Лунный бархат - Далин Максим Андреевич - Страница 48
- Предыдущая
- 48/63
- Следующая
И тут случилось то, чего я уж никак не мог вообразить, даже в бреду.
Мы обнялись и поцеловались. Я даже не понял, кто дернулся первый — просто у меня было абсолютно четкое ощущение этой диффузии, когда душа проникает в душу без всякой преграды или помехи. Это было нечто совершенно не такое, как любые поцелуи с женщиной или объятия с товарищами — в этот момент я явственно почувствовал, как его мысли текут сквозь мои. Было хорошо, так хорошо — я чувствовал его одиночество, его надежду на дружбу и понимание, его радость. Он радовался тому, что я ему доверяю — а я не мог не доверять: его сознание открылось, как дверь, и я вошел.
— А дальше пойдешь? — спросил он, и я кивнул наотмашь.
Он сунул руку в карман расстегнутого длинного пальто и вытащил складной нож. Потом сбросил пальто на пол и подтянул вверх рукав черного свитера, обнажив левое запястье. Я понял, что нужно сделать то же самое. Он выщелкнул лезвие и полоснул поперек наших вен. В темноте кровь выглядела совсем черной и тягучей, как расплавленный битум, она смешалась уже в соприкоснувшихся ранах, но Жоффруа решил, что этого мало.
Потом несколько бесконечных минут мы с ним пили кровь из разрезанных рук — он мою, а я — его. Его кровь была как жидкий кислород, в первый миг я задохнулся от ожога и холода, но потом все изменилось. Откуда-то взялось настоящее живое тепло. Его сила втекала в меня, как маленькие молнии, заменяла, вымывала страх, глупость, боль… Я понимал, что умираю, но мне было совершенно спокойно.
И я еще раз поцеловал его. На сей раз — в темную полосу на белом запястье. То, что я сейчас думал, нельзя было выразить никакими словами.
Он был — мой вампир. Просто мой вампир. Это было много — если иметь в виду, что у меня никогда не было своих людей.
Лешкины дни стали серыми, как зимний дождь.
Самым лучшим способом избавиться от пустого ненужного времени был сон. Если удавалось проспать до темноты, когда ночные существа тоже пробуждались от дневного оцепенения, и начинали свои дела, это можно было считать удачей. Но…
Нужно было откуда-то брать деньги. Еда стала довольно безразличной — лишь бы с голоду не умереть, квартирную плату, как известно, можно некоторое время динамить, но собственная внешность оказалась ужасно важным моментом. Если Лаванда еще раз скажет Кларе: «И где это смертные берут такие каторжные робы?..» — можно смело удавиться. Значит, надо привести в порядок одежду, сделать шикарную прическу, не говоря уже о запахе, к которому вампиры чересчур чувствительны: «Одеколон на рынке покупали, душка? Надеюсь, не в бутылке из-под пива?»
И бензин дорожает, а Энди так трогательно обожает Лешкин автомобиль. И вдруг кто-нибудь из ночных див захочет зайти к Лешке домой. И нужно иметь под рукой кагор, желательно дорогой и хороший. И чудесно было бы подарить что-нибудь Кларе, а что ей подаришь?
Надо искать работу. Надо соображать, как работа днем совместима с ночным образом жизни. Веселье в клубе в полночь только начинается, сказать даме: «Я пошел, мне завтра рано вставать», — непростительно дурной тон. И потом — было бы великолепно получать побольше, чтобы хватило хоть на что-нибудь.
Энди, вернувшись из ночных странствий, тепленький, с глазами, мерцающими, как темные гранаты, в дивном расположении духа, увидел, как Лешка рассматривает газеты с объявлениями о найме и скорчил нарочито удивленную гримаску.
— Ой, Леш, ты что, горничную хочешь нанять?
— Ага. Лакея. Чтоб дверь открывал.
— А кто там еще? — Энди выхватил газету, отдернул от Лешкиных рук, заглянул. — Что — шофер? Зачем тебе шофер? Ты и сам неплох.
— Ну, прекрати. Мешаешь.
— Ты даешь — я угораю. Ищешь работу? Зачем?
— Ну что за вопрос! — Лешка начал сердиться. — Жить же на что-то…
Энди звонко рассмеялся тем самым демонстративным, театральным, девчоночьим смехом, которым изображал одновременно и нелепость, и комичность осмеиваемого предмета. Поправил воротник куртки жестом топ-модели. Вытащил из кармана новенький бумажник темной мягкой кожи и барским жестом швырнул на стол.
— Да мы богаты, как эмирский бухар! Смотри.
Лешка криво усмехнулся. Взвесил бумажник в руке.
— Ничего такой лопатник. Бомбим помаленьку?
Энди усмехнулся, закатил глаза, заломил руки — «ах, какую чушь ты сморозил!» Лешка смотрел выжидающе, неодобрительно, без улыбки.
— Мы же телефон Дрейка продали, Леш.
— А, так это твой лопатник? А кредитки чьи, то же твои? Гоп-стопчик?
— Ну, было дело. Я не граблю прохожих, не думай. Просто один живой ферт мне предложил… сам понимаешь, что. И заплатить обещал. И я все по-честному — поцеловал его и денежки забрал за это.
— Продешевил, — невольно улыбнулся Лешка. — Твой поцелуй дорогого стоит.
— Да ладно, дело принципа. Вообще-то, я не жадный.
Лешка вытащил из бумажника несколько зеленых купюр, остальное протянул Энди.
— Ой, брось, — махнул тот рукой. — Забирай все, я себе еще нарисую.
Лешка рассмеялся, сунул деньги обратно, бросил бумажник на стол.
— Ты, ворюга начинающий, имей в виду — от этого, от ксив, от лопатника, избавится надо было. Мы как-то с Маргошкиным папашей батарею отопительную меняли в магазине — так за ней кошельков нашли разных — пропасть. Воры насовали. Бабки вынут, а кошелек сбросят.
— Там батареи не было.
— Сонька — золотая руша! — Лешка схватил Энди за шиворот и встряхнул.
Энди к Лешкиному удивлению, и не подумал вырываться. Вместо этого он обхватил руками Лешкину шею и дунул в ухо. Лешка шарахнулся назад, как ошпаренный, потряс головой, передернулся, фыркнул:
— Дождешься, мой сладкий! Еще одна такая вы ходка — поймаю и изнасилую. Я ж не железный.
— Ой, ну поймал один такой…
Лешка погрозил Энди кулаком. Энди хихикнул и демонстративно отошел подальше.
— А кстати, — сказал Лешка, — давно хотел спросить. А вампиры того… трахаются?
Энди прыснул и спрятал нос в ладони.
— Угу. Еще как. Надеюсь, ты Клару имеешь в виду?
— Еще не знаю, — злорадно сказал Лешка. — А по-честному?
— Ну да, да, трахаются.
— А с людьми?
— Ну, ты спросил… Ведь сам же понимаешь прекрасно.
Лешка вздохнул. Он действительно понимал, вернее, чувствовал.
— У вампиров не так, как у людей, — продолжал Энди. — Тут главное — сила, понимаешь? То, что с ней происходит. Тебе не объяснить, ты так не чувствуешь.
— Сила, сила, — повторил Лешка раздраженно. — Конечно, где уж нам так чувствовать! Мы ж не Вечный Князь какой-нибудь облезлый.
— Да не бери ты в голову…
— Ну да, бери ниже. Ладно, фигня это все. Нашли мы с тобой тему. А если серьезно, то потом все равно надо будет устроиться куда-нибудь работать. Деньги в конце концов кончатся.
— Потом еще что-нибудь придумается, Леш.
— У тебя криминальные наклонности.
— Ага, — протянул Энди, втекая в кресло. — Еще какие…
И был при этом так мил, что злиться оказалось совершенно невозможно.
Ах, какая это была классная ночь! Первая ночь по классическим меркам, сказал бы я.
Мы с Джеффри шлялись по городу, совершенно не выбирая направлений, как школьники, которые смылись с уроков — и вели себя не солиднее, было так весело! Джеффри в своем длинном черном пальто нараспашку и белом шарфе напоминал вампира Валека из фильма с Джеймсом Вудсом — и я тут же сказал ему об этом. Он, оказывается, видел этот фильм, и немедленно рыкнул в инфразвук: «Кроу, как тебя заткнуть?» — а я запихнул ему пригоршню снега за шиворот. Мы пинали банку из-под пива; мы вылакали из горла бутылку кагора ужасающего качества, которую купили в каком-то ночном ларьке, вусмерть перепугав молоденькую продавщицу. Я дал Джеффри подножку, он шикарно плюхнулся в сугроб и заявил: «Мигель, ты ведешь себя, как ребенок, а я старый и больной!» — я имел дурость принять это заявление за чистую монету, протянул ему руку и тут же оказался рядом и в той же позе. Мы поцеловали в обе щеки какую-то пьяную потаскушку, которая попалась нам под руку — и она улыбнулась и присела на скамеечку; не знаю, встала ли потом оттуда своими ногами. В последний раз я испытывал подобный душевный подъем в двенадцать лет, когда пригласил в кино одну дурочку из параллельного класса. С дурочкой мне стало дико скучно через неделю. А через десять лет она превратилась в дуру, причем — в толстую дуру. Тогда я еще ни черта не понимал и верил, что можно быть по-настоящему близким с человеком. Теперь я поумнел, стал циником, разуверился во всем добром и вечном — и как же странно, странно и чудесно было чувствовать себя сейчас восторженным пацаненком! Ведь верю опять! И что еще — люблю, что ли?!
- Предыдущая
- 48/63
- Следующая
