Выбери любимый жанр

Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" - Страница 42


Изменить размер шрифта:

42

Глава 6

11 — 14 февраля 20** года

Мы вот-вот прибудем.

Накинув пальто и приготовив чемодан, я вновь тяжело опустилась на сиденье, повернулась к окну, отразившему уставшие, обеспокоенные глаза с залегшими под ними тенями, осунувшееся лицо. Мое лицо.

Помассировав пульсирующий болью лоб, я поправила неаккуратно лежащие пряди волос, всмотрелась в посветлевшую мглу утра за стеклом, в которой плыли затихшие муравейники дорог и развязок, полусонные здания, громады промышленных построек, напоминавшие остовы разрушенного фантасмагоричного города. Отвлеклась на сигнал входящего сообщения: «Я уже жду. Укутывайся теплее, сегодня морозно». От Вадима. Прикусив губу, едва веря в реальность происходящего, взволнованно набрала ответ: «Хорошо, спасибо».

Можно ли сказать, что между нами завязалась переписка?

Он прислал мне три сообщения, пока я была в Менделеевске. Первое застало меня тогда, когда я только сошла с поезда: «Ты как? Добралась?» Я ответила на него позже, по дороге в больницу: «Добралась, все отлично. Уже еду к маме». Второе пришло тем же вечером: «Как чувствует себя твоя мама?», а третье — вечером следующего дня, за пару часов до моего отъезда: «Ты так хорошо поработала с этим списком, что собеседование прошли все девушки. Взяли всех. Ты бы слышала, как ругался заказчик! Говорил, что все они настолько подкованы, что было жаль отказать хотя бы одной. Лучший комплимент за два года, клянусь!»

Последнее смс стало, пожалуй, единственным светлым пятном, единственным островом-пятачком ясности, надежности в том море хаоса и переживаний, в которое превратилась моя жизнь в эти три дня.

Маме стало лучше, врачи поговаривали о выписке в понедельник, если все будет в норме. Я очень хотела с ней поговорить. По-настоящему. Но пока дальше общих тем наши беседы не следовало продвигать — опасно, есть вероятность навредить откровением и ей, и себе. И между нами выросла стена непонимания, отчуждения из-за новости, которую она сообщила…

Мне необходимо было многое обдумать. Обдумать все, потому что казалось: происходящие события опередили не только мои ожидания, но и саму мою жизнь. Люся сосредоточиться не давала, свои эмоции и страхи она скрывала за активностью, усилившейся втрое. Вид ослабевшей мамы, часы, проводимые с ней, которые дОлжно было наполнить позитивом и только приятными вещами, тогда как душу скручивало чувство вины, терзало недоумение: как же так вышло, почему?.. А еще больничные стены, впитавшие и словно законсервировавшие в палате и коридорах запах лекарств и антисептиков, дух болезни — все это угнетало, придавливало к земле.

Я и сама была будто не здорова, буквально заставляла себя есть и закрывать глаза для сна, ставшим редким гостем. Просто не знала, как быть, что выстроить из того набора кубиков и деталей головоломки, что предоставила в мое распоряжение судьба. Все, что осталось от некогда четкой, определенной и ровной конструкции моей жизни. Мысли и воспоминания о Вадиме я отталкивала вглубь сознания, как можно дальше, едва они всплывали. Пресекала все расспросы Люси о нем. Ни к чему какие-то разговоры, тем более что сама не понимала, что чувствую, что вообще между нами происходит… И на данный момент разобраться с этим не была готова.

Еще каких-нибудь пять-семь минут — и я его увижу. Поздороваюсь, улыбнусь, отблагодарю за заботу и…. Что дальше?

Меня потрясло, абсолютно ошеломило то мгновение, когда, прощаясь, он крепко обнял меня, коснулся дыханием, губами моего виска, обжег шепотом… Ему удалось дать, подарить мне что-то… такое мгновение, за которое в ту страшную ночь я сумела зацепиться, чтобы устоять. Я обязана ему за это. Обязана и за его помощь с билетами, за участие и внимание. И очень скоро снова увижу его…

Чувствовала взволнованность и раскручивающееся в груди тепло. Что они означают? К чему приведут? Не имела представления. И слишком устала, исчерпана для желания иметь это представление.

… Я огляделась, едва успев ступить на перрон. Вадим уже спешил навстречу. Черное пальто расстегнуто, как обычно, руки спрятаны в его карманах, темные брюки, лишь яркий контраст — светлый свитер и шарф цвета охры на шее. Мое волнение достигло своего апогея, а еще перепад температуры: из теплого вагона — на холодящую сырость вокзала. Меня била дрожь, а улыбка вышла выдавленной и нервной.

— Привет, — тихо сказал он после паузы, остановившись рядом, жадно всматриваясь в мое лицо. На секунду я смутилась, но после подняла на него глаза.

Взъерошенный, слегка заспанный. Лучики-морщинки в углах глаз прорезались яснее. Робко улыбается, похоже, тоже нервничает, взбудоражен встречей. Такой пронзительный, напряженный взгляд…

— Вижу, это были тяжелые дни, — заключил наконец, недовольно и задумчиво поджав губы.

Я согласно кивнула, потому что в горле пересохло и меня продолжало трясти. Он, заметив мою дрожь, внезапно заключил мои озябшие кисти в свои большие горячие ладони:

— Замерзла? — И, прижав наши сцепленные руки к своей груди, притянул меня к себе.

Утвердительный ответ застрял где-то внутри вместе с моим дыханием. Холод, купол вокзала с его звонкой пустотой и вечным движением под ним сгинули прочь, серые глаза с томящей лаской в них оказались так близко, глядели на меня, полностью поглощая мои мысли, мою суть. Я не выдержала. Перевела взгляд на его рот и дернулась от пронзившего насквозь электричества видения-ощущения, как своими губами он касается моих…

Я резко отстранилась от него, а Вадим, накинув мне на голову капюшон, забрал чемодан:

— Скорее пойдем в машину. — Предложил мне руку, а я, отступив и спрятав глаза, плотнее запахнула шарф, стиснула руки на груди и поспешила к выходу в город.

***

Выполняя его просьбу, я скупо рассказала о самочувствии мамы и о том, как провела эти дни. Запинаясь, останавливаясь практически на каждой фразе. Потому что бездонная усталость и трясучка волнения перешли в какую-то заторможенность, потому что все еще не могла принять то решение матери, потому что, отогреваясь в тепле машины, успокаиваясь в ее движении, остро чувствуя на себе взгляд его глаз с неизбывным участием и пониманием в них, я так и не сумела что-то определить для себя.

Казалось, этот внутренний холод не уйдет никогда. Теперь в его покрывающую все и вся корочку впиталась и растерянность, и страхи грядущего несчастья от своих и чужих ошибок, и боль ставшей постоянной мигрени.

Мне необходимы несколько часов сна. И покой. Изоляция от всего: от своих мыслей, своей путаницы, своего прошлого и настоящего.

Ночь тонула в сизо-снежном утре, осторожно наступающем на город. Городские огни ровно проливали бесчувственный яркий свет в загроможденное зданиями пространство, мимо проползал редкий транспорт, мрачно открывали свой зев переулки. Лишь редкие пушинки невесть откуда летевших снежинок, легкие, свежие, ослепительно белые, скрашивали это впечатление пограничья — не темную ночь, но и не свет начинающегося дня, не смерть, но также и не жизнь. Утро возьмет свое рано или поздно, но я, похоже, пока застряла в таком пограничье: я и Вадим Савельев, я и моя карьера, я и Менделеевск. Нет ни сил, ни ясности разума, чтобы что-то выбрать, расставить нужные акценты.

Конечно, он легко прочел все, понял: я выставляю границы. Даже раньше, чем я сказала:

— Вам не стоило так беспокоиться, но я очень признательна и за то, что поднялись в такую рань, чтобы встретить меня, и за ваши смс. Особенно последнее.

После этих слов, на которые ничего не ответил, Вадим долго хмурился, а я заметила, с какой силой он стиснул руль.

Лучше будет, если все останется так…

Я не считала нужным «клеить» наш разговор, в итоге совсем прекратившийся. Хотя и следовало бы расспросить Савельева о делах в офисе, о рабочих планах на следующую неделю. Возможно, даже нужно было бы завести речь о дне моего отъезда, чтобы прояснить, объяснить, в каком тумане тогда находилась… Нахожусь до сих пор.

Боже, скольким же я ему обязана. И до какой же степени связана с ним…

42
Перейти на страницу:
Мир литературы