Небо закрыто льдами
(Документальная повесть) - Тихомиров Вениамин Васильевич - Страница 2

Но письмо-то ведь пришло к нам домой уже после смерти отца! По почте, на наш адрес, написанное отцовской рукой! Только конверт надписал не он!

Когда он отослал это письмо?

Как оно сумело дойти до нас?

…Дни собирались в недели и месяцы. Почтальоны приносили редкие письма, которые ничего нового к тому, что я уже знал, не прибавляли.

Но однажды мне вручили толстый пакет. Он пришел откуда-то издалека. Почерк был незнакомый.

«…Конец апреля сорок второго года. В Заполярье еще зима. Бушует метель. Подводная лодка, на которой служил твой отец, вернулась в тот день из очень трудного, продолжительного похода. Два раза ударила пушка — это значит, на счету лодки еще два потопленных корабля.

Лодка атаковала их в Норвежском море. Конвой противника, прикрываясь шхерами, пытался проскочить незамеченным. Но это не удалось. Подводники атаковали фашистов и два транспорта пустили ко дну. Охранение конвоя набросилось на лодку. Началось преследование. Лодке удалось оторваться от миноносцев и уйти подо льды — больше ничего не оставалось. Здесь фашисты были бессильны. Маскируясь во льдах, лодка окончательно запутала погоню и вернулась на базу.

А вечером того же дня надо было снова уходить в море. Задание было срочное.

Наша лодка и лодка твоего отца стояли у пирса рядом.

Перед походом мы успели написать письма и сдали их на „Субботник“ — был в годы войны на флоте небольшой такой почтово-пассажирский пароходик, ходил из Мурманска в Полярный. Там, на „Субботнике“, я в последний раз видел твоего отца. Из Кольского залива наши лодки вышли вместе. В открытом море мы попрощались. Мы желали друг другу счастливого возвращения. Мы ушли на восток, а лодка твоего отца — на северо-запад.

Тот поход был для нас нелегким. Лишь на третью неделю мы вернулись домой и здесь узнали, что лодка твоего отца пропала без вести.

Что с ней случилось, никому неизвестно…

„Субботник“ в тот раз наши письма до Мурманска не довез. Фугасная бомба разорвалась близ его борта, и он затонул. Почта ушла на дно вместе с кораблем. Через день или два водолазы осмотрели погибший пароход. Нашли почтовый груз и подняли его.

После сушки письма разобрали. Девушки с мурманской почты заботливо осмотрели каждое письмо. Все, что можно было спасти, они спасли. Многие письма оказались сильно промокшими. Адреса, написанные карандашом, стерлись. Девчата заменили конверты и восстановили адреса.

Письмо твоего отца, наверное, выходили эти девчата.

Вот все, что я знаю…»

Из этого письма, присланного товарищем отца, я узнал о том, как жил он и воевал. Но на самый главный вопрос письмо не ответило.

Что сталось с отцом в последнем бою, я так и не узнал.

Но я по-прежнему не хотел верить в то, что отец погиб, что лодка его исчезла бесследно. Я должен был сам убедиться в том, что это так.

У меня оставался один путь — своими глазами увидеть те места, где воевал и погиб отец.

Я сказал дома, что, когда придет время, буду проситься на флот.

Мама промолчала. Бабушка моя растерянно опустила руки.

— Дед твой в море погиб, отец твой там же пропал, и могила его неизвестно где, — так и третьему, что ли, не миновать? Не пущу!

У бабушки дрожали руки, и она никак не могла найти очки, и смотрела на меня выцветшими, подслеповатыми, близорукими глазами; и казалось, она вот-вот заплачет.

— Не отдам! Не отпущу!

Она торопливо гладила мои волосы сухонькими пальцами.

— Дай мне слово, Витенька: когда вырастешь — не пойдешь туда!

Бабушка ненавидела море и делала все, чтобы я тоже от него отказался. Бабушка со мной даже в библиотеку ходила, чтобы я как можно меньше книжек читал о моряках. Она подбирала мне книги по искусству и старалась приохотить меня к стихам. Я неплохо писал школьные сочинения, и бабушка хотела, чтобы я пошел по этой дороге. Она знала на память целые главы из «Евгения Онегина», и я тоже терпеливо заучивал их. Бабушка подзадоривала меня: «Попробуй сам что-нибудь написать! Например, про снег, который сейчас идет». Я пробовал. Стихи получались, их печатали в нашей школьной стенгазете. Ребята прозвали меня поэтом, но я не обижался на шутку. Я жил другим. Я хотел в море.

Я вырос. Пришел и мой черед идти на службу. Я рассказал обо всем военкому. Он не удивился — таких историй он, должно быть, слышал уже не одну. Он сказал только:

— Врачи не придерутся — пошлем на флот.

Врачи не придрались.

Так началась моя дорога в подводники.

— Просись на такую службу, чтобы быть на берегу, — без конца повторяла бабушка, собирая меня в дорогу. — Дай мне слово, что исполнишь это… Будь осторожен. В пекло не лезь. Береги себя — ты у нас в доме один мужчина остался. — И все текли и текли слезы из ее выцветших глаз.

Мама не плакала. Она помогала собираться молча.

— Я все помню, мама, — сказал я ей, когда мы уже садились в грузовики, — я буду искать!

…Потом был учебный отряд, и именно там и тогда, на берегу, я понял, что моряк не тот, кто умеет не укачиваться в десятибалльные штормы, а тот, кто, как таблицу умножения, знает сложнейшую сегодняшнюю корабельную технику, без которой сегодня в море — ни шагу.

Мне пришлось познакомиться здесь с такими вещами, о которых раньше я знал только по учебникам, — с электроникой и телемеханикой, кибернетикой и атомной физикой.

Изучить и освоить все те приборы, с которыми мне предстояло иметь дело в походах, было нелегко. Но я знал, что без этого моряком не стану и до своей мечты не дойду. Я не жалел ни времени, ни себя.

В учебном отряде знали, почему я просился на Северный флот. В день получения назначений меня вызвали к командиру.

— Вы назначаетесь на подводную лодку. В те места, где воевал ваш отец. Довольны, матрос Смелов?

Мне хотелось сказать командиру, что я родился везучим человеком. На моем пути все время встречались хорошие люди. Они помогали мне не отступиться от мечты. Добрым словом вспомнил я в эту минуту нашего военкома, и командиру учебного отряда мне тоже хотелось сказать, что и его я никогда не забуду. Но я пришел получить назначение, и еще знал, что командир наш не любит сентиментальности, и я только смог выговорить, задохнувшись от волнения:

— Благодарю вас, товарищ командир!..

…В купе полярного экспресса нас было четверо моряков: трое еще не видевших моря и седоголовый старик в потертом флотском кителе с рядами орденских планок на груди. Этот четвертый был тоже подводник, только давно уже ушедший в запас. Он ехал навестить сына, флотского офицера.

Мы разговорились незаметно.

— Вы хоть знаете, хлопцы, в какие края едете, у кого вам на Севере вахту принимать?

И в этом купе услышал я легенду о гаджиевской лодке.

Магомед Гаджиев, Герой Советского Союза, знаменитый подводный ас, родился и вырос в Дагестане — там никто и никогда не видел моря, среди горцев никогда не было моряков, да и сам Гаджиев дорогу к морю нашел не сразу. Комсомольцем-призывником он воевал с белогвардейцами, и там, на равнинах России, впервые узнал, что есть еще в мире безбрежные моря и есть смелые люди, которые их покоряют. И у Гаджиева родилась мечта — добраться до моря. Гаджиев был ранен в боях и вернулся домой, но знакомые горы не могли уже вытравить из сердца тоску по морям. По комсомольской путевке он ушел на флот. Был курсантом военно-морского училища, офицером, служил на подводных лодках.

Когда началась война, Гаджиев командовал дивизионом лодок. На борту многих кораблей уходил он в море на боевые операции, и всегда они возвращались с победой.

Но однажды лодка, на которой ушел в море Гаджиев, не вернулась на базу. И тогда родилась у североморцев легенда о ней.

Нет, говорили, не погиб Гаджиев, выдержали подводники бой. Израненный корабль, скрываясь от преследования, ушел к самой кромке льда, пробился в разводья. Моряки нашли такую льдину, у которой можно ошвартоваться. Приступили к ремонту своего корабля…

Тут обрывалась легенда.

«…Еще немного — и были бы у полюса, но не пускают льды», — вдруг вспомнилась фраза из отцовского письма, и я побледнел, и сердце коротко сжалось от непонятного предчувствия.