ГПУ
Записки чекиста - Агабеков Георгий Сергеевич - Страница 44

Приехавшему в Константинополь Троцкому с семьей отвели на первое время помещение в советском консульстве. Одновременно, резидент ГПУ в Константинополе Минский получил распоряжение тщательно наблюдать за Троцким, но быть с ним любезным и помочь ему устроиться в Турции по его личному желанию.

Во исполнение инструкции, Минский хотел представиться Троцкому, но Троцкий не принял его и поручил сыну вести все переговоры. Этот сын, довольно наглый молодой человек, забыл, что он сам не Троцкий, а всего только его сын, и пытался говорить с Минским в повелительном тоне. Минский его осаживал, но ежедневно получал десятки требований, исходивших якобы от Троцкого.

Консульство предложило Троцкому подыскать себе другое помещение. Троцкий долго не соглашался, но, наконец, уступил при условии, что ему будет найдено помещение удобное и безопасное от возможных покушений со стороны белой эмиграции. Минский пустил на розыски помещения почти всю свою агентуру. В течение месяца Троцкому было предложено около 20-ти квартир, но от всех он отказывался под разными предлогами. Наконец, стало ясно, что Троцкий не желает покидать консульство и хочет выиграть время. Минский начинал терять терпение. Между ним и сыном Троцкого происходили жестокие схватки. В конце концов, Минский настоял на своем. Троцкий выехал из советского консульства. Теперь он живет на острове Принкипо под охраной и наблюдением турецкой полиции и тайных агентов ГПУ.

Кроме задачи устроить Троцкого на жительство, перед ГПУ стоял вопрос о наблюдении за деятельностью Троцкого. Для этой цели Минский использовал агента, работающего официально в одном из советских хозяйственных учреждений в Турции. Этот агент, бывший офицер, знакомый с семьей Троцкого по Москве, якобы возобновил свое знакомство с Троцким и, посещая его, передавал резиденту ГПУ разные сведения. В конце 1929 года этот агент женился на сотруднице связи при ГПУ некоей Эльзе.

Константинопольская резидентура ГПУ организовала также пересмотр писем, прибывающих по турецкой почте на имя Троцкого. Несколько таких писем при мне получено было в Москве. Они носили официальный характер. Некоторые издатели и журналисты обращались к Троцкому с вопросами или предложениями. Впоследствии было решено таких писем не задерживать, а пропускать их Троцкому.

После ареста Блюмкина, Минский рассказывал, что при встречах с сыном Троцкого, он часто удивлялся его осведомленности о делах в советском консульстве. Так, например, Троцкий всегда знал, когда резидент ГПУ отправляет почту в Москву и когда почта прибывает из Москвы. В то время Минский не мог догадаться, откуда это могло быть известно Троцкому, но теперь вспоминает, что Блюмкин всегда старался узнать за несколько дней об отправке курьеров в Москву и, по-видимому, сообщал Троцкому. Из допроса Блюмкина, между прочим, выяснилось, что он должен был вести в Москве переговоры с Радеком. Первое время после ареста Блюмкина, все думали, что его выдал Радек. Это недоразумение рассеял секретарь ЦКК Ярославский, выступивший на одном из собраний ГПУ с обвинением Радека в двуличности.

Оказывается, Радек, отказавшись от троцкистских взглядов, все же ничего не сообщил ни в Центральный Комитет партии, ни в ГПУ о посещении Блюмкина. После ареста Блюмкина, Радек был вызван в Центральный Комитет и подтвердил показания Блюмкина, сообщив при этом, что на предложения Троцкого, переданные через Блюмкина, он ответил отказом.

Весной 1929 года в ГПУ поступила просьба сына Троцкого разрешить ему приехать в СССР за женой. Мы передали просьбу в Центральный Комитет партии, откуда получился отрицательный ответ. Отказ мотивировался тем, что сын Троцкого может приехать под предлогом личных дел, а в действительности начнет, вероятно, устанавливать связь с троцкистами. Поэтому было благоразумно предложено невестке Троцкого, без помощи мужа, самой выехать в Константинополь.

После высылки Троцкого в Константинополь, число сочувствующих ему в России значительно увеличилось. Особенно много сторонников он приобрел среди беспартийных рабочих и крестьянских масс. Центральный Комитет партии, учитывая растущую популярность Троцкого, широко использовал опубликованные Троцким в английских и американских газетах статьи и объявил его уже не оппозиционером, а контрреволюционером. На всех собраниях и митингах выступали правоверные коммунисты и по заказу Центрального Комитета партии порочили Троцкого на все лады, вспоминая все его политические ошибки с 1903 года.

Пока Центральный Комитет партии боролся с троцкизмом (вернее, лично с Троцким, так как в сущности Сталин украл программу Троцкого и сам проводит ее в жизнь), начала выявляться новая оппозиция справа. На смену Троцкому выступили против Сталина новые борцы, бывшие соратники Сталина в борьбе с Троцким. Разгоревшаяся борьба с правыми уклонистами отвлекла внимание партии от троцкизма. К осени 1929 года можно было видеть, что Троцкого постепенно забывают в советской России.

Сейчас можно с уверенностью сказать, что пройдет еще один год такой пассивности, какую проявляет Троцкий в изгнании, и вождь красной армии до конца своих дней останется на берегах Босфора, превратясь из страстного политика просто… в рыболова.

Появившиеся колебания в рядах коммунистической партии заставили Центральный Комитет и руководителей ГПУ усиленно следить за настроениями сотрудников ГПУ. ГПУ должно быть идейно абсолютно чистым и кристальным, т. е. вполне преданным Центральному Комитету партии, орудием которого оно является.

Каждый сотрудник вечно «проверялся» и «прорабатывался» для выяснения, не заражен ли он теми или иными уклонами. Помню, когда я приехал в Москву в 1928 году, я в течение первых двух-трех месяцев был абсолютно загружен всяческими докладами, в которых должен был доказать правоверность своих точек зрения. При малейших подозрениях сотрудников ГПУ откомандировывали. Тому примеров множество.

По поводу статьи Оссовского в журнале «Большевик» о допустимости существования других партий в СССР, начались усиленные разговоры среди сотрудников ГПУ. В одной из бесед сотрудник Риольф, выдвиженец из рабочих, высказал мысль, что существование в СССР другой партии, кроме коммунистической, дало бы возможность иметь легальную оппозицию, выступления которой могли бы «выпрямлять линию коммунистической партии». За эти слова Риольф через два дня был откомандирован из ГПУ.

Сотрудники ГПУ вообще очень интересовались внутрипартийной жизнью и иногда, бросая свою основную работу, горячо обсуждали между собой тот или другой принципиальный вопрос. Но на партийных собраниях, за исключением казенного докладчика, почти никто не выступал. Руководители жаловались на равнодушие членов партии, не понимая или не желая понимать, что люди не выступают потому, что все равно нельзя сказать, что чувствуешь и что думаешь. В товарищеской среде эти «равнодушные» сотрудники чрезвычайно бурно обсуждали каждое мероприятие партийной верхушки.

В середине 1929 года, когда мы еще ничего не знали о борьбе между Бухариным и Сталиным, Эйнгорн сообщил нам, что между членами Политбюро происходит сильная склока по вопросу о темпе социалистического строительства. Еще не поступило в ГПУ стенографического отчета о заседаниях Политбюро, но сотрудники ГПУ уже частным образом обсуждали все спорные вопросы. Начал обнаруживаться так называемый правый уклон. То же явление наблюдалось и во всех других партийных организациях.

Центральный Комитет решил устроить чистку и проверку членов партии, чтобы освободиться от «уклонистов».

В первую очередь началась чистка ячеек ГПУ. Комиссия по чистке состояла из вождей Центральной Контрольной Комиссии — Сольца, Караваева и Филлера. Чистка началась в августе. Предварительно Комиссия просмотрела все «личные дела» сотрудников (документы, вроде послужных списков, но гораздо более подробные), охотно принимала анонимные доносы. Все сотрудники впали в панику. Никто не знал, как будет проводиться чистка, каковы будут ее результаты. Люди, не испытывавшие страха в боях, рисковавшие жизнью в подпольной работе заграницей, ныне дрожали. Их партийная честь находилась в руках этих трех человек.