Фритьоф Нансен
(Его жизнь и необыкновенные приключения) - Кублицкий Георгий Иванович - Страница 49

«Докажите сначала, что не только ваш парламент, а все норвежцы действительно не хотят унии», — требовали шведские дипломаты.

В Норвегии назначили всенародное голосование. Против унии проголосовало 368 200 человек. Во всей стране нашлось только 184 человека, хотевших сохранить ее.

Это жестокое поражение не убедило шведских аристократов, буржуазию и военщину. К норвежским границам была стянута семидесятитысячная армия.

Война на берегах фиордов, казалось, могла вспыхнуть в любой час.

Стремительные переезды из города в город по поручению норвежского правительства. Копенгаген, Лондон, Берлин. Снова Копенгаген, Карльстад, Лондон, Кристиания, опять Копенгаген… Открытые совещания и тайные переговоры, газетные статьи и шифрованные донесения… Нансен окунулся в самую гущу политических событий. Они захватили его, оторвали от привычных дел. Одна, главная цель была теперь у Нансена — дипломатическим путем предотвратить войну на Скандинавском полуострове. Он ищет поддержки в Англии, убеждает английское правительство сказать веское слово в защиту норвежских требований и тем самым охладить воинственный пыл шведской аристократии.

В горный дом на берегу озера Фритьоф смог вырваться после долгого отсутствия лишь на день. Никогда еще не испытывал он такого душевного смятения, такой свинцовой усталости, такой борьбы противоречивых чувств.

Одна из лондонских газет писала о нем: «Этот человек значит для своей страны больше, чем целая армия». Он только что отказался возглавить новое норвежское правительство, сославшись на то, что не исповедует протестантскую религию, не ходит в церковь и по закону страны не может занимать этот пост. Тогда его стали уговаривать вернуться «в лоно религии». Он снова ответил отказом.

Почти до утра Фритьоф рассказывал обо всем этом Еве, говорил, что ему приходится теперь часто скрывать свои мысли, лгать, притворно улыбаться. Нет, он не хочет быть политиком, это занятие не для него! Но сейчас, в самую трудную минуту…

— Почему — в самую трудную? Ведь мы победили! Я читала… — с удивлением перебила Ева.

Да, это верно, шведы в конце концов пошли на уступки, почувствовав, что Англия покровительствует норвежцам. Но до победы еще далеко и впереди очень много неясного. Например: должна ли Норвегия остаться монархией или стать республикой?

— Я помню руки матери: красные, загрубелые, все в трещинах, — взволнованно говорил Фритьоф. — Она умела и любила работать. И разве жизнь нашего народа — это не труд изо дня в день?

Но тут Ева не поняла Фритьофа:

— Ты забыл, что твоя мать была урожденной баронессой Ведель-Ярлсберг-Форнебо. И потом, скандинавами всегда управляли короли.

Фритьоф уехал поздно вечером, рассеянно простившись с детьми и Евой. Он не замечал дороги, временами ловил себя на том, что бормочет вслух.

Многие норвежцы хотят республики. Им надоел шведский король. Их чувства понятны. Но надо взвешивать все «за» и «против». Трезво, расчетливо. В Лондоне напуганы русской революцией. Там дали понять, что какие-либо политические перемены в Норвегии могут оттолкнуть от нее английских друзей. А Норвегия еще так слаба… С другой стороны, что, собственно, изменится, если во главе будет президент? Неважно, кто стоит во главе, — важен дух, живущий в народе. И какая драка начнется за президентское кресло! Король — удобнее, вернее.

Так размышлял он всю дорогу, а вернувшись в Кристианию, открыто выступил за монархию, разочаровав многих своих друзей. Ему пришлось слушать колючие слова: разве не он писал в своих книгах о драгоценном чувстве человеческой свободы, о величии свободного духа, разве не он призывал к простой трудовой жизни? Почему же теперь его влечет дорога с «линией отступления»?

Вскоре стало известно, что, по поручению правительства, доктор Нансен поехал предлагать норвежскую корону датскому принцу Карлу, женатому на дочери английского короля.

Из окон лондонской гостиницы «Рояль-Палас», где временно разместилось норвежское посольство, виден Гайд-парк.

Чаще всего за желтоватым туманом только угадывались деревья, но сегодня было ясно. На полянке возле дорожки паслись овцы, охраняемые овчаркой. Серые, с длинной шерстью, они, пощипывая траву, обходили людей, валявшихся на земле, — бездомных бедняков, отсыпавшихся после ночи, когда полисмены гоняли их из подъездов и дворов.

Нансен распахнул окно. До него донеслись голоса разглагольствовавших в парке ораторов и пение религиозных гимнов. По старому обычаю, в Гайд-парке каждый мог взобраться на скамейку и говорить, говорить, говорить — лишь бы нашлись слушатели. Вот и сейчас джентльмен в потрепанном узком сюртуке, размахивая руками, убеждал трех старушек и какого-то верзилу отрешиться от себялюбивых помыслов и познать блаженство христианской любви к ближнему.

— Господин посол, почта из Норвегии.

На серебряном подносе — груда бумаг, пачки газет. Иргенс, секретарь посольства, успел подчеркнуть самое интересное синим карандашом. A-а, почерк Евы на нераспечатанном конверте…

— Господин посол, к вам от портного.

Вошел детина с рыжими бакенбардами, за ним — мальчик, нагруженный плоскими коробками с вензелями на крышках.

— Для вечернего приема при дворе, сэр.

В одной коробке белые, до колен, штаны, белый жилет, белые шелковые чулки. В другой — черные, до колен, штаны, белый жилет и черные шелковые чулки. Еще какие-то чулки, штаны и жилеты…

— Неужели я должен вырядиться, как другие обезьяны? — промолвил Нансен, когда посыльный, сопровождаемый мальчиком, с достоинством удалился.

Иргенс беззвучно рассмеялся:

— Однако, господин Нансен… Нарушить придворный этикет — великий боже!

— Я удивляюсь, почему они не приходят во дворец в латах, как при короле Артуре. Останусь вот в этом сюртуке! — пробурчал Нансен.

Иргенс пожал плечами:

— Вы слишком заметный человек, чтобы это повредило вашей карьере в Лондоне, но все же…

Зазвонил телефон. Иргенс взял трубку:

— Алло! A-а, здравствуйте, господин Хаустон. Да, господин посол ждет вас… — И, обращаясь к Нансену: — Это тот банкир из Сити. Он будет здесь через четверть часа. Я приготовил все бумаги.

После банкира был секретарь датского посольства, потом приехали дамы-благотворительницы, потом отставной полковник из Индии, зашедший исключительно затем, чтобы засвидетельствовать свое глубокое уважение «победителю льдов и полярной ночи»…

А вечером Нансен все же надел белые чулки, белые штаны и, стесняясь своего нелепого вида, юркнул в экипаж, стоящий у подъезда гостиницы. Только по дороге во дворец он вспомнил, что письмо Евы так и осталось нераспечатанным в кармане сюртука.

Уезжая послом в Лондон, чтобы помочь укреплению молодой норвежской независимости, он говорил друзьям, что его нельзя приручить. И все же в английской столице его приручали. Понемногу, исподволь. Он ворчал, хмурил лохматые брови и… смирялся.

Мировая слава путешественника и ученого, полученный перед отъездом из Норвегии ранг министра выделяли его среди дипломатов. При дворе ему оказывали почести, как пэру — представителю высшей аристократии. Король Эдуард VII несколько раз сказал о нем: «Мой дорогой друг».

К «Рояль-Паласу» теперь часто подкатывали кареты деловых людей из лондонского Сити — той части города, где в угрюмом, без окон, здании Английского банка и во множестве банков поменьше, в зданиях денежной, угольной и хлебной бирж решались судьбы миллионов людей.

Господа из Сити интересовались норвежским лесом, норвежской рыбой, норвежской железной рудой. Нансен еще плохо разбирался в закулисной политике. Англия, думалось ему, помогла Норвегии стать самостоятельной.

Норвегия так слаба и бедна — пусть трезвые дельцы Сити оживят ее торговлю и промышленность.

Чертыхаясь про себя, но отвешивая поклоны на приемах в королевском дворце, заглядывая по долгу посла в аристократические клубы и салоны, Нансен незаметно втягивался в чужую для него жизнь. Он еще не научился глубокомысленно говорить о погоде — эта вечная и неиссякаемая тема всегда позволяет англичанину поддержать угасающую беседу, — однако иной раз мирился со скукой гостиных. Великосветские сплетники и сплетницы уже злословили, связывая его имя с другим…