Там, где нас не ждут - Москаленко Юрий "Мюн" - Страница 20

Мне здесь и в самом деле почти не снятся сны. Вот, кажется, только глаза закрыл — и все, пора вставать. А вставать-то как раз не хотелось абсолютно. Есть хочется! Да что со мной, все как в прорву уходит… Встал, снял с поперечины котелок, поставил его на подставку, ложку в руки и… Восхитительная рыбка попалась: приятное тепло распространялось по всему телу, хулиганистый амулет молчал, пресытился, наверное. Котелок бы помыть… а зачем? У нас непрерывное производство — уха не успевает готовиться, как сразу же уничтожается. Я сам хоть поправился или нет — вроде те же кожа да кости? Горсть ягод в рот, пожевал — благодать! Теперь запить водой, котелок на костер, в него остатки воды из фляги, по дороге надо набрать. Очередную порцию рыбы положил в котелок, будет поздний ужин. И в путь, а то начинает сереть.

К смотровой площадке добрался быстро, зашел только в грот воды набрать. В мешке веревка и перчатки. В чистый кусок бывшего рукава завернул пару кусков хлеба и жареную курицу — трофей, имею право. Вооружен по полной, даже метательные ножи подвесил. Надо перенести доставшийся арсенал, а то так и валяется — сил не хватило, спать хотел. Ну, что у нас нового?

Со стороны водопада все спокойно, никого, а вот у «младшей сестры» — какое-то шевеление. Не понял… мне кажется или точно молодой бедняга поднялся на ноги — вон ходит, хромает? Ну и к лучшему, пусть живет!

Молодые парни бегали вокруг толстячка. Совали ему в руки какие-то предметы, в надвигающейся серой тьме различать детали не удавалось. Куда они его собирают на ночь глядя? Подождем.

Ждать долго не пришлось, хромающий герой подошел к слуге, что-то сунул ему в руки, долго говорил, а потом — я не поверил своим глазам — обнял старика. Вот так сюрприз… кто знает — может, и не конченая он сволочь. Через пару минут слуга, накинув на себя мешок, помахал всем рукой и двинул… через брод в мою сторону!

Не понял: ему что, жить надоело на ночь глядя? Ведь тут моя территория! — От мысли, что я на полном серьезе рассматриваю этот клочок земли — от речки до речки — как свою собственность, пришел в полное недоумение. Что-то странное со мной творится, и оно мне очень не нравится.

Между тем толстячок бодрой походкой пылил по дороге, явно спеша — он что, обратно один собрался, бросив невоспитанную молодежь? Но, кинув взгляд на стоянку, где и остался молодняк, я увидел интересную картину. Пять фигур стояли рядом и смотрели вслед старику, не отрывая взгляда и ни на что не отвлекаясь.

Меня охватило бешенство. Они что, слугу отправили на верную смерть в качестве живца — мол, пропустят ли его и можно ли ехать следом?.. Но кони расседланы, вещи вон раскиданы. Может, они с ним разругались? Но такое трогательное прощание… Непонятно. Подождем.

Впрочем, старик уже добрался до поворота к водопаду и должен был пройти буквально подо мной. Рассмотрю его поближе. С чем таким важным отправили его господа в это опасное вечернее путешествие?

Вот так номер: старик сошел с дороги и направился к так интересующему меня монументу. Все страньше и страньше! Я так заинтересовался, что разволновался, пришлось доставать заначку в виде жареной курицы и хлеба. Понаблюдаем.

Слуга медленно подходил к памятнику, непрерывно кланяясь, как китайский болванчик, через каждые три шага, и что-то говоря. Из-за непрерывного гула водопада я не слышал, что он там говорил, да если бы и услышал, вряд ли что понял. Тем временем старик добрался до постамента, отвесил статуе глубокий почтительный поклон и, раскрыв мешок, что до этого держал в руках, стал выкладывать из него на каменную плиту какие-то предметы.

— Интересненько… наверное, дары! — радостно вслух предположил я и предвкушающе потер руки.

Между тем старик закончил изображать из себя Деда Мороза и, видимо, принял другую личину — крупного политика, так как принялся что-то долго объяснять и о чем-то просить. По окончании речи отвесил очередной ритуальный поклон, подхватил мешок, и, пятясь задом, двинулся в обратный путь. Пройдя таким образом метров двадцать, опять глубоко, до земли, поклонился, развернулся и двинулся в сторону «младшей сестры». Шел быстро, почти бежал. По мере его приближения к броду мгла накрывала окрестности все плотнее, и я потерял его из виду.

Чудненько: не вижу я — не видно меня… а теперь к «собачке» — пора познакомиться, да и взглянуть, что там ей… нам принес старичок.

От курицы не осталось ничего, ни единой косточки, про хлеб вообще молчу. Ну я и проглот!.. Спустился на дорогу, так ближе. Медленно, крадучись, двинул к постаменту. По мере приближения к нему начал ощущать дискомфорт: ну не по себе мне здесь! Остановился, огляделся — вроде никого, темно и почти ничего не видно дальше пяти метров. «Ну же, смелее!» — подбадривал себя. На животе стало тепло, словно теплую грелку под рубашку засунули. Что-то новенькое! Опять кулон хулиганит, но от него обычно холод по всему телу, а тут обогревателем работает, и чем ближе подхожу к памятнику, тем сильнее разогревается.

Вот показалась плита — ого, ширина метра четыре, недурно… собачка почти посередине и морда нестрашная, на монстрика совершенно не похожа. Так, пока видно, надо глянуть на подарки: собачке, надеюсь, все равно, а мне приятно будет. Сверток большой, мясом жареным со специями пахнет, точнее, хорошим шашлыком… потрогал — еще теплый. Разворачиваю. Амм, какая вкуснятина! Я даже не заметил, как рука сама, без команды, схватила кусок и отправила в рот.

«Ты что творишь — а вдруг отравлено?!»

Подумал, пожевал… да нет, не похоже. Забрался на каменное основание, прошелся вокруг собачки: какая-то она… грустная такая!

«Никто тебя не любит, никто не приласкает и к сердцу не прижмет!» — пришла из ниоткуда мысль вместе со строчкой из песни, и так мне захотелось пожалеть собачку, что взял из пакета два куска мяса, один запихнул себе в рот, а второй протянул ей прямо под нос, другой рукой нежно гладя по каменной голове и приговаривая с набитым ртом:

— Бедненькая моя, на, поешь…

Оглянулся — вокруг темно, ничего не видно, блин, и уши собачки мешают ее гладить: торчат тут, каменные… а шерсточка стала мягкой, податливой — ты смотри, какая умница: и мясо берет аккуратно, и язык у нее мокрый, шершавенький, и ушки прижимает, прелесть какая…

«Ты в своем уме?!»

Я поднес правую руку к глазам — куска мяса не было. Посмотрел на собаку и чуть не подавился. Передо мной сидел, виляя во все стороны хвостом, пес, голова чуть ниже моей. Шершавый язык лизнул меня в нос, я отстранился резко, сев на задницу. Псина, подставив голову, терлась ею о руку.

— Нифигасе!..

Кулон на животе сильно жегся, терпеть становилось все труднее: я еле сдерживался, чтобы не застонать.

А непростая собачка, раз кулон так реагирует… Конечно, непростая, была каменная, а теперь живая, что тут необычного?

А собачка начала сначала вынюхивать, а потом облизывать мою правую руку. «Откусит!.. — испугался я. — Стоп, у нас же подарки от доброго старика, а там — мясо». При упоминании о мясе желудок буквально взвыл голодным бизоном. Но я же только недавно курицу вместе с костями умолол, с хлебом, как та мясорубка. Нагнулся, подцепил правой рукой сверток, подтянул — а мяса-то много. Подкрепимся!

Один кусок себе, два — собачке, один — себе, три — собачке… Конечно: я ведь жую, а эта бессовестная скотина глотает не прожевывая.

— Эй, блохастый, прожевывать надо, желудок побереги.

Не спеша прикончили мясо. И кто ты, такой красивый? Пес улегся рядом, положив голову мне на ногу, я легонько перебирал пальцами шерсть и думал.

Что это? Моя галлюцинация или реальный образ, заключенный в камень? Как перешел из каменного забвения в живое состояние? Кто он, вообще! И молчит, гад, ни черта не говорит, а я спрашивал. Спокойно с ним, легко на душе, ничего не беспокоит, совсем.

— Эй, песик, ты как — тебе спать не пора? А то меня уже вырубает. Надо укладываться.

Плита светилась мягким зеленоватым оттенком, слегка освещая все вокруг. Уходить не хотелось. Кулон на моем животе успокоился, жжение пропало.