения в его разуме неслись так же быстро, все ускоряясь и ускоряясь…

Но в какой-то момент все остановилось, замерло, и он увидел перед собой незнакомую девушку, стоявшую к нему вполоборота, смотревшую куда-то вперед. Она словно почувствовала его присутствие или услышала и медленно, плавно повернулась и улыбнулась потрясающей улыбкой… И его сознание затопило столь мощным эмоциональным потоком.

«Останешься?» – спросила, улыбаясь, бабушка, появившаяся все из того же белого свечения.

«Нет», – улыбнулся он ей в ответ.

«И правильно, и молодец, – похвалила она и кивнула куда-то вниз: – Только возвращаться придется той же дорогой, другой нет».

Василий посмотрел вниз, туда, куда она указала, и увидел все ту же бурлящую, клокочущую, выкидывающую огненные протуберанцы, ожидавшую его раскаленную лаву.

«Значит, вернусь по ней, раз по-другому никак, – подумал он и перевел взгляд на бабулю. – Ты-то тут как, бабуль?»

«Да все у меня хорошо, – уверила она с удивительной светлой улыбкой – У всех наших родов все хорошо, маеты ни у кого нет. – И напутствовала: – Ну, иди. Родная душа ждет».

И он как-то в один момент опять оказался в лавовом потоке, почувствовав, как снова и снова сгорает его тело и несет, несет куда-то оранжевый жидкий огонь.

И вдруг услышал далекий, чистый голос. Слов было не разобрать, но сам голос казался очень знакомым, только он никак не мог вспомнить, кому он принадлежит, но почему-то точно знал, что обязательно надо вспомнить и выяснить, чей же это голос, просто жизненно важно. И он рванул всем своим расплавленным телом, всем существом и душой на этот голос, продираясь через бурлящую лаву.

И подул легкий ветерок, врачуя тело, и на лоб легла холодная рука, и он вдохнул совсем немного прохладного воздуха.

А голос замолчал и долго молчал, но спасительный, целительный ветерок, принесенный этим чудным голосом, уже обдувал его, заживляя и исцеляя ожоги и даря редкие глотки холодного воздуха, спасая.

И он снова его услышал, совсем рядом, очень близко, и еще какие-то непонятные звуки, и, с трудом открыв глаза, увидел лицо той самой девушки, что улыбалась ему там, в белоснежном пространстве.

– Ты… – выдохнул он от облегчения.

Нашлась. Он к ней все-таки выбрался, прошел через плавящуюся жижу и вышел к ней. Догнал, успел, нашел! И смог притянуть к себе, прижать, почувствовать ее запах, и отчетливо понял, что теперь все будет хорошо.

Все будет правильно и хорошо и управится должным образом.

Больше он в лаву не погружался. Тело продолжало обжигать жаром, но уже не казавшимся смертельным. И Василий провалился в темное небытие, где нет вообще ничего.

Он слышал несколько раз ее голос, который что-то спрашивал и шептал ему, и чувствовал, когда она находилась рядом, но выбраться и проснуться окончательно из тягучего, бесконечного обморочного сна так и не смог, даже на ее голос, исчерпав уже все возможные силы.

Когда Ярославцев пришел в себя настолько, что смог более-менее нормально и отчетливо соображать, выяснилось, что девушка ему не привиделась в горячечном бреду, а была вполне реальной, но, кроме имени Ася, о ней более ничего не известно. То есть совсем.

Ни кто она, ни где живет, ни фамилии, ни номера телефона – ни-че-го!

– Да я, старая калоша! – плакала от досады и корила себя верная домработница Вера Павловна, сидя у кровати Василия и беспрестанно утирая текущие слезы маленьким батистовым платочком. – Не расспросила Асеньку, не выяснила ничего о ней, даже телефон не взяла. Мужики-то наши, понятно, так за вас перепугались, что дышать боялись и думать не могли. – И повторила еще раз уже не единожды рассказанную прежде историю: – Она же, как только «Скорая»-то с участка выехала, вас со мной увозя, говорит: «Помогите откопать мою машину». Ну, они и поехали. Петя рассказывал, засыпало ее джип знатно, упарились, пока откапывали. Но когда разгребли стекла да у колес подкопали, Асенька и говорит, мол, ничего, по дороге все лишнее само с машины слетит. Поблагодарила их, обнялась сердечно с каждым, попрощалась, помахала, да и уехала. А эти оболтусы даже номер не посмотрели и какая марка автомобиля не поняли, запомнили, что серебристо-серая и джип, да и только. – И снова запричитала, пустив слезу: – Но я-то, дура старая! Как же я так?

– Вера Павловна, – успокаивал ее Василий. – Не надо так уж убиваться и расстраиваться. Еще давление, не дай бог, подскочит. – И заверил: – Ничего, я ее найду.

– Да где ж ее найдешь! – пуще прежнего принялась причитать Вера Павловна, негодуя на себя. – Тут впору в ангелов и чудеса поверить. Асенька вот точь- в-точь как чистый ангел какой с неба сошла в самый страшный, в самый крайний момент, в последнюю минутку, спасла вас и так же загадочно исчезла.