Феррус Манус: Горгон Медузы - Гаймер Дэвид - Страница 5

«Но любишь ли ты ее, брат? Я же знаю, ты говоришь с ней, когда вы наедине».

Перед носом самолета возникла «Молния-Примарис» с черным корпусом. При ее появлении в кровоток Мозеса хлынули адреналиновые соединения, и пилот, забыв, что видит чужой сон, нажал на гашетку лазпушек. В безлюдном ангаре ничего не произошло, но в общих грезах Труракка и «Ксифона» сверхмощные энергетические лучи полоснули по петляющему ударному истребителю.

«Битва — нечто большее, чем цифры и углы атаки. Это состязание».

До перерождения Мозес рос в окружении машин. На Медузе они давали защиту, и от их благосклонности зависело само выживание. Они требовали не любви, а уважения, и у каждой единицы легионной техники имелись собственный характер и свои фавориты. «Ксифон» возражал против того, что ему в пару выбрали Труракка, — так же громогласно, как и сам воин поначалу. Вряд ли воин мог винить машину за то, что она боролась с ним.

«Мой брат слишком щедр на уверения».

Легионер тряхнул головой. Еще не хватало, чтобы слова брата-ведомого проникли в спящий дух и без того вспыльчивого перехватчика!

— За «Молнией», — пробормотал он, чуть потянув ручку на себя. — На сей раз мы все сделаем верно.

— Труракк?

Мозес не сразу сообразил, что голос Ортана Вертэнуса прозвучал не из сна-выгрузки. Пилот попытался сосредоточиться на «Молнии». Она удалялась, готовясь ускорить ход.

— Эй, я знаю, что ты там! Мне отсюда видны огоньки на твоем летном панцире.

— Я практикуюсь! — огрызнулся Труракк сквозь стиснутые зубы, стараясь удержаться в грезах.

— Мы понимаем, что тебе нужны тренировки, но пора бы и меру знать. Машина уже устала от твоего внимания!

Пилот услышал смешки, однако уже не из вокса на приборной панели.

— Мне понятно каждое твое слово по отдельности, а вместе выходит какая-то бессмыслица, — парировал он.

— Отключайся, Труракк.

Этот голос принадлежал командиру авиакрыла. Тон Палиолина отбил у Мозеса охоту к дальнейшим препирательствам.

Легионер неохотно завел руку за голову и отсоединил невральный кабель. Тот вышел из черепа с металлическим скрежетом. Симуляция в разуме мгновенно засбоила и погасла. Втянув холодный едкий воздух «Железного кулака», Труракк быстро заморгал, чтобы приспособиться к данной версии реальности. Он по-прежнему сидел в «Ксифоне», но с поднятым фонарем кабины и в темноте, которую рассеивали только крошечные индикаторы на его летном панцире, упомянутые Вертэнусом.

Все еще моргая, пилот под скрип снаряжения вылез наружу и увидел внизу звено III легиона «Коса» в полном составе.

Вот Эдоран — угрюмый, вечно недовольный, с тяжелым взглядом. Его брат-ведомый Тайро держал стакан и широко ухмылялся. Секка, неразговорчивый брат-ведомый Палиолина, стоял, скрестив руки на груди, и с профессиональным интересом разглядывал неосвещенный ангар.

— Ты слышал? — спросил Эдоран с типичным для себя постным выражением лица. Под его горжетом, словно громоздкие украшения, висели узлы подключения и ноосферные кабели. — Наш следующий вылет уже не будет игрой. И тебе нужно сойтись характерами не только с «Камой». Среди людей тоже есть уникальные личности.

На языке предков капитана Акурдуаны название «Ксифона» Труракка означало нечто вроде «стилета» или «клинка». Мозес ненавидел это имя.

— Спускайся быстрее, пока он не разошелся, — устало произнес Тайро.

— Не представляю, каким образом братание поможет нам достичь необходимого взаимопонимания.

— Они ведь не все такие, да? — поинтересовался Вертэнус.

— Могу сказать, что нет, — ответил Палиолин. — Взять хотя бы лорда-командующего Дюкейна, которому меня представил капитан. — Командир посмотрел на Труракка: — Ты побратаешься с нами и насладишься этим. Таков мой приказ.

— Что ты задумал?

У Мозеса имелись всевозможные теории насчет того, как Дети Императора развлекаются в свободное время. Ничего хорошего он не ждал.

— Поверь: тебе понравится, — сказал Палиолин.

Дымный полумрак медузийской ночи окутывал широкое полусферическое возвышение, по обе стороны которого поднимались и опускались шипящие поршни. Далекий лязг молотов и прессов отдавался дрожью в решетчатом настиле. Пар, тянущийся из щелей, почти сразу же конденсировался в холодном воздухе. Капельки влаги оседали на поручне, идущем вдоль окружности помоста. В гигантском помещении резко пахло горячими смазочными маслами и припоями — здесь жила грубая мощь машины.

Анвиларий напоминал Акурдуане уральские заводы, хотя с этими храмами промышленности не мог сравниться в масштабах даже колоссальный флагман Железных Рук, полный юношеской необузданности.

Разгладив ладонями влажный лист пергамента с наброском помещения, выполненным угольным карандашом, воин критически осмотрел рисунок. Ему удалось идеально передать ощущение движения — отразить то, как сотрясались поверхности, и то, как сияние люмен-камней в позолоченных канделябрах из железистого стекла создавало игру света и черно-серых теней в паровой завесе. Но вот попытки воплотить в эскизе чувство благоговейного трепета закончились неудачей. Акурдуана надеялся, что зарисовка будет пробуждать воспоминания о Манраге^[8] или Народной, однако в его работе не оказалось и намека на готическое великолепие кузниц Темной эпохи.

В приступе гнева он отшвырнул карандаш. Угольная палочка, перелетев через край возвышения, очень долго падала на нижние уровни машинариума.

— Капитан.

Погруженный в размышления офицер вздрогнул и поднял глаза.

Единственный мостик вел к возвышению со стороны кормы, над углублениями для движущихся механизмов. По нему шагал Габриэль Сантар, и под тяжелыми шагами терминатора дребезжал настил и звенели тросы-оттяжки. Звуки складывались в нечто вроде мелодии расстроенной арфы.

Капитан Десятого оставался в том же облачении, что и на Весте, за исключением шлема и латной перчатки. От него тянуло смазкой, потом и машинным жаром. С морщинистого лица еще не сошли следы ледяных касаний планетоида. На пластинах громадного «Катафракта» поблескивали дрожащие капельки конденсата.

Акурдуана спросил себя, не пытается ли Сантар показать силу.

— Габриэль. — Он уважительно склонил голову. — Скрестить с тобой клинки было для меня почетной возможностью. Ты хорошо показал себя, но твой выбор зоны высадки оказался чуточку очевидным. К тому же Амадей постоянно забывает, что я тоже бился на центральноафрикейском фронте. И на пантихоокеанском.

Офицер вздохнул:

— Тогда Империум был меньше. На Ржави я, конечно, не сражался, но Дюкейн не из тех, кто меняет победную стратегию.

Сантар отмахнулся от этих дежурных фраз:

— Ты пришел заранее.

— Мне нравится одиночество, а на вашем корабле его нелегко найти.

После битвы за Проксиму и утраты запасов генетического материала численность Детей Императора опасно уменьшилась. Акурдуана был одним из Двух Сотен — тех, кто выжил. С помощью Фулгрима III легион оправился от потерь, но оставался небольшим. Капитану, как и многим его братьям, нравилось такое положение вещей. Пустые залы хорошо подходили для раздумий.

— Чем ты тут занимался? — спросил Габриэль, подавшись вперед.

Сложив пергамент, Акурдуана убрал неудачный набросок в рукав.

— Ничем. Убивал время.

— Хорошо получилось?

— Смотря чего ждать от эскиза.

— А ты считаешь его хорошим?

Мечник нахмурился:

— Нет.

— Значит, пока я руководил возвращением моей роты и боевой техники с Весты, ты… рисовал?

— Уверяю тебя: воины, которых ты мне одолжил, в надежных руках. Если понимаешь, что достиг совершенства в какой-либо области, нет смысла дальше оттачивать навыки.

— «Совершенства»? — возмущенно переспросил воин Десятого. — Дерзкое заявление.

Акурдуана пожал плечами. Может, и так, но за триста лет, минувших с тех пор, как его пересоздали по образу и подобию Императора, он не знал поражений.

Сантар умолк.

Пропасть тишины пришлось заполнять механизмам машинариума.