Московская Нана
(Роман в трех частях) - Емельянов-Коханский Александр Николаевич - Страница 2

— Ну хорошо, сами завтра посмотрим! — и при этих словах Клавдия села.

Щеки ее раскраснелись. Она то и дело прижимала в какой-то истоме руки к высокой груди, которая свободно билась в просторном бескорсетном платье, как будто желая оттуда вылиться.

Девушка была чудно хороша. Она принадлежала к тем удивительным созданиям, на выработку которых предыдущие поколения потратили много энергии, пока они не дошли до высшей точки проявления красоты — красоты Клавдии. Ее чудные белокурые волосы были такого нежного цвета, что положительно нельзя было поверить, что может быть такое гармоническое сочетание волос и огромных черных блестящих глаз! Нежный, молочный румянец, тонкие брови и поразительно длинные ресницы дополняли остальное. Ее можно было бы назвать идеально-прекрасной, если бы не животный, чувственный и резко очерченный рот и слегка вздернутый, с тонкими «нервными» ноздрями нос. Особенно бросались в глаза эти недостатки, когда Клавдия улыбалась, показывая ряд крупных, редко поставленных, плотоядных зубов.

— Я женщина, слишком женщина! — казалось, так и говорила ее улыбка. — Если я захочу, каждый побежит за мной, хотя я и подарю ему не ласки, не трепет своего горячего тела, а гибель и смерть…

Шел третий час. Только что начался «пятый» урок, урок математики в седьмом классе гимназии.

В казарменной по виду комнате училось хитроумным вычислениям двадцать три взрослых девицы, не считая хранительницы их невинности от некорректных наставников, классной дамы, восседавшей, подобно китайскому идолу, неподвижно по правую сторону учительской кафедры.

У доски, с мелом в руках, стояла любимая подруга Клавдии, Надя Мушкина, решая какую-то задачу. Хорошенькая головка гимназистки была забита решением каких-то других задач, а не математических, и она умоляюще смотрела на своих подруг: «Подскажите, мол!»

Учитель математики был хотя и молодой, но сухой и какой-то полинялый господин, и на хорошенькие личики своих взрослых учениц он мало обращал внимания и немилосердно говорил им «письменно» комплименты в виде единиц, двоек. Воспитанницы поэтому его терпеть не могли и смеялись над его безжизненным педантизмом, называя математика «вороной-отшельницей». Даже красавица Клавдия была не в силах пробудить в нем жизнь, а на что она была мастерица покорять сердца других учителей.

— Вы опять-с не можете решить, — сказал глухим голосом математик, — такой пустой задачи!

Надя Мушкина покраснела.

— Я попрошу вас, — продолжал учитель, — перевернуть доску и зайти за нее… Вы меня задерживаете… Я буду спрашивать другую, пока вы будете соображать.

Обрадованная Мушкина скоро, как могла, развинтила доску, повернула ее и стала решать или, вернее, ждать от подруг записки с подробным решением. Ждать пришлось недолго. Небольшой комочек бумажки, брошенный какой-то подругой, лежал уже у ее ног. Мушкина стала с него списывать…

Между тем, учителю спросить другую воспитанницу не удалось. Поднялась страшная кутерьма, и произвела ее классная дама, отнимавшая у воспитанницы Красавиной, сидящей рядом с Клавдией Льговской, книжку «Гигиена медового месяца», которую Красавина под шумок изучала. Ее улыбки, которыми она обменивалась с Клавдией при чтении особо пикантных местечек, ее погубили: красная от гнева и борьбы, классная дама победоносно держала в руках «оригинальный учебник математики».

По окончании сражения педант-учитель, даже не поинтересовавшись узнать, в чем дело, стал смотреть на решение задачи Мушкиной.

Но Надю, оказывается, подвели. Переписанная ею машинально, во время интересной стычки, записка была насмешкой над ней ее двоюродной сестры, Полусовой. Она нарочно, чтоб досадить ей, послала Наде чепуху. Математик хмурился, проглядывая это «решение». Надя только теперь поняла все коварство сестрицы. Учитель предупредительно попросил ее сесть и поставил несчастной девушке единицу.

Педант вызвал новую жертву, Клавдию, но в это время пробил звонок и спас красавицу из сетей математика.

Надя сейчас же передала Клавдии, что устроила с ней Полусова.

— Погоди, я ей задам, — сказала Льговская. — Теперь некогда. Надо выручать Красавину и ее «Медовый месяц»!

Но классная дама была неумолима. Она тотчас же хотела наградить «Медовым месяцем» начальницу гимназии, и только просьбы всего класса смягчили ее до решения: «Вручить лично „Медовый месяц“ опереточной актрисе — мамаше Красавиной». Решение было вполне радикально: с позволения мамаши и вручил дочке «Медовый месяц» собственноручно сочинитель, с которым у артистки были очень короткие отношения.

После окончания инцидента, обильно увлажненного слезами Красавиной, Клавдия подошла к Полусовой. Между ними произошло крупное объяснение.

— Вы говорите, что я выражаюсь, — закричала Льговская, — как содержанка! Хорошо! Содержанкой не всякая может быть, для этого нужно иметь красоту и желание расточать себя, а не крохи сирот, как это сделали ваши родители!

— Мои родители! — воскликнула с холодным и пренебрежительным удивлением Полусова, худая и некрасивая девушка. — Вы с ума, Льговская, сошли!

— Не с ума сошла. Я говорю истину! — еще громче закричала Клавдия. — Ваши родители опекли Надю Мушкину, ее сестер и братьев. Прикарманили ее миллионное состояние. Отец ее построил церковь, а дети его принуждены питаться крохами со стола обокравших их родственников, почитать эти крохи за благодеяния или же просить на паперти церкви, выстроенной их родителем!..

— Вы, Льговская, настоящий Плевако, — с тем же невозмутимым хладнокровием ответила ей Полусова. — Хорошо, я об этом скажу папа… надеюсь, вам и Наде это даром не пройдет, в особенности Наде…

— Не беспокойтесь, Надю я от вас спасу, — сказала, сверкая глазами, Клавдия. — Я ей еще денег дам, как только она будет совершеннолетняя, для возбуждения против вас дела. Богаты вы, но теперешний суд не купишь! Придется вашему папаше за «опеку» сирот отвечать!..

Николай Павлович Смельский, новый жилец Льговских, был в последнем классе училища живописи и ваяния. Сын бедного учителя рисования в одном из глухих городков Саратовской губернии, он, по окончании 4-классной прогимназии, почти мальчиком прибыл в Москву. Средств у него не было никаких. Отец не благословлял его поездку в столицу, а всеми силами старался пристроить его писцом в какую-нибудь канцелярию, где можно было бы, получая гроши, кормиться и помогать громадной, бившейся, как рыба об лед, семье. Но развитой не по летам мальчик не хотел и слышать советов отца. Он всеми силами стремился в «высь», и эта высь занесла его в Москву. Коля Смельский безусловно бы погиб в чужом, громадном городе, если бы не его счастливая наружность, а также и необыкновенные способности. Он сразу, что называется, попал в точку, заинтересовав одного знаменитого художника сначала как «натура», а потом уже как хорошо умеющий рисовать. Массу эскизов набросала с него «знаменитость», прежде чем пристроить его в училище. Коля очень хорошо учился и все свободное время посвящал чтению. Из «штудирования» газет он скоро понял, что пишут в них такие грамотеи, которых он очень легко может заткнуть за пояс, в особенности в своей сфере, в художественной критике. Он попробовал свои силы, и написанная им статья по поводу последней выставки была с удовольствием помещена в одной из бойких газет, и Смельского даже попросили быть ее постоянным сотрудником. С самого детства Коля писал потихоньку стихи. Обласканный редактором газеты, он попытал снова запрячь Пегаса и составить злободневные стишки, и что же: стихи очень понравились, и Смельский стал ежедневно заполнять своими рифмами газетный лист! Таким образом, заработок, небольшой, но все же заработок, позволил ему отказаться от помощи «знаменитости» и начать самостоятельную жизнь.

Смельский был скромный молодой человек. Ему было двадцать четыре года, но он еще не знал физически ни одной женщины. Его целомудрие было предметом постоянных насмешек товарищей, бродивших по притонам, посещавших заведение г. Декольте. С двумя своими товарищами Смельский перессорился из-за «женского вопроса» и переехал от них ночью в первый попавшийся номер. Ему в этот вечер готовили полное падение, так как товарищи нарочно пригласили к себе трех «дам», причем ассигнованная на его долю «красавица» была действительно привлекательна и крайне нахальна. Она даже почти разделась, чтоб соблазнить прекрасного Иосифа, но он благополучно, собрав свои пожитки, удрал.