Русский характер
(Рассказы, очерки, статьи) - Терехов Николай Фёдорович - Страница 29

Андрей Иванович уселся в кресло, снял фуражку и крайне осторожно положил правую ногу на стул.

— Кажется, будто вновь ранен, — по-старчески ворчливо сказал он, как бы извиняясь за старую рану.

В октябре 1941 года он был ранен под Брянском. Позже, в дни нашего наступления южнее Сталинграда, рана стала мучить его еще больше, и он минутами лежал на кровати ничком, прислушиваясь то к утихающей, то внезапно возрастающей боли. Но и в это время Еременко не отрывался от управления войсками, ставил телефон на табуретку и полулежа отдавал приказания командующим армиями, начальникам штабных отделов…

Мы попросили командующего познакомить нас с обстановкой.

Он вызвал адъютанта, сутулого майора, и приказал ему принести «ту карту».

— Эта у меня более наглядная, — пояснил он и хитровато улыбнулся.

Мы знали: у командующего была, конечно, под рукой карта, но это была его, оперативная карта, которую он не хотел показывать нам, военным корреспондентам, как бы хорошо он ни знал нас.

На вид генералу было лет пятьдесят. Широкое безусое лицо, серые добрые глаза и открытый лоб, короткие русые, немного всклоченные волосы. Он старый конник, заслуженный командир гражданской войны, всю жизнь свою посвятивший защите Родины. Андрей Иванович один из плеяды советских полководцев, прошедших школу Академии, службы на Дальнем Востоке. С первых дней Великой Отечественной войны его имя стало широко известно по боям на Западном фронте. Знающие Андрея Ивановича всегда характеризовали его как настойчивого человека, с «характером».

— Ну, как вам нравится наша новая штаб-квартира? — спросил он.

Мы ответили, что место — красивое и укромное.

— Красивое? Укромное? — усмехнулся он. — Ну, вот уж совсем не так. Знаете, дорогие мои офицеры, берег реки — слишком хороший ориентир для противника. Думаю, как бы он нас не разведал не сегодня-завтра.

Мы попросили командующего- рассказать о противнике, его тактике. Андрей Иванович надел очки и сразу стал похож на сельского учителя, открыл несгораемый ящик, порылся в бумагах и, называя цифры действующих против войск Сталинградского фронта пехотных и танковых дивизий противника, рассказывал нам о характере боев, о тактике противника.

В блиндаж вошел начальник оперативного отдела. Он вполголоса доложил командующему о чем-то, после чего Андрей Иванович снял трубку, несколько минут говорил с членом Военного Совета фронта и, сказав по телефону: «Хорошо. Да, на заседании Военсовета», положил трубку и, помолчав минуту, заговорил:

— Конечно, искусство управления войсками имеет немалое значение. Воюют уменьем. Но я хочу говорить о героизме и умении наших солдат, защитников Сталинграда.

Вы знаете, я старый солдат, видел всякое. Но диву даешься, наблюдая, как дерутся наши солдаты здесь, в Сталинграде. Противник бьет с воздуха так, что, кажется, живого места не осталось на земле; потом атакуют танки и пехота. А наши солдаты поднимаются как будто из-под земли, останавливают танки и пехоту врага. У Родимцева в одной роте осталось девятнадцать бойцов, и рота в таком составе идет в контратаку и бьет неприятеля, да как еще бьет!..

Частыми контратаками мы изводим противника, изматываем его. Вот это и есть активная оборона.

Андрей Иванович встает из-за стола.

— Солдат — вот кто главный герой обороны Сталинграда!

Генерал говорит, что в уличных боях велика роль снайперов. В 62-й армии снайпер Василий Зайцев стреляет одинаково метко как с правой, так и с левой руки. Зайцев один вывел из строя 242 фашистских солдата и офицера, почти две роты!

Еременко с гордостью говорит о боевых действиях 62-й армии. Узнав, что мы только что от Чуйкова, Еременко оживился:

— Да, да, Чуйкову нелегко! Очень трудно! Но, конечно, не одна шестьдесят вторая удерживает Сталинград, все армии фронта обороняют Сталинград. Армия Шумилова оттягивает на себя силы врага на юге, группа Горохова — на севере, армия Толбухина и Герасименко тоже помогают войскам шестьдесят второй. Войска Шумилова более пятидесяти раз производили контратаки во фланг немецкой группировки и оттягивали на себя ее силы. Часть сил противника сковывают и оттягивают на себя войска Донского фронта.

Зазвонил телефон. Еременко снял трубку.

— Чуйков? Слушаю. Как дела, Василий Иванович? В каком пункте атака? Ага, опять здесь, «Катеринку»? Хорошо. И авиацию? Да, да, немного могу. Но вот что: во все глаза смотрите, чтобы здесь к берегу он не прошел. Да, да, приказал переправить дивизию ночью. Позвони мне в случае малейшей перемены.

Он кладет трубку, звонит.

— Зубанов? Нет его? Уехал на огневые позиции? Соедините меня с Захаровым. Захаров?

Прикажите нацелить на мясокомбинат группу эрэсов. Там крупное скопление танков и пехоты. Да, надо дать несколько хороших залпов. И еще. Скажите Хрюкину, чтобы выручал Чуйкова. Надо немедля поднять в воздух полтора десятка штурмовиков. Да, да, на мясокомбинат. Немедленно.

Снова звонок по телефону.

— Анисимов? Мне сообщили, что в группе Горохова у командиров нет полевых книжек, а солдаты пишут письма на обрывках бумажных мешков из-под сухарей, книжки все искурили. Надо сегодня же ночью забросить им бумагу.

Во время телефонных разговоров с лица командующего не сходит озабоченно-сердитое выражение. И вдруг морщины на его лице разглаживаются:

— Поздравьте меня. Мне сегодня пятьдесят лег исполнилось, — сказал он, подвигая телефон к изголовью и улыбаясь. Но вслед за улыбкой на широком добром лице его появилась гримаса боли. — Все ничего, вот только нога, прах ее возьми…

— Сегодня получили интересное письмо от солдата, — помолчав сказал Андрей Иванович. — Вот послушайте: «Дорогой товарищ генерал-полковник Еременко, командующий Сталинградским фронтом! Пишет вам боец Гнездилин, которому вы вручили 8 сентября орден Красной Звезды. Я пишу из госпиталя, жизнь оставалась на волоске, пуля сидела в височной кости. Фашисты отняли у меня два месяца, которые я лежу, бездельничаю. Товарищ генерал, раненые просят передать вам, что все мы рвемся в бой и как только нас подлечат, вновь вернемся защищать Сталинград. Передаю вам уже не боевой, а госпитальный привет от всех товарищей раненых».

Командующий замолк, потом сказал растроганно:

— Вот какие у нас солдаты. Вы подумайте, раненые хотят скорее возвратиться — куда? В Сталинград, где сейчас труднее всего…

— Майор Карев, — доложил адъютант.

По тому особенно живому интересу, с которым командующий встретил майора, мы поняли, что дело касается важного события. Командующий и майор отошли к окошку блиндажа и заговорили вполголоса.

По отрывкам их разговора можно было догадаться, что речь шла о помощи группе Горохова, которая была отрезана противником от 62-й армии и, прижатая к Волге, находилась почти в окружении. Для того чтобы облегчить ее положение, командование фронтом решило атаковать противника на правом фланге, высадив там десантный отряд на катерах под командой старшего лейтенанта Сокова. Это была по масштабу своему не фронтовая и даже не армейская операция: в ней участвовало всего несколько десятков десантников, но осуществить и эту небольшую операцию армии и дивизии, обороняющие Сталинград, не могли, это мог сделать только штаб фронта. Майор Карев только что вернулся с берега Волги и докладывал командующему подробности операции.

Лица у обоих, у майора и генерала, были какие-то особенно расстроенные, и я понял, что отряд Сокова хотя и несколько облегчил положение группы Горохова, отвлекши на себя часть сил противника, но погиб.

Направляя действия десятков тысяч людей, командующий понимал, что каждый день и каждый час боев стоит немалых человеческих жертв, он чувствовал свою ответственность за судьбу солдат. Согласившись на небольшую десантную операцию, Еременко рисковал жизнью нескольких десятков солдат, чтобы спасти, сохранить тысячи бойцов группы Горохова. Другого выхода не было.

Замышляя десантную операцию, командующий фронтом наверняка знал, что отряд Сокова погибнет. Но сейчас, узнав об этом, по-человечески переживал это так, как если бы для него гибель отряда была совершенно неожиданной.