Выбери любимый жанр

Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" - Страница 37


Изменить размер шрифта:

37

И речи не шло о том, чтобы позвонить ему и расписать ситуацию. Мысль о том, чтобы просто услышать его голос, пусть всего лишь в телефонной трубке, вызывала глухую боль, отторжение и почему-то страх. И корни последней эмоции я понять не могла.

Пакетик «Терафлю», крепкий чай без сахара, настой ромашки для моего страдающего горла — и я поехала на работу. А там утро началось с неожиданной планерки.

Савельев, стоя у своего стола, бедром опираясь на его край, о чем-то беседовал с Артемом и еще двумя менеджерами, не взглянул на меня, когда я вошла в кабинет и заняла свое привычное место за бриффиг-приставкой. Голова закружилась, я вздохнула и стиснула зубы. Это была наша первая встреча после того разговора, оставившего саднящий до сих пор след непонимания, сожаления и досады.

Следует все забыть и не вспоминать. Запереть в надежном бункере прошлого.

Наконец все присутствующие расселись, умолкли, руководитель также устроился в своем кресле. Зашелестели страницы органайзеров, у кого-то с раздражающим треском упала и покатилась ручка. Я выпрямила спину и, задержав воздух в легких, посмотрела на Вадима Евгеньевича. Впервые за несколько дней.

Его взгляд мазанул по мне, впрочем, как и по лицам других сотрудников, затем уткнулся в бумаги, лежащие перед ним на столе. Длинные красивые пальцы подровняли их, пробежавшись вверх-вниз по краям. Заскрипел чей-то стул, кто-то поерзал, кто-то кашлянул в нетерпеливом ожидании начала, а я, казалось, очутилась в каком-то межвременье, невесомости, наполняемой желтоватым растекающимся светом потолочных ламп, и единственной связующей меня и реальность нитью были его руки, его сумрачное лицо, жесткие складки у рта, которых раньше не замечала. И глаза, больше на меня не глядящие, не ищущие мой взгляд.

— Прежде чем мы начнем, — зазвучал его приятный баритон, — сделаю небольшое отступление.

Вадим выдержал паузу, никто не шелохнулся, все внимательно, напряженно слушали:

— Арина Витальевна.

Я застыла, подобралась, услышав свое имя. Взгляд Савельева, скользнув по моему лицу, снова вернулся к листкам бумаги. Указательный палец неторопливо затеребил их уголки.

— Вам незачем геройствовать. Это совершенно очевидно, что вы плохо себя чувствуете. Поэтому я настаиваю: отправляйтесь домой, лечитесь, возьмите больничный. Жду вас здоровой и способной справляться со своими обязанностями.

Произнес без особых эмоций, ровным и мягким тоном, каким давал обычные указания.

Я и тут ухитрилась оказаться в центре внимания, в тривиальной деловой обстановке планерки: восемь пар глаз воззрились на меня с сочувствием, ожиданием или интересом. Смотрели все присутствующие. Кроме него.

Больное горло сковало удушье, и я не сумела выдавить из себя ни единого слова. Посчитала это благом, ведь все равно не знала, что сказать: оправдаться, возразить, выразить согласие или признательность? Кивнув, я молча поднялась с места, захватила ручку и тетрадь. Вышла из кабинета.

За дверью натолкнулась на полный ехидства и высокомерия взгляд Киры, сидевшей на своем месте и работавшей за компьютером. Ответила ей холодным непроницаемым выражением лица. Не отводила глаза до тех пор, пока она, презрительно хмыкнув, не вернулась к работе.

И именно в тот момент я осознала, что меня беспокоило, помимо сплетен и четких негативных ассоциаций. Почему так не хотела ни видеть его, ни слышать его голос по телефону.

Потому что опасалась почувствовать себя раненой его равнодушием, отсутствием тепла в живых и таких ярких глазах.

Так и случилось: я испытывала боль.

***

Безделье, продиктованное постельным режимом, всегда выматывало меня больше, чем сама болезнь. Больничный лист я оформлять не стала, ведь в таком случае неделя домашнего заключения была бы мне гарантирована. Кроме того, не терпела ни больниц, ни врачей. Поэтому решила взять эти дни в счет отпуска.

Четверг и пятница показались мне маленькой вечностью, черной дырой, высосавшей и физически, и морально. Книги и телесериалы не ложились в постоянно болевшую из-за температуры голову, разговоры с весело щебетавшей, брызжущей энтузиазмом и оптимизмом сестрой утомляли. Не могла поспеть за ее мыслью и вынуждена была отвечать односложно, но Люся понимала это как то, что я совсем расклеилась, и удваивала свои усилия по поднятию моего настроения. Прогулки были под запретом, на готовку или уборку элементарно не хватало сил. Сон… Даже он оказался для меня недоступной роскошью.

Спать мешали даже не кашель и больное горло, заставлявшие или делать глоток чая с медом, или тянуться за леденцами. Бессонница была больше последствием стресса. Она все равно настигла бы меня, сейчас, когда организм исчерпал практически все свои ресурсы, или же позже. Приставила бы к горлу нож — болезненную растерянность и опустошенность, испытываемые мной ежеминутно.

Я была беззащитной. Не могла перестать ворошить в голове давно ушедший декабрь, обдумывать каждый нюанс своих эмоций, раскрашивающих тогда мои дни в райские, но иллюзорные краски. Заново переживала корпоратив и ссору братьев, воскресала в памяти лицо Вадима и вызывающие чувство гадливости слова Киры обо мне и о нем. Но всякий раз попытки проанализировать и утвердиться в правильности решений и поступков заканчивались воспоминанием пустого, едва отметившего мое присутствие взгляда Вадима Савельева и его ужалившей своей бесчувственностью просьбы позаботиться о своем здоровье.

Вечером в пятницу я сорвалась — позвонила Кожухову, расспросила о том, как идут дела в офисе, сказала, что мне гораздо лучше и в благодарность за то, что он взял мои группы вчера и сегодня, я готова взять его группу завтра. Артем сначала отказался, но я настаивала, приводя веские доводы. В итоге он сдался.

Я все еще чувствовала себя слабой и разбитой, но самое лучшее лекарство от простуды и от не отстающего мрака тоски и пустоты — продуктивная, интенсивная работа, в которую требуется погрузиться с головой.

***

Легкий морозец, осыпающийся снежной пудрой, словно шалость зимы, вдруг вспомнившей, что дни ее царствования еще далеко не закончены, колол поцелуями щеки, будоражил, освежал, когда субботним утром я преодолевала расстояние от трамвайной остановки до офиса. На автостоянке у «Мэнпауэр» еще издалека заметила его «Ауди», припорошенную снегом, глянула на часы: без пяти минут восемь.

Он вообще спал? Уходил?

Прислушивалась к бешено скачущему в груди сердцу, унимая его, пока раздевалась и готовила материалы для тренинга. Старалась сильно не шуметь. Конечно, он в своем кабинете. Сидит за столом, как всегда заваленном бумагами и канцелярской мелочью. Чем-то очень занят. Хмурится, сосредоточившись. Может быть, читает что-то, а указательный палец играет с углами листов, загибая и отгибая их.

Я подумала, что ему надо бы больше отдыхать, вспоминать иногда о себе, выделять свободное время для матери, для друзей, о которых немного рассказывал в тот день, когда мы поехали подбирать ему одежду и галстуки… Говорил, что у большинства из них свои семьи, они счастливы…

А вот нам с ним незачем встречаться: у меня к нему нет никаких вопросов, в акциях наметилась передышка до двадцатых чисел февраля, график тренингов утвержден, а я больше не на испытательном сроке. Для строго начальственного ока вполне будет достаточно моих отчетов, предъявляемых на еженедельной пятничной планерке, протекающей в присутствии восьми свидетелей. Мои дни вновь должны войти в понятную, давно уже сотканную для них канву. Косые взгляды сотрудников и ползущий по пятам шепоток сплетен со временем исчезнут — я больше не дам ни единого основания ни для первого, ни для второго.

«А я полагал, репутация лепится из проявленных профессиональных качеств», — вспыхнули в мыслях его слова. Меня затопила слабость, я присела на свое кресло. Снова пережила тот момент: его звенящий от недовольства голос, отдающийся от стен моей кухни, черный поздний вечер за окном, запах кофе и ванили, такой домашний, но воспринимающийся неуместным и странным для той напряженной и неправильной ситуации.

37
Перейти на страницу:
Мир литературы