Ключи ушедшего бога - Фирсанова Юлия Алексеевна - Страница 3

Сильнейший ветер, при котором зонтик, если хочется поберечь спицы, даже открывать бесполезно, оказался «приятным» бонусом к жесткому массажному душу сверху. Вернее, при таком ветре душ стал душем Шарко. Лил, по-моему, даже снизу, а не только справа, слева, спереди и сзади. Промокший до нитки и замерзший человек — проверено на себе — враз утрачивает способность к критической оценке происходящего. В голове остается одна мысль: скорее домой, скинуть мокрую одежду и в горячую ванну, а внутрь — чаю с коньячком. Или даже просто коньячка!

В чавкающих мокасинах я катером на воздушной подушке рассекала громадную лужу, в которую превратился двор. Говорят, что простота хуже воровства, а сейчас убедилась, что заасфальтированный двор хуже нуждающегося в ремонте. Обычно основная вода скапливалась в выбоинах, оставляя пространство для маневра опытному горожанину. Сейчас же аш-два-о была везде, как первичный океан в первые миллионы лет зарождения жизни на Земле. Зато перед горожанами не стояла проблема выбора пути. Какая разница, где идти, если везде воды выше щиколотки?

Пока я философствовала на бегу, дверь подъезда пиликнула, и из сухого его нутра к газону бросились Макс и Миша. Максу было шесть, Мише — семь лет. Первый являлся здоровенным черным терьером выставочного экстерьера. Второй — мелкий и юркий — дружелюбным до безобразия и страшно общительным соседом-первоклассником.

Кажется, мальчишке в безразмерном дождевике и сапогах по колено оказаться под дождем было в кайф. Завидя меня, пацан разулыбался от уха до уха, замахал свободной от поводка рукой и звонко заорал:

— Привет, теть Кать! А у Макса понос! Съел какую-то дрянь на помойке! Мы уже три раза выбегали!

Враз вымокший Макс, принимая подобающую случаю позу горного орла, обтекал молча и сосредоточенно, как подобает занятому важным делом уважающему себя созданию.

Я неопределенно пристукнула зубами в ответ на радостный возглас Мишани и невольно втянула голову в плечи — прямо над нашими головами полыхнуло и почти сразу грохнуло небо. Очередной резкий порыв ветра заставил громадный тополь во дворе затрещать. Потом я увидела внезапно выступившие черные пятна на пацане, собаке и, вот дура, дальше действовала рефлекторно — бросилась вперед и снесла хлипкое тельце ребенка с газона, собака инстинктивно дернулась следом за мелким хозяином. А я уже не успела. Большая ветка — она тот же кирпич, только тяжелее и другой формы. Зачем я это сделала? Наверное, слишком замерзла и мозг отключился. Дура? Дура! Ой дура…

Мир померк, где-то в отдалении раздался задумчивый и очень знакомый голос:

— Я ж говорил, кармой зачтется…

Пришла в себя я резко, от дикой вони. Кровь, потроха (точно как в деревне у бабки, когда курам по осени головы рубили), жженая кость и еще что-то невообразимо противное составляли аромат, шибающий в нос почище нашатыря. Было темно. Лишь чадящий свет пары догорающих факелов размазывал мрак до насыщенно-серого. Справа отчетливо тянуло сыростью. Слева и впереди едва различались предметы, идентификации не поддающиеся. Я улавливала лишь контуры неровного громадного шара и пары сооружений (ящики? бетонные блоки? саркофаги?) с прямыми линиями, поверх которых валялись какие-то длинные мешки.

Во всем организме ощущалась удивительная… нет, блин, не легкость. Тяжесть и онемение! Как в отлежанной за ночь руке. Только я вся была рукой. Мысленно прикинула — двигаться вроде как могу, но с трудом. Тело воспринималось странно, словно засунули меня в грубый скафандр, а перемещаться в нем не научили. Попытавшись пошевелиться, я лишь едва заметно дернулась и зашипела сквозь зубы от возмущения.

Спустя несколько секунд послышался мужской хриплый голос слева, со стороны «ящиков и мешков»:

— Ким, лапуля, ты никак жива?

В ответ хрипуну никто не отозвался. Я снова злобно запыхтела, пытаясь заставить тело если не сесть, то хотя бы поднять руку. Вместо этого дернулась, будто ей засадил молотком по колену садист-невропатолог, правая нога. По всему телу волной прошлись колкие, мерзкие мурашки. Я умерила запросы и еще раз попыталась шевельнуть уже не рукой, хотя бы большим пальцем на левой руке. Вместо него сжалась в кулак и стукнула по чему-то твердому правая ладонь. Новая волна мурашек-льдинок протопала сквозь тело. Они поселились не только на коже, но и под ней, в нервах, сухожилиях, даже костях. Боли не было, лишь общее неприятное ощущение, дополняемое осознанием полного бессилия. Я словно оказалась участницей шоу «Почувствуй себя перевернутой черепашкой, сто процентов реалистичности погружения в среду гарантировано».

Снова постаралась пошевелить тем же пальцем левой. На сей раз приливная волна мурашек оказалась скромнее, и нужный палец дрогнул, а потом беспорядочно задергался. Будто мозг и организм никак не могли договориться между собой или последний запутался с расшифровкой поступающих сигналов.

От усилий на лбу выступил пот, но я все пробовала и пробовала, злясь от беспомощности, пока наконец сначала правая, а потом и левая руки поочередно не сжались в кулаки, а затем не разжались.

Сердце бухало в груди, как после забега на пять километров, перед глазами плясали стеклянистые червяки и черные точки, но у меня получилось! Я торжествовала: «Ура, заработало! Сейчас полежу еще немного и займусь ногами!»

Пока боролась с собой, мужчина не унимался. Он, видать, тоже собирался с силами и теперь снова звал:

— Ки-и-им!

Теперь к нему присоединился еще один хрипловатый басок, похожий на первый:

— Ки-и-им?

Пока я соображала, где, что, почему и зачем, сбоку заговорили между собой сразу двое.

— Керт, чего лапуля-то молчит? Неужто язык прикусила?

— А я знаю, Кирт?

— Тут такое творилось, кобылу мне в жены, что как мы себе чего не откусили, а может, и откусили — не разобрать, — прохрипел названный Киртом, почему-то приплетая в речь странные пожелания про лошадок. (Может, он так ругался?) — Голова гудит, словно гуляли в «Веселом путнике», пропивая половину десятинного жалованья. Причем все потратили на горячивку, а не на закусь и девок.

Собеседник ответил ему согласным кашлем. Закашлялся и Кирт. То, что я приняла за длинные мешки на ящиках, подергивалось и трепалось, демонстрируя подобие интеллекта. Точно, там валялись двое мужиков! Один из них, тот самый Кирт, прочистив горло, снова заталдычил, вызывая, как радист, базу:

— Эй, Ким, Кимея, жива? Отзовись, лапуля!

— Парни, не знаю, кого вы зовете, но, по ходу дела, здесь только вы и я. Хотя понятия не имею, где это «здесь» и кто вы, — промямлила я, с трудом ворочая тяжелым, как мокрая тряпка, и непослушным языком.

— Уф, живая! Будь, Ким! — облегченно выдохнул Керт странное пожелание бытия. Это у них вместо «здравствуйте», что ли?

— Ага, будь! Напугала-то ты нас, Ким! А что память отшибло — не беда, отлежишься чуток, полегчает, — раздался радостный басок того самого трепача Кирта, только что вешавшего про выпивку, лошадок и девок.

— Лежи покамест, не вставай, — дельно посоветовал первый, прозываемый Кертом.

— Стало быть, мы с тобой, братец, и Ким — тут. Осталось понять, где Тимас и Симелия с Альтом. Песьего бреха не слышно, кучера тоже не слыхать. Если ее высочество где-то визжит, требуя нас, то чем скорее мы найдемся, тем выше шанс не нарваться на штраф, — опять начал вещать разговорчивый Кирт.

— Может, я головой сильно шибанулся, только последнее, что помню, — как коляска принцессы с обрыва летит. Дальше грохот, боль и темнота, — прокашлял Керт.

Пока они беседовали между собой, я гадала, почему эти деятели упрямо принимают меня за какую-то Ким или Кимею?

— Тогда мы с тобой, Керт, в одном месте головой бились, я тоже про обрыв помню, — озадаченно протянул Кирт. — Ким, лапуля, ты чего последнее помнишь?

— Грозу и ветку дерева, которой меня придавило. Кстати, мужики, меня Катерина, Катя зовут, так что по-любому скорее Кэт, чем Ким, — сварливо буркнула я и попыталась поднести пальцы к вискам.