Поросенок в колючей шубке
(Сказки) - Козлов Сергей Григорьевич - Страница 3

А снег всё падал и падал. Снежинки всё чаще опускались Медвежонку на нос, приседали и, улыбаясь, говорили: «Здравствуй, Медвежонок!»

«Очень приятно, — говорил Медвежонок. — Вы — шестьдесят восьмая». И облизывался.

К вечеру он съел триста снежинок, и ему стало так холодно, что он едва добрался до берлоги и сразу уснул. И ему приснилось, что он — пушистая, мягкая снежинка… и что он опустился на нос какому-то медвежонку и сказал: «Здравствуй, Медвежонок!», а в ответ услышал: «Очень приятно, вы — триста двадцатая».

…Пам-па-ра-пам! — заиграла музыка. И Медвежонок закружился в сладком, волшебном танце, и триста снежинок закружились вместе с ним. Они мелькали впереди, сзади, сбоку и, когда он уставал, подхватывали его, и он кружился, кружился, кружился…

Всю зиму Медвежонок болел. Нос у него был сухой и горячий, а в животе плясали снежинки. И только весной, когда по всему лесу зазвенела капель и прилетели птицы, он открыл глаза и увидел на табуретке Ежика. Ежик улыбался и шевелил иголками.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Медвежонок.

— Жду, когда ты выздоровеешь, — ответил Ежик.

— Долго ты ждешь?

— Всю зиму. Я как узнал, что ты объелся снегом, сразу перетащил все свои припасы к тебе…

— И всю зиму ты сидел возле меня на табуретке?

— Да, я поил тебя еловым отваром и прикладывал к животу сушёную травку…

— Не помню, — сказал Медвежонок.

— Ещё бы! — вздохнул Ежик. — Ты всю зиму говорил, что ты — снежинка. Я так боялся, что ты растаешь к весне!..

ДОБРЫЙ СЛОН

В феврале Ежик целыми днями топил печь и всё равно по утрам не мог вылезти из постели — так было в доме холодно.

«Что же это за наказание? — бормотал Ежик, слезая с постели и всовывая лапы в валенки. — Ещё неделю постоят такие морозы — и у меня ни одной дровишки не останется!»

И он зашаркал к печке, отодвинул заслонку и развёл огонь.

Огонь весело загудел, и Ежик стал обдумывать своё бедственное положение.

«В лесу теперь снегу видимо-невидимо! — думал он. — И все тоненькие ёлочки занесло. А толстую одному не спилить… Хорошо, кабы Медвежонок наведался: у него и топор острый, и пила есть, и специальные саночки, чтобы дрова возить… Вот пришли бы они вместе с Осликом и сказали: „Ежик, у тебя, наверное, дрова кончились? Пойдём напилим и наколем новых!“ А я бы их напоил чаем, и мы бы все трое пошли в лес, и тогда бы я ни за что не замёрз. А теперь Медвежонок, наверное, крепко спит и совсем забыл обо мне…»

И Ежику стало так грустно, что он подкинул ещё две дровишки и, уже ни о чём не думая, стал смотреть на пламя.

Печь разогрелась, и теперь в доме было тепло, и Ежику уже не верилось, что дровишки могут кончиться и он замёрзнет. И он, незаметно для себя, размечтался…

«Вот, — мечтал Ежик, — кончатся у меня дрова, и совсем станет холодно, и начну я замерзать… И об этом узнает Слон в зоопарке. Он притворится спящим, а когда сторожа уснут, прибежит в лес, найдёт мой домик, всунет хобот в трубу и станет тепло дышать. А я скажу: „Спасибо, Слон. Мне очень тепло. Пойди теперь погрей Медвежонка, — у него, наверное, тоже кончились дрова…“ И Слон будет каждую ночь убегать из зоопарка и дышать в трубу мне, Медвежонку и Ослику — и мы не замёрзнем!..»

А морозы всё лютели и лютели. И действительно, через неделю у Ежика совсем кончились дровишки. Он в последний раз крепко протопил печь, сложил на постель все одеяла, а сверху положил полушубок и валенки.

Потом залез под эту гору и стал ждать.

Сначала ему было жарко, а потом, когда печь остыла, стало холодно. И с каждым часом становилось всё холоднее.

«С-с-скорее бы п-п-ришёл С-с-слон!» — шептал Ежик, свернувшись калачиком под одеялами. Он так замёрз, что у него давно уже не попадал зуб на зуб. А Слон всё не приходил…

«С-с-слон! — звал Ежик. — Я з-з-замерзаю… П-п-риди, п-п-пожалуйста, С-с-слон!»

Ежик звал Слона три дня и две ночи.

А на третью ночь ему стало так тепло, что он даже сбросил с себя полушубок и валенки.

Это в лес пришла оттепель.

А Ежику казалось, что это огромный добрый Слон ходит меж сосен и дышит ему в трубу.

ЧИСТЫЕ ПТИЦЫ

Больше всего Ежик любил эти первые по-настоящему весенние дни! Уже ни одного островка снега не осталось в лесу, в небе по ночам громыхал гром, и, хотя молнии не было видно, до самого утра шумел настоящий проливной дождь.

«Лес умывается! — думал Ежик. — Умываются ёлки, пеньки и опушки. А птицы летят теперь с юга, и им тоже моет дождь пёрышки!»

И по утрам он выходил на крыльцо и ждал чистых, вымытых птиц.

— Ещё не прилетели! — говорила Белка.

— Кар-р-р! Им тр-р-рудно в пути! — картавила Ворона.

А Ежик нюхал воздух и говорил:

— Всё равно пахнет чистыми птицами!

И Дятел тогда принимался на самой верхушке сосны чистить себе пёрышки.

«Я тоже должен быть чистым! — думал он. — А то они прилетят и скажут: что же ты такой пыльный, Дятел?»

Заяц сидел под кустом и мыл себе уши.

— Возьми еловую шишку! — крикнул Ежик. — Еловой шишкой лучше отмывается!

— А чем вы посоветуете мне почистить рога? — спросил, выйдя на опушку перед Ежикиным домиком, Лось.

— Песком, — сказал Ежик. — Нет лучше, чем чистить рога песком.

И Лось пошёл к берегу реки и увидел вылезающего из воды Лиса. Лис был рыжий-прерыжий и в правой лапе держал пучок прошлогодней травы.

— Не почистите ли вы мне рога? — пробормотал Лось. — А то неудобно: прилетят птицы, а у меня рога — грязные…

— Сейчас? — сказал Лис. Выкрутил пучок прошлогодней травы, спрятал его под большим камнем и вылез на берег. — Где ваши рога?

Лось склонил рога, и Лис принялся начищать их песком.

— Чтобы блестели? — спросил он.

— Нет, — сказал Ежик. — Блестящие рога — некрасиво. Они должны быть… туманные!

— То есть, чтобы не блестели? — уточнил Лис.

— Чтобы не блестели, — сказал Ежик.

И Лось даже отфыркивался — так ему было хорошо и приятно.

А Дятел уже совсем вычистил пёрышки и был теперь чистый и молодой.

Заяц отмыл уши и мыл хвостик.

А Ёжик давно уже протёр тряпочкой каждую иголку и был такой чистый, что даже самая чистая птица не смогла бы ему сказать, что она чище его!

ДАЛЕКО, ДАЛЕКО НА ЮГЕ

В апреле, когда на деревьях начали распускаться почки, Ёжик вышел на берег реки, встал на задние лапки, глубоко вздохнул и посмотрел, не сорвалась ли с привязи Щука. Щуку он поймал ещё прошлым летом, и с тех пор она жила у него на длинной веревке, один конец которой был обмотан вокруг щучьего хвоста, а другой — привязан к колышку.

Ежик потянул за верёвку и спросил:

— Как ты себя чувствуешь, Щука?