Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" - Страница 52

И вновь ко мне вернулась та мысль, что посетила этим утром — о роковом шаге в судьбе. Чуть отстранившись, я заглянула ему в глаза:

— С самого начала это должен был быть ты. И тогда все сложилось бы правильно.

Вадим вопросительно выгнул бровь, а я сбивчиво пояснила:

— Ты рассказывал мне, что поехал улаживать проблемы в Питере. Если бы ты не уехал тогда, то все было бы иначе. Мы могли бы тогда встретиться. Это ты был бы на месте Димы в тот день. Подвез бы меня…

Он со слабой улыбкой покачал головой:

— Все к лучшему. Все сложилось так, как должно было. Если бы это был я, а не Дима, ничего бы не вышло. Твой номер телефона я попросить бы не осмелился, молчу уже о том, чтобы принять тебя на работу.

Последние его слова больно кольнули.

— Я плохой работник?

Издав смешок, он снова притянул меня к своему телу, уткнулся лицом в капюшон:

— Ты отличный работник. Дело в другом. Первый взгляд на тебя — и как обухом по голове. Я человек, придерживающийся норм в руководстве. Принципов у меня не меньше, чем у тебя. Так как бы я мог взять к себе в сотрудники девушку, к которой, мягко говоря, неровно дышу? Дело бы явно закончилось использованием служебного положения. Хотя… Хотя этим оно и закончилось.

Подняв голову, я внимательно посмотрела на него. Малоприятное, но ожидаемое открытие.

Сгримасничав, Вадим мягко улыбнулся:

— Да, каюсь. Можешь осудить меня, отругать. Я признаюсь, что пользовался своим служебным положением, чтобы привлечь твое внимание или чтобы просто пообщаться с тобой, — мерцающие глаза глядели на меня нежно, проникновенно.

Что же… В итоге еще раз убедилась, что приняла верное решение уволиться. Нас обоих далеко завели чувства.

— Это очень плохо. Не следовало этого делать.

Он заразительно рассмеялся:

— Представь, я не сожалею.

Несколько мгновений Вадим молчал, пристально глядел мне в глаза, лицо посуровело.

— Итак, ответа я пока не получу.

Перевела взгляд за его плечо. Я чувствовала, видела в его глазах, как сильно он хочет хотя бы иллюзию надежды, как сильно сама хочу дать ему ее, но… больше не могу доверять…

— Мне нужно время. И тебе нужно. — Все, что могла ему сказать. Очень мало, жестоко, незначительно. Но правдиво.

— Мне не нужно. — Он не отпускал меня, удерживая рядом, в коконе своего тепла, удерживая мой взгляд силой и интенсивностью своего. — Куда ты едешь?

— К маме.

— И надолго?

— Неделю, две. Может, и месяц. Ничего пока не знаю.

— Хм… — Приблизив свое лицо к моему так, что я почувствовала волнующее и обжигающее тепло его дыхания, он убрал мне за ухо выбившиеся пряди волос, мягко коснувшись пальцами щеки, оставив на коже электрический будоражащий след, ускоривший ритм моего сердца.

— Не увольняйся, возьми дни в счет отпуска.

Теперь я могла только прошептать, вдруг разомлев от жара такой близости:

— Нет. Увольнение — тот шаг, в котором уверена на сто процентов. Нельзя так нам… Мы больше не должны работать вместе. Это сильно влияет, ты сам признался.

Уткнувшись носом в мой лоб, он тоже прошептал:

— Тогда возвращайся. Ко мне.

За моими закрывшимися глазами замельтешили радужные блики, дыхание сорвалось. Так хотелось сказать ему «да»…

Нет, больше никаких опрометчивых поступков, сделанных целиком под влиянием момента, под влиянием желания, чтобы все эти дни, все противоречия исчезли, будто по мановению волшебной палочки, чтобы он никогда меня не отпускал, чтобы мы так и остались стоять, прижавшись друг к другу, а его горячее дыхание скользило по моему лицу, волнуя и успокаивая одновременно.

— Я… — голос осекся.

— Ты все еще не готова, — выдохнул Вадим. — Это я уже понял.

— Когда я решу, — начала я, а он неожиданно выпрямился, отпустил меня, но лишь затем, чтобы обхватить теплыми ладонями мое лицо и приподнять его вверх, заставив встретиться с ним взглядом.

Секунда. Капюшон опустился на мои плечи, соскользнув с волос. Вспышка возбуждения, кажется, встряхнула каждый нерв, опалила все тело. Я поняла, что он сейчас…

Да? Нет? Вероятно, к счастью, что он не дал мне определиться. Определился за меня, накрыв мои губы своими.

Медленный поцелуй, без капли требовательности, но с нежным, таким чувственным напором. Он горел на губах, закипал в крови, тлел в моем сердце, стук которого оглушал. Мир и я сама, замерев, сжались до микроскопической точки, а потом вдруг взорвались обжигающими искрами. Не осталось ничего: только я и он, только невероятное тепло его пальцев, невесомо обхватывающих мои скулы, только его губы, ласкающие мои, мягко наступающие, завоевывающие, и мои, уже отвечающие ему, встречающие его. Потому что, как оказалось, сама так сильно хотела…

Ухватившись за ворот его пальто, я потянулась к нему, когда он выпустил мое лицо, целиком подчиненная этой лихорадке, этим ощущениям, небывалым по своей силе: пьянящему, остро волнующему — от его щетины, слегка царапающей кожу, вызывающему томление и накат желания — от его губ, целиком завладевших моими, рождающему слабость в коленках — от крепких рук, удерживающих меня так близко, так надежно…

Вадим закончил этот поцелуй так же внезапно, как и начал его, но не отстранился. Мои глаза все еще были закрыты, но я ощущала его частое горячее дыхание у своего рта, приглашающее, искушающее. И сама дышала часто, дрожала.

Кружащий голову, такой сладкий контраст морозного воздуха и остывающего жара-послевкусия от его губ и прикосновений, чувственное эхо ощущений, тревожащее, осевшее внизу живота — что же это такое? Нет, ни с кем прежде, никогда не чувствовала такого. И не знала, что даже способна… И это… пугает.

Он выпустил меня из своих объятий, а я, наконец, смогла мысленно встряхнуться, совладать со своим трепетом и жгущей мышцы слабостью.

— Это чтобы решить было легче, — Вадим тепло улыбнулся одним уголком рта, немного виновато, выжидающе глядел на меня, и я ответила растерянной неуверенной улыбкой.

А после, развернувшись, мы медленно пошли обратно. Его рука нашла мою и, сжав ее, переложила в карман его пальто. Впереди — лента аллеи из ветвей-ежей кустарника и стволов деревьев, топчущих грязную корку снега, на высоком небе — два гвоздика-алмаза далеких звезд.

Будет ли теперь легче решить? После такой откровенной демонстрации прав на меня, мое сердце и силу моих ощущений? Кажется, теперь все значительно осложнилось.

***

Это было утро открытий.

Встав в семь, я распахнула шторы, впустив в комнату свет начинающегося пасмурного дня, робкий, дрожащий, но преобразивший обстановку удивительными серебряными отблесками в темной полировке мебели.

Все как будто было внове для меня. То, что раньше замечала, не замечая, обыденное, ежедневное, натершее мозоли в восприятии и сознании, получило второе дыхание и заиграло новыми гранями: брызги от горячего душа, попадающие на лицо, мягкая грубость ситца скатерти, сладость сливок в терпко-бархатистом вкусе кофе, проталины и почерневшие островки сугробов внизу, во дворе, складывающиеся в забавную мозаику.

Я обнаружила, что чувства неустроенности, усталости, горечи и внутренней опустошенности ушли, что у меня легко на душе и предвкушаю отъезд, перемену обстановки, трудности, ждущие меня в Менделеевске, но уже совершенно иные.

Будто открывала первую страницу совершенно новой книги, оставляя плохое позади. Все разрешится, все будет так, как и должно быть.

Включив музыку и достав чемодан, я начала собирать вещи и удивленно улыбнулась, вдруг осознав, что мысли о внезапном увольнении и потере работы, которая так увлекала и увлекает до сих пор, не вызывают сожаления или грусти. Потому что мне еще предстоит найти себя в чем-то подобном агентству «Мэнпауэр». Или же нет — это решу после перерыва.

Перебирая гардероб, я поразилась, как много в нем офисной одежды: классический крой, монотонная расцветка, юбки и платья длиной строго два сантиметра ниже колена, блузы, брюки, жакеты — среди всего этого нет ничего яркого, необычного, захватывающего взгляд и внимание, индивидуального, неповторимого. И рассмеялась: мне захотелось купить себе какую-нибудь лазоревую тунику или, возможно, оранжево-морковную укороченную юбку, которую как-то видела в витрине одного бутика.