Выбери любимый жанр

Убить некроманта - Далин Максим Андреевич - Страница 11


Изменить размер шрифта:

11

И тоже вдруг почувствовал, что меня душит хохот. Истерика.

Я щёку изнутри прокусил до крови, чтобы успокоиться. И у меня был крови полон рот, когда я сжёг Даром свой дурацкий ошейник. А батюшкина свита стояла и смотрела, как освящённое серебро пеплом рассыпалось, с моих плеч сыпется и как я отряхиваю этот пепел, а он жжёт мне руки.

Я сплюнул кровь, и все посмотрели на красный плевок на полу с ужасом. И я сказал:

— Я — некромант — наследую престол. И приказываю позвать монахов. Слышите?!

В этот раз они расслышали.

Похороны утомили меня до полусмерти, все силы вытянули.

Погода, помню, стояла мерзкая, тяжёлая такая оттепель, пасмур, сырость, грязь… Тучи прямо на башнях лежали, мокрый снег валил, и воздух был пропитан влагой — на виски давил. И вся эта мрачная суета…

Маменька ко мне приходила плакать и молиться. Бранила меня на чём свет — грозилась в монастырь уйти, но не ушла, уехала в дарёное имение. За ней её имущество везли на целом караване повозок. Ей, вроде бы, теперь полагалось всю жизнь в трауре ходить, но она свои церемониальные тряпки и украшения прекрасно забрала с собой. Несколько сундуков с золотом, бриллиантами и прочим подобным. А нищим опять кидала медяки из кошеля, милосердная моя…

Розамунда очень официально попросила у меня разрешения уехать с моей матерью. Сухо, но вежливо.

— Я полагаю, государь, — сказала, а слово «государь» выделила красным, как в летописи, — что младенцу будет полезнее деревенский воздух. Если, конечно, вы не станете возражать.

Я не стал. В этом был резон. Воздух во дворце, действительно…

Я даже не то имею в виду, что отчаянно разило заговорами всех мастей и что мне никто не рвался прийти на помощь — ни канцлер, ни казначей, ни церемониймейстер. Разве только у камергера совесть проснулась: простыни мне стали чаще менять, камины топили нормальными дровами и манжеты с воротниками теперь крахмалили по-человечески, а не так, как раньше. Но это — мелочи.

Я говорю о том, что спать откровенно боялся. Раньше, будучи принцем, не боялся, а теперь был уверен — непременно попытаются прикончить. И никого не мог взять в спальню, чтобы душу погреть, и никому не доверял, а гвардии не то что свою жизнь — пустую скорлупу не доверил бы. Вся дворцовая гвардия была куплена — к бабке гадать не ходи. В розницу. Всеми, кто имел хоть мало-мальскую тень прав на престол.

Верный мой Бернард ничем мне помочь не мог — он даже пугнуть бы никого не мог, невидимый для большинства смертных. Разве что разбудить меня. Но это же не всегда решает дело: в драке я никогда не отличался, и владеть оружием меня не учили, а Дар спросонья не применишь. Обращаться к Оскару я не посмел. Как-то неловко показалось: «Князь, всё брось, беги меня охранять», — так, что ли? Он ведь и так ко мне пришёл той ночью, когда отца бальзамировали. Пытался утешать, поцеловал… Милый друг, утешение метели, нежность мороза…

Поэтому я решил устроить себе охрану довольно радикального толка. Привёл двор в такой ужас, что светские кавалеры не могли шляпы носить — волосы дыбом стояли.

Я поднял шестерых свеженьких светских мальчиков, убитых на дуэлях. То есть таких, которые умели держать мечи, с гарантией. И поставил — двоих у дверей спальни, двоих — у окон. И ещё парочку — патрулировать коридор. Земля была мёрзлая, сохранились они славненько — и службу несли на зависть гвардии. Я их вооружил, приодел — прелесть.

Но воздуха они, конечно, не озонировали. Я уже давно привык, а вот дворцовая челядь…

Моя бельёвщица отказалась в спальню заходить наотрез, пока я оттуда караул не убрал. И то косилась. Но игра стоила свеч: в ночь перед коронацией я проснулся от шума за дверью. Выскочил, в чём был, но живые уже удрали. А из стражников пришлось кинжалы выдёргивать.

К тому же утром я ещё пару стрел выдернул из тех, кто у окна. И подумал, что всё сделал правильно. Разве что одному моему вояке выбили глаз, и я дал ему отставку и уложил в могилу с почестями, а поднял новенького. Так с мёртвой свитой и вышел, когда сообщили, что меня ждёт святой отец.

Придворные мои замечательные, конечно, особенного восторга не почувствовали. Сразу схватились за надушенные платочки, и кто-то блеванул под ноги священнику, а кто-то кинулся прочь опрометью — уже и коронация не нужна, на моих мёртвых ребяток смотреть невыносимо. А священник побледнел, сглотнул, позеленел и выдал вперемежку с тошнотой:

— Государь, да как же вы могли перед всем двором, перед причтом — и вытащить такую погань?! Священный обряд — и рядом святотатство, осквернение могил…

А я хлопнул по плечу того дружка, на котором трупных пятен поменьше, а на втором задрал рубаху и говорю:

— А что мне остаётся, святой отче? Изрядная часть здесь присутствующих предпочла бы, чтобы дырки переместились с его шкуры на мою. Но мёртвому-то всё равно, а мне пока что — нет. Каждый король выбирает себе охрану сам — вот я и выбрал. Они, святой отче, меня предать не могут. Им нечем. У них душ нет. И я им доверяю.

И пока я это говорил, живые аристократы на меня смотрели бешеными глазами — непонятно, больше от ужаса или от ненависти. А священник только оценил дырки в мёртвой плоти — старые и посвежее — и головой покачал. Но не нашёлся, что ответить.

Так они меня и сопровождали в храм, а потом на главную площадь — вместо гвардейцев. Шесть трупаков в гвардейской форме. А народ глазел и, как говорится, безмолвствовал.

Ни одна живая душа не вякнула. И коронация прошла без инцидентов, а присяга потом — тоже.

В гробовом молчании — но без инцидентов.

А после коронации и присяги наши отношения с двором забавно изменились.

Ясное дело! Раньше я был опальный принц, а теперь — законный государь, какой ни есть. Мне присягнули. А это уже совсем другой коленкор.

Если раньше за моей спиной шипели и плевались, то теперь не смели. Теперь — начали пресмыкаться. Выхожу утром, бывало, поздно, потому что уже перед рассветом лёг, а церемониймейстер, змея, тот самый, растягивает рожу в улыбке, будто он мертвяк и ему приказали улыбаться, и поёт:

— Государь, вы прекрасны! Надеюсь, вы хорошо выспались?

Канцлер с премьером пол шляпами метут. Казначей — все тридцать два показывает, глаза дикие, рожа чудовищная:

— Рад вас видеть, государь. Всегда к вашим услугам, государь.

Дядя, принц Марк, приедет к визитным часам, руки раскинет по-родственному и пытается обозначить объятия, как вампиры поцелуи обозначают — не прикасаясь:

— А, дражайший племянничек! Ну, как ваши дела, дорогой Дольф, как вы поживаете?

А мой кузен, Вениамин, изящный рыцарь с шёлковым платочком за обшлагом, обниматься, конечно, не лезет, но улыбку делает и поклон отвешивает:

— Вы хорошо выглядите, дорогой братец.

А я слушал всё это слащавое враньё, и меня мутило. Мне за два дня эта проституция опостылела больше, чем их ненависть — за всю жизнь. И на первом же Большом Совете после коронации я решил расставить над все точки.

— Я, — говорю, — господа, не питаю иллюзий насчёт вашей любви. И не принуждаю вас себя насиловать и говорить мне комплименты, в которые вы и на волосок не верите. Я не дама на балконе, в сладких речах не нуждаюсь. Давайте лучше беседовать откровенно и по делу.

Как они загалдели! Вся беда, мол, была в том, государь, что ваш батюшка был чересчур резко настроен. А то ваши верные подданные, мол, раньше выразили бы вам своё совершеннейшее почтение и преданность. Теперь вы у власти, и все ваши верные слуги могут сказать начистоту, как они вас любят и как всегда любили.

А я сидел в королевском кресле, слушал, как они подличают, и думал, что они, наверное, на самом деле не хотят обмануть меня и что-то этим выиграть. Они подличают просто по обычаю и из любви к искусству. А раз так, то пусть развлекаются и впредь.

Если смогут.

И я сказал:

— Мне подобает речь о преемственности власти. Так вот, подражать отцу — не буду.

11
Перейти на страницу:
Мир литературы