Наша старая добрая фантастика. Цена бессмертия (антология) - Днепров Анатолий - Страница 45

Картинка эта обидела Морева (особенно «НИИ парового отопления»), но суть он схватил мгновенно.

— Вы хотите сказать, что тут можно спрогнозировать открытие сверхпроводимости?

Я пояснила: нет, спрогнозировать открытие сверхпроводимости нельзя, но можно предвидеть, что будет что-то открыто. Удивительно, если бы свойства веществ не менялись при приближении к абсолютному нулю.

Морев молча смотрел на меня. Ах, как он смотрел! Честное слово, впечатление было такое, что он готов и сейчас попросит телефончик...

— Знаете, Кира Владимировна, с некоторых пор я стал собирать о вас... информацию. Дела в НИИ шли хорошо, но без взлетов. Я часто вспоминал наш разговор. Информация накапливалась странная — вроде бы выдумки, мифы, научный фольклор. Но теперь я готов верить всему... Значит, НИИ парового отопления, а в нем чудак, изучающий низкие температуры. И как в данном случае зовут этого... чудака?

— Иван Кузьмич, — сказала я и подумала, что все-таки это свинство, Иван Кузьмич мог бы поставить меня в известность. — Демешкин Иван Кузьмич. Лаборатория фотохимии.

Морев виновато развел руками. Ивана Кузьмича он, конечно, не помнил.

— Лет десять назад у вас была тема, связанная с быстропротекающими процессами. По заказу ваших химиков Демешкин конструировал аппаратуру. Нужны были вспышки в одну миллиардную секунды, нет, меньше, что-то около 10^-10 или даже 10^-11. Демешкин разработал совершенно новые способы, институт их запатентовал...

— Помню, — кивнул Морев. — Мы даже продали две лицензии японцам.

Человека он не помнил, а про лицензии знал, хотя продали их до его появления в институте. У меня вертелась на языке пара теплых слов, но я сдержалась.

— Так вот, Демешкин Иван Кузьмич, — продолжала я. — До войны кончил девять классов. С сорок третьего — на фронте. Сапер. Два ранения, орден Красной Звезды, орден Славы III степени, медали. Демобилизовался, работал, по вечерам учился... Упорный человек. Кончил автодорожный институт... У него талант экспериментатора, тяга к тонкой механике, оптике. К вам в НИИ он попал, когда ему было сорок шесть. И впервые осознал свое призвание. Это как поздняя любовь — счастье, которое страшно потерять, потому что знаешь, что потом ничего уже не будет. Ну, пять лет он делал то, что соответствовало его призванию и нужно было институту. А потом тема кончилась. Он собирал хитрейшую аппаратуру, у него были потрясающие идеи насчет измерения сверхмалых промежутков времени, но это никому не требовалось. Впрочем, в институте помнили проданные лицензии, и некоторое время Демешкина не трогали. А потом пришли вы. Толковых людей вы мобилизовали, бестолковых выгнали, а чудаковатый Демешкин повис в воздухе. Я его сразу приметила: вот человек, умеющий измерять 10^-15 секунды, в планах у него рывок к 10^-25, но он никому не нужен в этом химическом НИИ — со своим автодорожным дипломом и со своей сумасшедшей любовью к этим «минус в такой степени»... Зарайский предложил ему уйти по собственному желанию: лаборатории потребовался химик-аналитик.

— Вспоминаю, — кивнул Морев. — Тут есть деталь, ускользнувшая от вас. Допустим, чудак в НИИ парового отопления планирует испытания не при абсолютном нуле, а ниже, понимаете, ниже, ну, при минус 500 . Что бы вы тогда сказали? Вспышка — материальный процесс. А самые быстрые процессы — сильные взаимодействия в атомных ядрах — протекают за 10^-23 секунды. Нельзя планировать получение вспышки в 10^-30 или 10^-40 секунды. Это физически безграмотно. Зарайский рассказал мне о планах Демешкина. Что ж, в конце концов, в интересах Демешкина было перейти в другой институт.

— Как же!.. В его интересах было остаться с аппаратурой, которую он собирал годами, — я с трудом сдерживалась. — Вы говорите, самые быстрые процессы продолжаются 10^-23 секунды, так? Теперь представьте на мгновение, что каким-то чудом удалось выйти в область процессов, длящихся на несколько порядков меньше. Тогда слоник свободно пройдет сквозь любые стены. Ведь стены состоят из атомов, и эти атомы не успеют прореагировать с атомами слоника.

Морев понял идею, но я не могла отказать себе в удовольствии разъяснить популярно:

— Если очень быстро, например, за одну миллионную долю секунды опустить палец в кастрюлю с кипящей водой и так же быстро вынуть палец — ожога не будет, не правда ли?

От примера с кастрюлей он рассвирепел: «Вы допускаете три фундаментальные ошибки...» — но я не дала себя перебить.

— Одна ошибка, Игорь Петрович! Одна ошибка — вера в незыблемость барьеров. Мы абсолютизируем сегодняшние пределы знания. Ну кто сказал, что в глубинах элементарных частиц не могут идти сверхбыстрые процессы? Ведь сто лет назад не знали о ядрах атомов и, следовательно, не знали про сильные взаимодействия, тогда 10^-23 секунды тоже можно было объявить принципиально недостижимыми... И вот что, глубокоуважаемый Игорь Петрович, если вы намерены и дальше твердить о невозможности, ждите следующих слоников. У Демешкина их семь.

Морев сразу погас.

— Значит, вы с самого начала в курсе этой... шуточки?

— Ничуть! Просто год назад я была у Демешкина дома. Он болел. Лежал на диване. Знаете, старый диван с высокой спинкой, а на спинке зеркало и полочки. На одной полочке стояли слоники. Я их увидела у вас — и вспомнила.

— Где он работает, Ваш Демешкин?

— У меня в лаборатории, где же еще. Четыре года. Я его оформила... психологом. Достаю оборудование, выбиваю премии, у него большая семья.

— Представляю, сколько неприятностей было за четыре года...

Нет, вряд ли Морев представлял, сколько их было, этих неприятностей! В каких только инстанциях меня не прорабатывали... Дважды я ставила вопрос так: выгоните Демешкина — я тоже уйду... К бездельникам привыкли, их может собраться целая толпа — никто не возмутится. А когда один человек делает что-то, считающееся невозможным, вот тут все бросаются экономить государственные деньги...

— Вы только не обижайтесь, Кира Владимировна, — сказал Морев, и я почувствовала, что он действительно не хочет меня обидеть. — То, что делает Демешкин, просто не укладывается в рамки науки. Вы что — в самом деле верили в успех?

Что я могла ответить? Рамки науки... Я верила, нет, твердо знала, что кто-то должен набивать себе синяки и шишки, раздвигая эти рамки.

— На такой успех не рассчитывала, — сказала я. — Но что-то, понимаете, что-то должно было найтись в этой невозможной области сверх-сверхбыстрых процессов...

Мы помолчали. Потом Морев сказал:

— Если меня уволят, я попрошусь к вам младшим научным сотрудником. С темой «Исследование свойств вещества при температурах ниже абсолютного нуля». Возьмете?..

На улице я долго рассматривала свой «Запорожец». Коралловая эмаль сверкала на солнце: у меня прекрасная шведская паста. Я смотрела на «Запорожец» и думала, что скоро такие машины останутся в музеях. Пусть даже не очень скоро. Важно, что найден новый принцип.

Потом я села за руль и заставила себя не думать о делах. Впрочем, одна мысль все-таки промелькнула. Сейчас к Меркурию летит первая экспедиция, забавно, если на месте посадки экипаж встретят семь мраморных слоников...

1981 г.

Желтое, заострившееся, уже нечеловеческое лицо утонуло в подушке. Накрытое одеялом тело было столь плоским, что казалось — голова существует сама по себе. Даже не голова — обрубок мумии, восковой слепок, муляж с неряшливо приклеенными прядями жидких волос.

— Сэтти Товиус, покушение на самоубийство, десять таблеток пекталана, все обычные меры приняты, состояние безнадежное, — скороговоркой пробубнил дежурный врач.

Профессор молча разглядывал то, что еще вчера было Сэтти Товиусом — человеком, служащим, налогоплательщиком, — а теперь являло собой полутруп. Все закономерно. Среда осуществляет отбор нежизнеспособных форм: так было миллиарды лет назад с амебами и водорослями, это же самое продолжается и теперь. Природная среда, социальная среда — какая разница! отбор все равно действует.