Маяки - Коллектив авторов - Страница 31

Мы попрощались, и я вышел в теплую летнюю ночь. Мелкая ночная живность крутилась под фонарями, где-то играла музыка, доносились тихие голоса и смех. Над головой раскинулся темно-синий купол, усеянный крупными самоцветами. Я прошел через детскую площадку и присел на лавочку возле цветущего куста жасмина. Запрокинул голову и без слов спросил бархатную бездну: «Подскажи, что мне делать? Как найти верный путь?»

Некоторое время ничего не менялось в темно-синей глубине, а потом я вдруг заметил слабый, пульсирующий огонек, быстро перемещавшийся между неподвижных ярких собратьев. Огонек стремительно пересек весь ночной небосвод, ослепительно вспыхнул на миг и пропал. И в тот же миг будто кто-то начертал перед глазами огненные слова невидимым стилом: «Viam supervadet vadens…»

Понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: вот он, путь! Не надо потрясений и борьбы тайных обществ, не нужно рисковать своей и чужой жизнью. Все гораздо проще и сложнее одновременно, но именно так – правильно!

– Ты что, на самом деле увольняешься, Мурзилка?! – вытаращился на меня начпокадрам, принимая заявление. – Что случилось?

– Все в порядке, Лохматыч, так надо, – улыбнулся я. – Не расстраивайся, еще свидимся.

– Вообще-то, мне здесь тоже все осточертело! – неожиданно выдал он и тут же испуганно зажал себе рот.

– А вот это – истинная правда, – серьезно сказал я и вышел.

Работы предстояло много: впереди были сотни километров и тысячи случайных, но тем не менее очень важных встреч, а Россия – очень большая страна, пока ее всю обойдешь!

Доктор Павлов так и не смог толком заснуть, остаток ночи пролетел в странной полудреме. Ощущение недосказанности смешивалось с чувством бессознательной тревоги. Кое-как позавтракав, Павлов отправился на работу. Первым делом включил компьютер и открыл сводку поступлений в стационары по «скорой» за истекшие сутки. Спустя минуту взгляд наткнулся на короткое сообщение с двадцать девятой подстанции: «Первенцев Андрей Петрович, 1970 г. р.; диагноз: трансмуральный инфаркт миокарда в заднебоковой проекции; скончался по дороге в стационар в 23 часа 55 минут».

Павлов невольно прикрыл глаза, и ему показалось, что на секунду на экране компьютера вспыхнула надпись: «Viam supervadet vadens».

Грисс проснулся от холода. Не открывая глаз, он пошарил трехпалой рукой справа, потом слева, но мантии не нащупал. Тогда Грисс открыл глаза и сел, поджав под себя длинные, голенастые ноги. В отверстие, через которое он вчера на закате забрался в этот каменный мешок, заглядывало хмурое, холодное утро. Низкие, чуть подернутые кармином облака мчались по бледно-зеленому небу. С грохотом бился о каменистый берег океан. Соленые брызги залетали в пещеру.

Грисс посвистел, подзывая мантию. Она отозвалась еле слышным писком.

«В дальний угол забилась, – подумал Грисс. – Проголодалась…»

Они не ели уже третий день. Грисс надеялся найти пищу на отмелях, но берег в этих местах оказался обрывистым, с глубокими промоинами у основания скал. Все, что Гриссу удалось отыскать, это слегка подсохший налет из красной водоросли, сохранившийся выше линии прибоя, но от этой дряни отказалась даже мантия, и уж тем более не пристало ее слизывать трехпалому.

Грисс свистнул еще раз, чуть более раздраженно. Мантия нехотя подползла к нему, вскарабкалась на плечи, окутывая своего хозяина с головы до ног. Цепляясь за валуны, трехпалый поднялся к отверстию и выглянул. Со всех сторон, сколько хватало глаз, к берегу шли огромные волны. Они были бордовые, как облака, но с металлическим отливом и розовой опушкой по гребню.

Грисс ни разу в жизни не видел волн такой высоты. Правда, он никогда так далеко и не уходил от дома. Юный трехпалый жил в маленьком рыбацком селении на окраине Трескучего леса, что широкой подковой охватывал плоский песчаный берег Сонной лагуны. А лагуна потому так и называлась, что и в непогоду вода в ней оставалась вялой, будто перекормленная многоножка. Даже во время зимних бурь малыши-трехпалые могли без опаски бултыхаться на мелководье, а подростки – пасти радужных слизней, высасывающих из донного песка мелких рачков.

От вида яростных волн Гриссу стало тоскливо и страшно. Он уже жалел, что оставил родное селение, где тихо потрескивают усеянные колючими шарами кроны трескунов, где под большим навесом женщины и девушки готовят похлебку из щупалец многоножек, где старые трехпалые кутают в сытые мантии свои костлявые тела, бахвалясь друг перед другом былыми охотничьими подвигами. Малышня возится в песке, а молодые ловцы чинят снасти, готовясь к большому промыслу. Надо было возвращаться, но узкая тропа, которой Грисс еще вчера пробирался вдоль обрыва, теперь исчезла в мутном вареве штормового прибоя. Конечно, если прижаться к скользкой от несъедобной водоросли скалистой стене и двигаться мелкими шажками, приставляя ногу, то можно попробовать выбраться из западни.

У юного Грисса, сына Олоса, были все качества, необходимые, чтобы в будущем занять место своего отца в команде ловцов, но имелся один недостаток – любопытство. Ему мало было Трескучего леса, что рос у подножия Зубчатого хребта, мало было мирных вод Сонной лагуны, которая кишела съедобной и несъедобной, хищной и безобидной живностью, Гриссу хотелось знать, что находится там, где песчаный берег упирается в гребенку скал, за которой дышит полной грудью Беспредельный океан.

Три дня назад Грисс ушел из селения, когда все еще спали. С собою он захватил только мантию и связку вяленых щупалец. Ловко перебрался через живой частокол – ни один сторожевой трескун не шелохнулся – и быстрыми шагами углубился в прибрежные заросли. Незнакомое пьянящее чувство охватило Грисса. Он впервые оказался совершенно один, без надзора старух, которые в селении присматривали за детьми. Сам решал, что ему делать и куда идти.

Когда Голубое солнце выставило краешек ослепительного диска из-за едва видимой черты горизонта, Грисс уже перебрался через скалистый гребень и оказался лицом к лицу с океанской ширью. Тем памятным утром Беспредельный океан был гладок, словно мантия, облитая древесным маслом. Голубое солнце отражалось в нем мириадами бликов. Грисс даже зажмурился – его большие глаза в глубоких, округлых глазницах не были приспособлены к такому сиянию. Селение круглый год укрывалось в густой тени трескунов, а над Сонной лагуной вечно стояла дымка испарений. Грисс даже испугался, что ослеп, но зрение подстроилось и через несколько мгновений он уже без опаски смотрел на бликующую водную даль, которой и в самом деле не было предела.

Сегодня Голубое солнце не должно было показаться, а тусклое Красное не могло пробиться через хмарь непогоды. Океан бесновался. Воздух становился все холоднее. Грисс понимал, что голодная мантия не сможет согревать его весь долгий день и всю долгую ночь до следующего утра. Он пожалел, что так беззаботно слопал вчера последние волокна вяленого мяса. Лучше бы накормил досыта льнущее к нему животное! Теперь мантия не столько согревала его, сколько согревалась. Гриссу не оставалось ничего другого, кроме как рискнуть.

Он выбрался из пещеры, спустился к самой кромке прибоя, вздрагивая от ледяных брызг. Тропка, вьющаяся вдоль обрыва, была немного ниже. Грисс ухватился трехпалыми руками за острый гребень нависающего над прибоем валуна, осторожно сполз, погрузился в воду по пояс и нащупал ступнями тропинку. К счастью, ветер дул со стороны океана и прижимал Грисса к скале, а не отталкивал. Он постоял некоторое время, не отпуская удерживающий его камень, а потом осторожно двинулся в обратный путь.

Поначалу путь этот не казался ему столь уж трудным. Ноги с уверенностью нащупывали невидимую под мутной, бурливой водой тропу. Но холод пробирал Грисса насквозь, забирая последние крупицы тепла. Погибающая мантия дрожала мелкой дрожью, цепляясь за беззаботного хозяина из последних сил. Дрожь ее передалась Гриссу, и он уже подумывал, не сбросить ли несчастное животное в океан. Но он понимал, что ответствен за судьбу ни в чем не повинного создания, и это остановило его.