Душа на осколки - Акулова Мария - Страница 4

Та, конечно, попыталась сопротивляться, но посчитав, что может пока приготовить необходимую одежду, сдалась.

Заперев дверь в ванную комнату, Альма на секунду прикрыла глаза. Святой Кастий… Как кровать занимала большую половину комнаты, так и ванна, о которой раньше Альме доводилось только слышать, возвышалась на стальных ножках, а наполнившая ее вода окутывала помещение горячим паром. Все, что могли им когда-то обеспечить матушки – общая баня раз в три дня. Волосы мыть разрешалось не чаще, чем раз в неделю, ведь все время, отданное телу – забранное у воспитания духа, в них же воспитывали именно его.

А в этом доме все будто кричало о том, что она сама, Альма, просто жалкое создание. Жалкое создание в монашеской робе, чуждое богатству обстановки, атмосферы и обитателей дома.

Чтобы скинуть эту самую робу, пропахшую сыростью и ветхостью монастырской спальни, девушке понадобились считанные мгновения, и ровно столько же на то, чтобы скользнуть в горячую ванну.

Все это казалось Альме нереальным. Все, что творилось вокруг. Еще вчера она ложилась спать, чтобы сегодня встать раньше рассвета и прожить день, ничем не отличающийся от прошлого, а теперь оказалась в неизвестном доме, среди неизвестных людей, и даже не людей. И ведь должна бояться. Должна, но почему-то в голове лишь мысли о том, что это правильно. Что так и должно было быть.

Минуты тянулись невероятно медленно, по телу разливалась непривычная истома, все грозило закончиться новой порцией сна, теперь уже прямо в воде, но очередной стук в дверь заставил Альму вновь встрепенуться.

– Вам помочь?

Боясь, что девушка и вправду заявится помогать, Альма скользнула босыми ногами на холодный кафель, по телу прошла дрожь.

– Не нужно, спасибо, – прежде чем горничная решит ослушаться, Альма облачилась в свой привычный наряд.

Пусть он не вписывается в общий ансамбль богатства и роскоши, она и себя не чувствовала частью этого ансамбля, потому притворство здесь неуместно.

– Все готово, госпожа, – горничная снова встретила ее, потупив взгляд, при этом обращалась она к кровати или к вернувшейся в комнату Альме, понять было слишком сложно. – Я помогу вам одеться.

– О, нет, – Альма отступила, мотнув головой.

На кровати лежал наряд. Несомненно, красивый, несомненно, ужасно дорогой, удобный, но надевать она его не собиралась.

– Но леди…

– Нет, – иногда даже в ней просыпалась решительность.

– Но мне велено…

– Как тебя зовут? – обращаться к незнакомке, не зная ее имени, Альме порядком надоело.

– Свира.

– Ты свободна, Свира, не волнуйся, если спросят, скажи, что сделала все, что тебе велели. Если спросят меня, я скажу, что сама переоделась в свое.

– Но, госпожа, мне велено…

– Альма. Меня зовут Альма, и я не госпожа. Я послушница монастыря.

– Мне велено подготовить вас к ужину, госп… Альма, – запинаясь, Свира продолжала спорить с кроватью, на которую сейчас смотрела. Нежелание же оглядываться на нее, Альму уже откровенно раздражало.

– Тогда я оденусь сама, я не беспомощна.

Свира явно собиралась возразить, но вовремя прикусила язык, лишь кивнула, пятясь к двери.

– Я буду ждать вас за дверью, госп…

– Альма, – девушка резко обернулась, блеснув глазами. Наверное, впервые она позволила себе повысить голос на кого бы то ни было. И Свира была в этом не виновата, просто спокойствие, которое еще совсем недавно царило в душе, начало проходить, заполняя мысли паникой. Кажется, Аргамон все же применил к ней какие-то успокаивающие чары, действие которых грозило вот-вот закончиться.

Блузка из нежного шелка, куда более тонкого, чем покрывало на кровати, и юбка, плотно облегающая талию, и пышным колоколом спускающаяся к полу. Такого Альма тоже никогда в своей жизни не носила. Вот только нетерпение не давало насладиться всем этим. Не может подобное даваться просто так. И если мысли о том, что имей на ее счет планы по расправе, на подобное бы не распылялись, немного успокоили, то непонимание ситуации по-прежнему убивало.

Облачившись в предложенное одеяния, девушка вышла из комнаты.

***

По коридору Альма неслась уже уверенным шагом. Она следовала за Свирой, мысленно храбрясь и готовясь к долгой беседе с тем пугающим мужчиной, что встретил ее на пороге дома. Девушка поочередно прокручивала в мыслях вопросы, которые должна задать: зачем? как долго? почему? Прежде чем определиться, как стоит себя вести, девочка хотела разобраться с происходящим вокруг. С происходящим, так и не вписавшимся в ее понимание. В какой-то момент Свира запнулась, резко останавливаясь, Альма же затормозила инстинктивно и лишь потом поняла, что причиной остановки стал оклик вышедшего из-за угла мужчины.

– Постой, гелин, – Аргамон преградил им дорогу, закрывая собой практически весь проход. Рядом с ним Свира сжалась еще больше. А вот Альма вскинула взгляд без боязни. Он ее не пугал, в отличие от того, другого, он почему-то не пугал. – До ужина еще есть несколько минут, ступай, Свира, а мы с гелин поговорим, – еще один учтивый поклон, теперь уже перед Аргамоном, и Свира прошмыгнула мимо мужчины, скрываясь за поворотом.

Он же еле заметно улыбнулся Альме, указывая куда-то вглубь коридора.

– Как насчет душевного разговора, Альма?

Вопрос не требовал ответа. Девушка послушно развернулась, направляясь теперь уже в противоположную сторону.

***

– Присаживайся, гелин, – Аргамон указал на кресло за ее спиной, сам же устроился на диванчике напротив. Сложись обстоятельства по-другому, Альма, наверное, даже посмеялась бы тому, как комично смотрится огромный мужчина на практически кукольном предмете мебели.

– Я не гелин, я стану монахиней, – девушка послушно опустилась на мягкую обивку кресла, отмечая, что живущие тут люди привыкли к комфорту во всем. Теплые постели, дорогие одежды, мягкая мебель, наверняка вкусная еда, дорогое вино. Ее мир так далек от этого, да и в этом она скорей всего смотрится глупо.

– Но ведь еще не стала, гелин, – губ мужчины опять коснулась улыбка. Он чуть наклонил голову, заглядывая в лицо девушки. – Сколько тебе сейчас, дитя? – он уже не помнил ее такой. В прошлый раз они решили, что не стоит торопиться, нужно дать событиям идти своим чередом. Тогда успеха это не принесло. Хотя Аргамону иногда казалось, что в их деле успеха быть не может ни при каких обстоятельствах.

– Пятнадцать, – жизнь Альмы сложилась таким образом, что она не знала дня своего рождения. С детства свыклась с мыслью о том, что очередной новый год для нее отсчитывается с первого дня лета. Еще три года, и перед ней стал бы самый настоящий выбор без выбора: послушницы имели право покинуть стены монастыря. Имели право выбрать другую жизнь, отправиться со своим скромным сундуком на поиски судьбы, но так не поступал никто. С младенчества им внушали, что мир вокруг жесток и беспощаден. А особенно беспощаден к ним – сиротам, за спинами которых не стоят родители. Не будет наказан их обидчик, не будет отомщено их унижение. Лишь оставаясь в стенах монастыря, они смогут этого избежать. За долгие пятнадцать лет ни одна послушница не покидала холодные стены навсегда. В этом Альма была первой.

– Не спеши расти, гелин, все успеется, – то, как серьезно она смотрела, как себя вела, не походило на манеру пятнадцатилетнего ребенка. Но детскость в ней жила, Аргамон знал. – Я хочу поговорить.

На каждую его фразу девчушка реагировала, напрягаясь еще больше. Спина уже и без того ровная, как палка, выровнялась еще больше, лоб чуть сморщился, губы сжались в белую линию.

– Тебя ведь интересует, почему ты здесь?

Кивок и побелевшие костяшки пальцев, сжатые в кулаки, стали ему ответом. Волнуется, боится, еще бы.

– Ты с младенчества воспитывалась в монастыре, я знаю это от твоих наставниц. И понятия не имеешь о том, кто дал тебе жизнь.

Это была правда. В монастырь попадали по-разному, кого-то отдавали родители, не способные прокормить, кого-то приводили родственники и соседи, на которых свалилась обязанность выхаживать лишившегося родителей ребенка, некоторые приходили сами, испытав боль потерь любимых, родных или даже себя, а Альма знала лишь то, что однажды утром ее нашли на подъемном мосту. Корзину, в которой лежал ребенок, обнаружила матушка Витта, возвращаясь из города. Сегодня Альма не впервые ощущала шелк под ухом – корзинка была застелена не менее дорогим материалом.