Берег Стикса - Далин Максим Андреевич - Страница 56
- Предыдущая
- 56/60
- Следующая
Мертвец, который нёс Ларису, сбросил её с плеча на что-то, довольно жёсткое. Лариса ударилась плечами и затылком.
— Легче, дурак, — сказала сердито — и тут почуяла Эдуарда.
Ей удалось справиться с ужасом, разговаривая с ним по телефону, но тут он был во плоти, и волна ужаса нахлынула такая, что Лариса задохнулась. Сквозь мутную пелену дикого страха она разглядела только его лицо, землисто-бледное, склонившееся над ней, с отвратительной сладкой улыбочкой. За головой Эдуарда, на которой, почему-то, красовалась нелепая, бутафорская какая-то диадема с громадной блестящей стекляшкой, изображающей рубин, возвышался круглый масонский купол, освещённый электрическими свечками. Ларисе вдруг стало так истерически смешно, что страх чуть-чуть отпустил.
— …она Серого завалила, колом в живот, — услышала Лариса голос охранника. — А Вове глаз колом выбила, осиновым, представляете, босс? Оба — того, упокоены. Как только додумалась… Меня вот вилкой пырнула серебряной, больно, как чёрт знает что. Полечиться бы, босс…
— Успеешь, — отрезал Эдуард. — А бойцов новых сделаем. Ерунда.
Лариса тем временем опомнилась настолько, что принялась оглядываться по-настоящему. То, на чём она лежала — стол, может быть, или алтарь, накрытый чем-то, вроде церковной парчи, стоял в центре этого зала, похожего на дешёвую декорацию к спектаклю о масонах или чернокнижниках. Огромное зеркало в раме из позолоченной бронзы, больше человеческого роста, возвышалась прямо напротив этого жертвенника — и Лариса видела в зеркале какую-то тёмную бездну, прорезанную огоньками свечей, и смутные очертания зала, которые будто накладывались на пульсирующий мрак. Ни сама Лариса, ни мёртвые твари в этом странном зеркале не отражались.
А Эдуард рассматривал Ларису масляными глазками, но не так, как смотрят на беспомощную соблазнительную женщину, а так, как созерцают дорогой деликатес на тарелке. Даже губы облизывал. На нём вместо обычного дорогого костюма был надет какой-то дурацкий балахон, белый, атласный, с красной каймой по подолу, со здоровенным золотым диском, на якорной цепи свисавшем с шеи. Это было бы дико смешно, если бы Эдуард не крутил в руках по давней привычке блестящий продолговатый предмет.
На сей раз — не «паркер» с золотым пером.
Скальпель.
— Жаль, что я не кинорежиссёр, Лариса Петровна, — говорил Эдуард вкрадчиво и почти ласково — так говорят в романах инквизиторы. — В семидесятые годы, если мне не изменяет память, на экраны вышел фильм под названием «Сладкая женщина»… Я бы римейк снял. С вами, Лариса Петровна, в главной роли. Сладкая вы, моя дорогая, редкостно…
Мертвецы из его банды стояли поодаль и ждали. У них только слюна не капала с клыков, но то один, то другой из них вдруг принимался нервно облизывать губы. Зрелище было фантастически гадким.
Я не смогу отсюда выбраться, вдруг поняла Лариса. Просто не смогу. Они жрали мою душу, когда я тут танцевала, но время вышло — и теперь они собираются меня доесть. Сожрать тело.
Ужас ударил под дых, как раскалённый клинок. Лариса вспомнила те моменты, когда покончить с собой ей казалось легче, чем ожидать убийства — и окончательно осознала то, о чём уже давно догадывалась её интуиция. Это было действительно страшно, но больше — это было унизительно и мерзко. Боль, смерть — дела, о которых Лариса так много думала, что уже привыкла. А пожирание живьём — ходячими трупами, гниющими на ходу…
Ворон! Да где же ты, Ворон?! Их тут много, а я одна, я связана, я беспомощна — где же ты?! Ты же всегда приходил, когда я попадала в беду! Ворон, Ворон, я понимаю — если они меня сейчас убьют и сожрут, я никогда с тобой не встречусь. Я просто исчезну — они сожрут мою душу вместе с телом!
Лариса прокусила губу, чтобы не заорать в голос.
— Мы с вами всегда отлично понимали друг друга, — продолжал Эдуард, улыбаясь. — Вы очень разумная женщина, Лариса Петровна, и ещё — вы стильная женщина. Такие служащие, как вы, делают честь заведению. Мои гости от вашей медовой сладости были просто в восторге. Но, к сожалению, мне показалось, что вы готовы нарушить контракт. Как я уже говорил, это совершенно недопустимо…
Острые блики на мерно вращающемся скальпеле в его бледных пальцах гипнотизировали Ларису. Она постепенно погружалась в транс бесконечного отчаяния, а пытка ласковостью мертвеца всё продолжалась — и Ларисе казалось, что ей конца не будет. В те мгновения она поняла, как истязуемые начинают желать смерти, чтобы прекратить мучения — голос Эдуарда лился густой липкой патокой на лицо, это было тяжелее любой физической боли.
Он как-то научился причинять боль непосредственно душе, подумала Лариса в тоске. Это невозможно вынести, хоть бы сознание потерять, Ворон, где ты…
Грохот и звон бьющегося стекла показался Ларисе громким, как взрыв. И свежим — если звук может быть свежим. Или, на самом деле, свежим был неожиданный ветер, рванувшийся в зал сквозь разбитое зеркало. Запахи надушённых тряпок, гнилого мяса, дешёвой парфюмерии снесло этой серебряной струёй чистоты, снега и ладана.
Лариса закричала бы, если бы судорога не сжала ей горло — в пустой зеркальной раме стоял Ворон. Его вид был ужасен и великолепен; волосы разметались вокруг лунно-белого лица, на котором глаза рдели, как угли, золотисто-красным, нечеловеческим огнём. Верхняя губа вздёрнулась, обнажив клыки — два длинных острия, как у рыси или пумы, но передний резец был по-прежнему сломан, как при жизни. Фрак бы ему, нежно подумала Лариса — свитер и джинсы не подходили к его новой ипостаси, излучающей силу и январский холод.
Лариса улыбнулась онемевшими губами. Как бы ни обернулось — он сломал решётку.
Ворон спрыгнул из рамы на пол, усыпанный красными лоскутками — и остановился.
— Добро пожаловать, Виктор Николаевич, — услышала Лариса умильный голос Эдуарда, в котором насмешливая приветливость мешалась со смертельным ядом в дикой концентрации. — Ах, как мы всегда рады видеть вампира в нашем простеньком заведении… куда вампиры обычно не заходят.
Вампир, подумала Лариса отстранённо. Ну да.
Ворон издал низкое кошачье урчание — звук, совершенно ему не свойственный — и дёрнулся вперёд, как человек идёт против сильного ветра. Его нога проехалась по паркету на лепестках — он едва не упал, не сдвинувшись с места.
— Вот это я называю большой удачей, — сказал Эдуард, и яд в его голосе уже превысил все допустимые нормы. — Знаешь, что смешно, Виктор? То, что ты, ничто, самоубийца, тень, фикция, похоже, вообразил себя вправе вот так вламываться к сущностям, которые старше тебя на сотню лет и сильнее в тысячу раз. Руки целовал белобрысому шотландцу?
— Ты б ему задницу целовал, если бы сумел уговорить, — прошипел Ворон. Его ноги скользили по полу, разбрасывая лепестки, но сделать шаг почему-то оказалось непосильной задачей.
— Виктор, Виктор, остынь, — сказал Эдуард. — Я же тебя ждал. Теперь у нас будет обед из двух блюд. Живая женщина и плохонький, но вампир. Только её я выпью сразу, а тебя — постепенно, весьма постепенно… Тебя мне надолго хватит, дорогуша.
Ворон снова рванулся вперёд, сквозь загустевший воздух, как сквозь какую-то прозрачную тягучую массу. «Ворон, Ворон, — думала Лариса, глотая тот же густой удушающий воздух и захлёбываясь им, — давай, давай, пожалуйста, ты можешь! Ну ещё немного!»
— Это, видишь ли, ошибка, — брезгливо проговорил Эдуард. — Ошибка думать, что голод придаёт сил. И ошибка думать, что тебя ведёт что-нибудь, кроме голода. Что, Виктор, теперь её кровь тебе слаще, чем твой героин, а? Нет, дорогой, нет, это — моя пища, на чужую пищу зариться не годится. Охотиться надо самому, вампир. А все права на эту женщину ты ещё при жизни продал.
Лариса ощутила, как вокруг делается теплее. Как ледяной запах становится слабее и глуше. Лицо Ворона было совершенно потерянным. Ты поверил? Ты поверил этой гадине? Нет, вещая птица, нет, родной, я-то знаю, что я тебе — не жратва, я знаю, почему ты пришёл, я верю, что ты меня любишь, не слушай его…
- Предыдущая
- 56/60
- Следующая
