Убить некроманта - Далин Максим Андреевич - Страница 39
- Предыдущая
- 39/67
- Следующая
Разве что волосы у неё выглядели по-прежнему прекрасно. Даже лучше, чем раньше.
На меня она посмотрела сочувственно — легко догадаться почему. По сравнению с ней я выглядел тощим и бледным. И вообще — мелким.
Она сказала: «Здравствуйте, государь-батюшка!», облизала пальцы и начала вставать — кряхтя. А я сказал:
— Сиди, сиди, девочка, — и погладил её по чудесным косам. Вроде милых нежностей — а на самом деле перепугался, что она решит целоваться-обниматься.
Нехорошо, когда тебя тошнит в присутствии матери твоего ребёнка. Мне ещё повезло, что Марианна не слишком-то любила лапаться. Так что мы сразу перешли к официальной части.
Марианна мне всё очень обстоятельно выложила: как кормили, как поили, как слушались, как родила и какой младенчик здоровенький. А Тодд де — это не её идея. Канцлера.
Ну, погоди, думаю, сморчок. Вот напрошусь в крёстные к твоей дочери — и назову твоего внука, например, Хоздазатом. Посмотрим, что ты тогда скажешь.
Хотя какая разница, в сущности? Моё собственное имя тоже не малиновый сироп.
Жена Жака притащила младенчика. И я растерялся. Марианна с чучельниковой бабой, похоже, тоже. Им ведь полагалось бы говорить, согласно святой традиции: «Он так похож на вас, государь», но они решительно не знали, польстит мне подобное заявление или я взбешусь в ответ.
Безотносительно к внешности ребёнка.
А я растерялся, потому что решительно не знал, как ко всему этому относиться. Я видел в своей жизни слишком мало детей. Я просто не знал, что с ним делать. И вдобавок младенчик оказался гораздо меньше, чем я ожидал. Меня просто поразила его крохотность. Неужели все взрослые сволочи вырастают вот из таких головёнок с белесыми хохолками и ладошек размером с цветок шиповника? Немыслимо…
Нет, он был на меня не похож. Вряд ли я когда-нибудь выглядел такой мягонькой розовой куклой. И ни тени Дара я не учуял в этом существе. Что же в нём моё?
Но его круглые глазёнки не показались мне совсем бессмысленными. Он меня разглядывал. Внимательно. Без малейшего признака страха. Не знаю, думают ли младенцы менее полугода от роду, но это было похоже на раздумье. Этакая уморительная серьёзность. Но он ничего не говорил — или когда они начинают говорить? Вероятно, он ещё слишком мал…
И я сказал:
— Славный ребёночек! — Кажется, полагается так.
А он всё-таки сказал:
— Бя-а…
Может быть, для него это что-то и значило.
Откровенно говоря, Оскару я обрадовался куда больше. Я по-настоящему скучал по нему. Мне казалось, что я бы сумел избежать многих бед, будь он поблизости… И я тихо радовался, что с ним всё в порядке.
А Оскар обнял меня впервые за всё время нашего знакомства — шквал Силы и неожиданная струйка тепла, этакий лунный лучик. Мне показалось, он подумал: «Слава Богу!», но старый зануда тут же взял себя в руки. У него ведь имелось столько поводов отчитать своего короля.
— Я несказанно счастлив видеть вас живым, мой дорогой государь, — говорит. Ядовитый лёд. — Но и безмерно удивлён, что ваше драгоценнейшее величество всё-таки сумели остаться в мире живых, несмотря на невероятное количество опрометчивых поступков… если мой добрейший государь позволит своему ничтожному слуге в Сумерках называть вещи своими именами. Клод и Агнесса рассказали мне об этом беспримерном походе, мой прекрасный государь. О вашем запредельном восхитительном благородстве, стоившем вам стрелы под ребро, безусловно, должны сложить песни.
— Князь, — говорю, — при чём тут благородство? Просто череда случайностей…
Отвешивает поклон.
— О, безусловно! Очи прекраснейшей из королев, нежно взирающие на рыцаря — того самого, если мне будет позволено напомнить, который в давней беседе со своим неумершим вассалом клялся никогда более не смотреть в сторону женщины…
— Оскар, прекращайте! — говорю. Смешно и грешно.
Прижимает ладонь к сердцу. Глаза старой лисы.
— Да, — говорит, — да… Лишь два слова, если ваше величество позволит… Невозможно не понять, что любовь королевы Магдалы пробудила в душе моего драгоценного господина светлейшие чувства. И вместо того чтобы низменно заботиться о собственной безопасности, скажем, дойдя до столицы Перелесья, вздёрнуть Ричарда на ближайшем подвернувшемся столбе силами его мёртвой армии… Но о чём я говорю! Вам же так свойственно давать подлым врагам шанс, мой благороднейший государь! Вы, не принимая во внимание никаких презренных резонов, всегда пытаетесь объяснить негодяям, в чём они неправы, а они используют великодушно данное вами время для предательского удара…
— Оскар, — говорю, — я помню…
Тогда он поцеловал мою руку, а потом — шею.
— Я, — говорит, — ещё прошлой осенью сказал моему драгоценному государю, что думаю о нём. Вы — сумасшедший мальчик. До такой степени сумасшедший, что старый вампир, погостная пыль, как вы в своё время изволили изящнейше выразиться, считает новую встречу с вами в мире подлунном особенной Божьей милостью.
— Оскар, — говорю, — я так благодарен вам за ваших младших…
Он только улыбнулся.
— Наверное, они теперь ваши младшие, мой дорогой государь… Если только любовь неупокоенных мертвецов может хоть отчасти скрасить вам время вашей печали. Видите — я всё знаю от Клода, ваше величество.
— Жаль, — говорю, — что не в наших силах изменять прошлое, Князь…
Оскар вздохнул. Подозреваю, что его прошлое тоже не усыпано розами… но кровь неумерших холодна. Или у них больше времени на сложную науку — обуздывание собственных чувств. Не знаю.
Жизнь наладилась.
Всё пошло своим чередом. Мир, будь он неладен, — дрязги, интриги и воровство. Скулёж моих милых придворных. Тихая ненависть — вежливая столичная ненависть.
Встретили меня хорошо. От меня отвыкли за этот год. Забыли меня. Расслабились. А теперь я снова занялся наведением порядка, и очень многих этим огорчил. Мои дни были заняты делами Междугорья — тяжёлыми, как и все такие дела. Мой опыт с заменой маршала хорошо себя зарекомендовал, и я заменил премьера и казначея… со всеми вытекающими последствиями. Канцлер пока тянул: он воровал всё-таки поменьше других, а может быть, больше боялся меня.
А между тем, октябрь свалился в непроглядную темень, дожди со снегом и долгие-долгие вечера. Ну не мог я их коротать с Марианной, право! Иногда я приходил в её покои взглянуть на малыша. Но малыш был пока слишком бестолковым созданием, несмотря на всю миловидность. И не пробыв там и четверти часа, я уходил к себе в кабинет. Зажигал у зеркала пару свечей для вампиров. Если они появлялись — я несколько оживал. Если нет — сидел в темноте, один… в собственных воспоминаниях.
Вот что было совершенно нестерпимо. Всматриваться в темноту и видеть их лица. Слышать их голоса. И отправиться спать в покои, пустые и холодные, словно склеп. И полночи перебирать жемчужины в тщетных попытках заснуть: это ожерелье война связала с ними обоими.
Жизнь после смерти Магдалы казалась невыносимой. От холода и пустоты я наделал глупостей.
Написал письмо Розамунде, пригласил её в столицу на бал в Новогодье. Не ожидал, что она приедет, но — приехала, когда установились дороги.
Я очень давно её не видел. Отвык. Забыл. И кажется, смутно на что-то надеялся.
А Розамунда по-прежнему выглядела белой лилией. Как тропический цветок в пуху — тонкая и белая, в плаще с серебристой меховой опушкой. На мой взгляд, она похорошела за эти годы. Обрела какую-то законченность облика.
Если раньше её лицо легко принимало любое выражение, теперь определилось главное. Надменная рассудочная жестокость. Её лицо пресекало все попытки дружеского общения.
Её сопровождали несколько дам — в основном пожилые, но одна молоденькая и миленькая, розовая, рыжеватая. С детским складом губ. Помнится, жена герцога Роджера, он недавно женился и представил её ко двору…
Ребёнка Розамунда не взяла. Остановилась во флигеле для почётных гостей — его приготовили как подобает. Принимала дам столичного света с таким непринуждённым шиком, что я диву дался. У неё, думаю, было немало времени в провинции для того, чтобы научиться играть в королеву. Она играла отменно, как после долгих репетиций. Женская часть придворных впадала в экстаз от упоминаний о Розамунде.
- Предыдущая
- 39/67
- Следующая
