Первый художник: Повесть из времен каменного века
(В дали времен. Том V ) - Пахомов Дмитрий Александрович - Страница 19

И действительно, после таких минут в душе Кремня оставалось желание сделать что-нибудь выдающееся; мозг напрягался, пытаясь возобновить пережитое, воображение начинало работать сильнее, создавая новые образы, которые Кремень спешил выцарапать на мокрой глине или на куске древесной коры. Но, кроме этих, сравнительно редких видений, перед Кремнем восставали картины из родной, знакомой обстановки.

Он невольно стал и думать образами: раньше, например, при слове «охота» у него, как и у других, возникали мысли о дичи, о трудах и опасностях охоты и т. д., теперь же это заменилось картиною самой охоты и точно он ее видел на самом деле: вон бегущий олень с ветвистыми рогами, толпа охотников, вооруженных луками, копьями, топорами и палицами, солнечный свет, заливающий всю эту картину, холмы, покрытые густым лесом, — все так ясно, отчетливо, точно все это Кремень видел наяву.

Каждая сцена, о которой думал или слышал Кремень, ясно представлялась ему, и зачастую он, под таким ярким и сильным впечатлением, начинал рисовать воображаемую сцену, но удавалось это ему очень редко: пока картина была в голове, она казалась такой ясной и отчетливой, но когда он начинал рисовать ее, то являлись новые трудности, забывались многие мелочи, и, промучившись иногда несколько часов над куском коры, Кремень с досадой бросал его в огонь.

Много раз Кремень хотел изобразить, как Клык гонится за оленем, но у него ничего из этого не выходило: оленя еще можно было узнать по рогам и четырем ногам, но охотник не удавался, несмотря на то, что Кремень напрягал все свое воображение. Иногда он пробовал рисовать Зарю, и иногда дело шло лучше: ему не приходилось напрягать память и он просто срисовывал то, что видел; положим, Заря не выходила особенно похожей, но, во всяком случае, всякий видел, что это человеческая фигура, а не что-нибудь иное.

В постоянной работе и в попытках сделать нечто большее, чем Кремень делал до сих пор, время проходило быстро и незаметно. Жизнь всего племени шла обычным порядком. Старый вождь, отец Зари, не захотел поселиться с дочерью и остался в большой пещере со всем племенем и только иногда заходил к дочери, но мало говорил и, посидев немного, снова уходил и не показывался по нескольку дней. Тоска по родине, очевидно, сильно охватила старика, и он сделался совершенно равнодушен ко всему окружающему.

— Отец скучает, — говорила Заря мужу, — он прежде был веселый и живой; у него было много дела, так как наше племя очень большое, и все слушались его. Он был известный, большой вождь, — другие вожди приходили к нему и подчинялись ему.

— Ты говорила, что вы жили около озера?

— Да, около очень большого озера. Только у нас нет пещер, нет гор и скал, и наше племя живет не в пещерах, а в хижинах, построенных из толстых бревен и покрытых крышами.

— Хотелось бы мне посмотреть ваши жилища, — сказал Кремень.

— Да, и мне хотелось бы еще хоть раз посмотреть. Там я родилась и выросла, там мой брат, подруги и родственники! — Заря грустно замолчала… — По вечерам, — вдруг оживившись, опять заговорила она, — в каждой хижине горит огонь, и дым поднимается над крышами… Озеро тихое-тихое, а кругом лес, темный и страшный… Хорошо там!

— Ну, погоди, — сказал Кремень, — мы еще с тобой молоды и успеем побывать там когда-нибудь. Ты говорила, что твое племя доброе и ссор у вас мало?

— О, да, — живо подтвердила Заря, — у нас ссор мало, все живут дружно и воюют только с врагами, которые иногда заходят к нам, пытаясь ограбить; но наше племя сильное и прогоняет их.

— Надо будет уговорить Клыка, — сказал Кремень после некоторого раздумья, — отправить отряд молодых воинов в вашу страну: пусть наши племена будут дружны. Мы будем помогать друг другу, и тогда никакие враги нам не будут страшны.

Глаза Зари радостно загорелись, и она в порыве благодарности бросилась целовать руку Кремня.

Однако, легко было это говорить, но трудно выполнить: ни Заря, ни Кремень не знали, где искать озеро, в какой оно стороне. Старик утверждал, что его племя живет в стороне восходящего солнца, но близко ли, далеко ли, — определить не мог. Да и кроме того, согласится ли Клык дать достаточный отряд, с которым можно было бы безопасно пройти по неизвестной стране, полной бродячих шаек диких людоедов?

Много раз Кремень и Заря мечтали об этом путешествии, но дальше мечтаний не шли. Клык наотрез отказался дать отряд, считая совершенно бесполезным отыскивать неизвестное племя да еще неизвестно в какой стороне.

Клык чувствовал себя сильным и могучим вождем, и ему совсем не хотелось делить власть с кем-либо другим, а это может случиться, если в чужом племени найдется энергичный вождь, который и переманит на свою сторону большинство воинов.

Конечно, Кремень, если бы захотел, мог бы подговорить молодых товарищей, которые не послушались бы Клыка и пошли бы за Кремнем; но Кремень был привязан к Клыку, и ему не хотелось огорчать вождя неповиновением.

Так дело и остановилось. Кремень не говорил старику о своих переговорах с Клыком, чтобы не возбуждать излишних надежд, и даже перестал говорить об этом и с Зарей, хотя она и не тосковала по родине, как ее отец. У нее было много работы по хозяйству: надо было насушить и накоптить на зиму запас мяса, насбирать съедобных кореньев и трав. Все лето ей некогда было скучать: с восхода до заката солнца она хлопотала среди своего несложного хозяйства, и Кремень радовался, видя, с каким удовольствием и веселым видом его молодая хозяйка заботится о нем.

Только по вечерам, когда солнце заходило и наступали сумерки, Заря позволяла себе отдохнуть и посидеть рядом с Кремнем у входа в пещеру.

Однажды они сидели так, лениво перебрасываясь словами. Оба они порядочно устали, так как целый день трудились над пойманным Кремнем громадным быком, перенося и приготовляя впрок мясо. Солнце зашло за зубчатую вершину леса, и сумерки быстро наступали; река сонно катила свои прозрачные струи, в которых ясно отражались скалы; в воздухе начали шнырять ночные птицы и летучие мыши; на западе догорала последняя багровая полоса, и даль все больше и больше задергивалась туманом, поднимавшимся от реки. Было тихо и спокойно. Тихий шелест листьев и звон родника, бежавшего недалеко из скалы, нисколько не нарушали спокойствия и придавали всему какое-то очарование.

Кремень и Заря сидели неподвижно, отдавшись неясным мечтам и грезам; перед воображением Кремня проносилась вся его жизнь, целый ряд картин с того времени, как он начал помнить себя.

Вдруг оба они подняли головы: до их слуха донеслись какие-то смутные звуки, и, насторожившись, они разобрали отдельные крики, выделявшиеся из смутного говора толпы. Очевидно, около большой пещеры что-то случилось.

— Туши огонь, — крикнул осторожный Кремень, — а я закрою вход.

Через минуту горевший в пещере огонь был почти потушен, и отверстие пещеры, закрытое шкурой, не пропускало ни одного луча. Человеку, не знакомому с местом, не могло и в голову прийти, что здесь находится жилище.

Осторожный Кремень всегда принимал такие меры при малейшей тревоге, и он был прав: его пещера находилась довольно далеко от главной, и в случае нечаянного нападения он и Заря были бы убиты раньше, чем подоспела бы помощь.

Приняв меры, Кремень отогнул угол шкуры и стал прислушиваться. Шум около пещеры значительно уменьшился и, во всяком случае, не представлял ничего тревожного, и Кремень совершенно успокоился.

— Вероятно, это вернулись наши охотники, — сказал он Заре, — и принесли что-нибудь новое.

— Мне показалось, что кто-то кричал: «Смерть ему! смерть!»

— Может быть, кто-нибудь и кричал! Вероятно, рассказывали об охоте, а, может быть, привели пленника. Теперь конец лета и бродячие племена опять переходят на новые места.

— Ты пойдешь узнать? — спросила Заря.

— Нет, не стоит, — отвечал Кремень. — Опасности нет, и завтра утром узнаем, что это был за шум.

Но узнать удалось скорее, чем думал Кремень: только что Заря развела снова огонь, подбросив сухих сучьев на тлевшие угли, и начала жарить большой кусок мяса на ужин, как снаружи послышались шаги и раздался знакомый голос, звавший Кремня.