Убить некроманта - Далин Максим Андреевич - Страница 48
- Предыдущая
- 48/67
- Следующая
И тут Питер хихикнул и спросил:
— Государь, а все вампиры такие зануды или только этот?
Умение Оскара держать себя в руках достойно всяческого восхищения — он ухитрился скрыть своё безмерное удивление очень удачно. И подойдя, приподнял голову Питера за подбородок.
Нарцисс бы грохнулся в обморок. Питер вздрогнул всем телом, покраснел и опустил глаза. А Оскар сообщил с едва заметной тенью насмешки:
— Юноша далеко пойдёт, ваше прекрасное величество. Он отважен. Кроме того, та крохотная капля Дара, которая растворена в этой перемешанной крови, безусловно, неуловима ни на вкус, ни на запах, но она позволяет вашему новому фавориту не только не терять лица, но и ощущать прикосновение Силы.
Я рассмеялся — я-то отлично знал, что Дар тут ни при чём, у Питера его нет, чрезмерно чувствительна его плоть, а не кровь. А Питер отвернулся и сказал, разглядывая узор на гобелене:
— Господин вампир, сделайте милость, не прикасайтесь ко мне больше, ни Силой, ни руками. А то я начну о вас плохо думать.
Оскар холодно улыбнулся и молвил:
— Да, мой дорогой государь, юноша будет полезен при вашем дворе. Здесь многим не мешало бы узнать, что они в действительности из себя представляют, а это дитя, как мне кажется, с наслаждением им об этом сообщит. Полагаю, вас это позабавит, ваше добрейшее величество. Нынче как будто время относительного затишья. Отдыхайте и развлекайтесь, мой бесценный государь… Пока это возможно.
Оскар был безусловно прав: и насчёт относительности затишья, и насчёт того, что долго отдыхать — слишком большая роскошь, которая явно не по карману некроманту.
В моих покоях Питер прижился, как приживается на новом месте беспризорная кошка. Так, будто нет тут для него ничего необычного. И ни разу не совершил ни малейшей бестактности — тоже талант своего рода.
Увидев портрет Нарцисса, подошёл поближе — странное зрелище, и царапающее по сердцу. Спросил, тронув раму:
— Значит, он, да, государь? — задумчиво и, пожалуй, грустно. И продолжил с некоторой даже нежностью: — Бедный ягнёночек…
Весь Нарцисс в одной фразе. Что ещё можно добавить? Зато, перейдя из кабинета в приёмную и рассматривая парадный портрет Розамунды, Питер вздохнул и сообщил с комическим шельмовским возмущением:
— Государь, а ваша жена… красивая, конечно, очень дама… но стерва.
— Ты, — говорю, — паршивец, вообще-то говоришь о королеве.
Паршивец улыбнулся и пожал плечами.
— Вы, государь, можете меня хоть повесить, если от этого она стервить перестанет.
Прелестно, право. Меня потом очень забавляли отзывы Питера о портретах моих родственников — они звучали не слишком лестно, зато обычно попадали в десятку. Питер был очень откровенен со мной, откровенен и бесстрашен — и при этом как-то варварски тактичен. Говорят, это характерная чёрточка потенциальных каторжников… Но это единственная недурная черта каторжников, если говорят правду.
По моей территории он ходил, где хотел, без малейшей опаски. Даже забрёл как-то раз к оружейным покоям и наблюдал за виверной между створок приоткрытой двери:
— Государь, можно на драконе покататься?
Только в покои моей метрессы не совался один.
Хотя со мной пошёл. Марианна при первой встрече взглянула на него довольно хмуро, но не был бы он Питером, позволь он ей на себя наброситься. В отличие от меня, мой новый товарищ умел разговаривать с плебейками:
— Доброе утро, красавица. Славная нынче весна, верно? Поля уже и на севере зелёные…
— И то, — ответила она совершенно автоматически. — Овёс-то уж верно хорош будет…
Потом моя плюшка отзывалась о нём как о «барине с пониманием» — ей и в голову не пришло, кто мой прощелыга на самом деле. А с Тоддом у Питера вышло совсем просто — он Тодду делал человечков из орехов и вырезал меч из щепки. Это совсем примирило Марианну с Питером, тем более что потом он иногда пел ей деревенские песенки под лютню (разумеется, балансирующие на грани приличия).
Мертвецов Питер не боялся вообще. Никаких.
— Я, государь, покойников навидался. Да и потом — они же ваши…
Тодд и Марианна тоже были «мои», поэтому Питер мог развлекать их часами, если меня задерживали дела. Это его качество решительно мешало Марианне ревновать. Забавно, ведь её фрейлины, разумеется, ехидно сообщили ей, что Питер проводит ночи в моей спальне, но моя дорогая курица не могла поверить в «этот вздор», убеждённая, что мой фаворит безответно влюблён в неё. Он же говорил ей такие утончённые комплименты — в лучших деревенских традициях! Даже увидев как-то раз Питера в роброне голубого бархата, с белыми розами в напудренных волосах, раскрашенного и набелённого, передразнивающего с утончённой, беспощадной и уморительной точностью светскую жеманницу, Марианна только закатилась смехом так же, как и я. Питер был для неё «комедиант», «озорник» и «вечно устраивал всякие глупости», и Марианна, несмотря на это, а может, и благодаря этому, относилась к нему нежно, право, нежно, куда нежнее, чем к кому бы то ни было из моего окружения.
И вот странно… ведь он, кажется, искренне хотел ей понравиться, и она нравилась ему… не как женщина, конечно, но как добрая тётушка с весёлым малышом… Что-то трогательное в этом было. Может, бродяга действительно почувствовал себя членом моего условного семейства… Я рад, если так.
Впрочем, мило Питер вёл себя только за закрытой дверью моих покоев. Его любовь выделила меня из числа аристократов, которых он ненавидел с той же нервной страстью, с какой был мне предан. Вскоре двор отвечал ему такой же страстной ненавистью. Было за что, откровенно говоря: его воровская наблюдательность и речь, исполненная смертельного яда, через некоторое время досадили двору, как прищепка — собачьему хвосту.
В первое время юные придворные всего лишь обменивались с Питером обоюдными оскорблениями.
— Не смей на меня так смотреть! — фыркал очередной светский хлыщ.
— А тебя что, за деньги показывают? — осведомлялся Питер вкрадчиво и невинно. — Так я заплачу — такую рожу и на ярмарке не увидишь…
— Ничтожество! — взвивался вельможа. — Мы с тобой в одном кабаке не пили!
— Ещё бы, — соглашался Питер кротко. — Стану я пить со всяким дерьмом…
Положение осложнялось тем, что никто не мог вызвать на поединок плебея, не имеющего титула. Титулованные коршуны рвали и метали не в силах унизиться до потасовки с безродным мужиком.
— Холоп, хам, отребье! — выходил из себя очередной Питеров оппонент. — Я прикажу своим лакеям отлупить тебя палками!
— Да пошёл ты лесом, полем и ковыльной степью, — бросал Питер через плечо, добавляя к напутствию ещё один адрес, по которому вряд ли посмел бы отправиться аристократ надлежащего воспитания.
Такие сравнительно простые выпады продолжались ровно до тех пор, пока Питер не осмотрелся хорошенько и не узнал своих противников поближе. Впоследствии он ухитрялся приобретать себе врагов одной фразой, попадавшей в цель с точностью стрелы. Помню, графу Эжену, почтительному сыну, сказал: «Что ты делаешь, тебя маменька заругает!», ревнивцу Стивену: «Поправь шляпу — рога видны», а Конраду, решительно не похожему на собственных братьев: «Знаешь, как-то раз я спал в одном сарае с твоим настоящим папашей — вылитый сынок, когда пьяный». Подобные реплики заставляли моих придворных бездельников грызть удила и рыть копытом от ярости.
Меня эти эскапады весьма забавляли. Мне не приходило в голову бояться при дворе за Питера — он отлично мог за себя постоять. Я не запрещал ему выяснять отношения с теми, кто ему не понравится, напротив — посвятил его в рыцари, разрешив этим проблему поединков.
Его личным рекордом стали, помнится, три поединка за один день. Питер рубился, как наёмник, не признавая никаких благородных правил, спокойно, грязно и очень эффективно — я наслаждался, если удавалось это увидеть. Между прочим, один из трёх боев тогда, кажется, кончился убийством. Отличный урок для идиотов, которым, кроме потасовок, делать нечего. Прелесть был Питер!
- Предыдущая
- 48/67
- Следующая
