Грех содомский - Морской А. А. - Страница 11

Эта маленькая девушка, такая милая, красивая, с такой открытой, ясной душой, которая, кажется, светится в ее лучистых, серых глазах, разве я знаю ее настолько, чтобы быть уверенной, чтобы иметь право спокойно радоваться их сегодняшней радостью? Разве эти серые глаза видели уже перед собою жизнь, эти хрупкие члены перенесли хоть одну бурю, ее сердце, сейчас полное беспредельной любовью к нему, разве оно уже закалено и недоступно для других мужчин, которые встретятся ей на жизненном пути? А ведь они встретятся, подойдут к ней, неопытной, легковерной, со всей своей опытностью и умением. Что станется тогда с Глебом?

Валентина Степановна поднялась с кресла, огляделась вокруг себя и нечто, подобное давно забытой молитве, наполнило ее душу. Она почувствовала полный покой и, выходя из квартиры и запирая дверь на замок, мысленно обратилась к тем, кто с завтрашнего дня начнет в ней новую жизнь.

— Я буду всегда настороже, и остаток моих дней будет принадлежать вам обоим. И я верю, что нам втроем удастся избегнуть многого. А если все-таки с моим сыном стрясется беда, я сумею ее разделить с ним и помочь перенести ее.

Когда она спускалась по лестнице, она тихо улыбалась, и из ее глаз струилась обычная для нее тихая, безмятежная ласка.

Молодые Пикардины и Валентина Степановна прожили после этого в Париже еще два года. По-прежнему я бывал у них запросто, на правах старого друга, и близко знал всю их жизнь.

Помню, как родилась у Пикардиных дочь. Роды были тяжелые. Но трудно сказать, кто страдал больше: роженица или ее свекровь, которая в течение нескольких дней не ела, не спала, уходя от роженицы только затем, чтобы посмотреть, что делает Глеб. А когда девочка родилась и молодая мать была уже вне опасности, она оставила в покое взрослых и целиком ушла в заботы о девочке, которую Глеб и Жульетта назвали Валентиной.

С этого момента я почти не помню Валентины Степановны без маленькой Вали: она либо была с нею, либо делала что-нибудь для нее.

— Мама Валя и дочка Валя неразлучны, — говорила мне Жульетта. — Право, если бы ей не приходилось отдавать мне девочку покормить, то я скоро начала бы сомневаться, чья она дочь: моя или ее?.. И, несмотря на это, она умудряется все-таки заниматься литературой, но переменила амплуа: начала работать в детских журналах и собирается через год-два выпустить сборник своих рассказов для детей.

— Да, мамочка много работает, — подтвердил Глеб. — И знаете, когда она пишет? Когда сидит в саду около коляски Вали. А вечером продолжает понемногу свою прежнюю работу в газетах. Но это ее уже мало интересует, осталась привычка, старые обязанности. А, в сущности, она вся поглощена своей Валей и всем, что связано с существованием девочки.

— Хорошая у нас мама Валя. Правда, Жульетта?

Она ответила ему светлой, радостной улыбкой.

Париж, 1912 г.

Повесть А. А. Морского Грех содомский — одно из самых скандальных произведений эпохи литературного увлечения пресловутыми «вопросами пола». Тот факт, что она не вошла в свое время в «обойму» критиков и исследователей наряду с Бездной или Саниным, произведениями Л. Зиновьевой-Аннибал и А. Каменского и многих, многих других, объяснить нетрудно: подобное произведение никогда не прошло бы цензуру. Автор сумел опубликовать его лишь в революционном 1918 г., и с тех пор повесть оказалась прочно забыта. Вновь извлекли ее на свет постсоветские издатели различных книжных серий с завлекательными названиями наподобие Секс-пир: Жемчужины интимной словесности или Фавориты любви. С 1994 года повесть переиздавалась как минимум трижды — в сборниках Тридцать три урода (М., 1994), Эротески (М., 2000) и Грех содомский (М., 2001) — и в последнем случае, как можно видеть, подарила всему сборнику свое имя.

Может показаться, что А. А. Морской зашел дальше других проповедников «половых свобод» 1900-1910-х годов. Однако тему кровосмесительной и запретной любви разрабатывал еще Ф. Сологуб в опубликованной в 1907 г. пьесе Любви. Морской явно опирался на эту пьесу — сравним хотя бы финальные слова сологубовской героини Александры («Скажи, я дочь твоя или нет? <…> Дочь! Что же, сожжем ветхие слова, которые нас разделили. Я хочу…») и описание Валентины Степановны Пикардиной в минуту рокового объяснения с сыном: «<…> она, бесповоротно решившая переступить грозную, хотя и давно обветшавшую грань».

Резонерство героев Греха содомского всецело соответствует тому, что подметил еще проницательный К. Чуковский в статье Идейная порнография (1908): «Я все хочу раз навсегда доказать вам, что в России и порнография бывает идейной, и блуд бывает тенденциозным, и в разврате есть направление. <…> И только высказав свое ми-ро-со-зер-ца-ние, решается герой русского порнографа пустить в дело свои „цепкие, жилистые руки“». У Морского прочитываются, вне всякого сомнения, «эдиповские» мотивы, но как характерно, что именно идейность и гигиенические соображения толкают здесь мать и сына в объятия друг друга! При этом Морской, проповедуя свободу интимной сферы и подводя под кровосмешение «идейную базу», даже не задумывается над тем, что в подобных ситуациях никакого выбора не существует, что в них-то и проявляется максимальная несвобода. Мы говорим, в конечном счете, о психологическом и физическом насилии, и современный читатель и зритель, сталкиваясь с поистине бесконечным отображением чудовищной травмы инцеста в книгах, телесериалах и кинофильмах, хорошо это понимает.

Наши сведения о самом А. А. Морском (видимо, это псевдоним) ограничиваются только публикациями. В 1907 г. он выступил с очень слабым рассказиком Гуси в модернистском альманахе Проталина, подписав его «Алек. Морской», затем исчез из поля зрения. Возможно, в 1908–1912 гг. он жил во Франции — Грех содомский датирован «Париж, 1912 г.», а во введении упоминается, что рассказчик к тому времени прожил в Париже четыре года. В 1914 г. имя А. А. Морского вновь промелькнуло в одном из Летучих альманахов, а в 1918 г. он одновременно выпустил в Петрограде Грех содомский и сборник рассказов Клочья паутины. Тот же сборник и в том же объеме вышел в 1919 г. в Одессе: путь А. А. Морского, очевидно, лежал на юг. Неизвестно, канул ли он в пучину Гражданской войны, оказался ли в эмиграции и продолжал ли печататься под другим именем.