Шерлок Холмс в России
(Антология русской шерлокианы первой половины ХХ века. Том 3) - Шерман Александр - Страница 19

Грустно, а — факт. Непреложный и глубоко поучительный факт.

Дайте себе труд внимательно и беспристрастно вдуматься и учесть то, что дало вам в конечном результате чтение сыщицкой литературы, — и вы сами воочию убедитесь в этом. Вы сами не только со стыдом, но и с тревогой, близкой к ужасу, в конце концов подметите в себе, прежде всего, принижение здорового литературно-художественного вкуса.

Вы увидите и вполне признаете справедливость того, что все время, которое вы провели в обществе Шерлоков Холмсов, лордов Листеров, Нат Пинкертонов, Ник Картеров и проч., вы провели в очень дурной компании, — компании не живых, реальных лиц, носителей и воплотителей каких-либо жизненных, идейных начал, не глубоко-продуманных, психологически-правдивых характеров, не типично-красочных и индивидуально-ценных физиономий, а в компании искусственно-придуманных и бульварно-пошлых манекенов, говорящих дубовым бульварным языком.

Вы увидите и вполне согласитесь с тем, что во всех рассказах об этих бульварных героях, за исключением разве рассказов Конан-Дойля[24], нет ни логической связи фактов, ни постепенного развития действия и постепенного разрешения задачи: все ясно с первых же страниц и все одинаково неправдоподобно и фальшиво, так как опирается в большинстве случаев не на умозаключение от присутствия основания к присутствию следствия и от отсутствия следствия к отсутствию основания, а на невозможное с логической точки зрения умозаключение от присутствия следствия к присутствию основания. Факты нанизываются подчас совершенно несообразно, лишь с целью достижения эффектов лубочного характера. Обыкновенно дело представляется так, что сыщик каким-то непонятным образом или благодаря нелепой случайности нападает на след преступления, но, выслеживая преступников, сам попадается в их руки. Казалось бы, он должен погибнуть, но — нет! — он все-таки вывертывается, выходит из критического положения с помощью самых удивительных и нередко — прямо-таки недопустимых с точки зрения здорового разума средств. Так в одном рассказе передается, напр., о том, как преступники захватывают ненавистного им Нат Пинкертона, привязывают его животом к дулу заряженной пушки, вставляют в последнюю фитиль с зажженным концом и уходят. Казалось бы, — сыщику пришел карачун: связанный по рукам и по ногам, он должен видеть, как постепенно перегорает шнур фитиля и с каждым мгновением все ближе и ближе надвигается на него неумолимая и неминуемая смерть. Однако, Нат Пинкертон, т. е., собственно говоря, не Нат Пинкертон, а автор рассказа, не теряется и не смущается: он просто-напросто заставляет своего героя откусить кончишь языка и выплюнуть его вместе с кровью на горящий фитиль, благодаря чему последний гаснет, и сыщик, таким образом, спасен. Он освобождается, победоносно ловит преступников, сыгравших с ним такую скверную штуку, сажает их в тюрьму, за что и получает условленный гонорар. А так как без языка сыщику обойтись никак невозможно, то автор заставляет врачей приделать ему новый язык — и дело в шляпе. И подобных несообразностей вы найдете целую кучу.

Удивительно ли после этого, что художественный вкус, развитие и воспитание которого требуют самого тщательного и внимательного выбора книг, при чтении подобной антихудожественной дребедени невольно притупляется и принижается. Ведь нельзя же, в самом деле, безнаказанно прочесть до 150-200-300 подобных рассказов! Мысль, в силу повторности, невольно привыкает укладываться в такое же больное русло, делать такие же логические несообразности, свыкаться и сживаться с фальшивыми бульварными образами и картинами, выражаться вовне таким же дубовым, бульварным языком. Поистине, в данном случае правы пословицы: «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты таков» и «Нет на свете ничего гаже дурной компании»…

Но, помимо принижения литературно-художественного вкуса, вы увидите, далее, и нечто более ужасное: вы увидите, как под влиянием чтения сыщицкой литературы постепенно притупляется и извращается нравственное чувство у человека, как последний, питая воображение грязными картинами преступного мира, постепенно и незаметно для самого себя утрачивает отвращение к этим картинам, сживается с ними, капля за каплей впитывает в себя взгляды разных Нат Пинкертонов, лордов Листеров и Арсенов Люпэнов, а при неуравновешенности, болезненной склонности к подражанию, истерии — сам начинает проповедовать то же самое и даже — становиться в их ряды.

Да иначе оно, впрочем, и не может быть.

Существенно-важный психологический момент всякого чтения, как известно, состоит в том, что воспринятые от чтения образы и картины, даже помимо желания читателя и, что еще важнее, даже помимо непосредственного сознавания им этого, вызывают в нем такой или иной субъективный отклик, такое или иное отношение к себе, возбуждая, по ассоциации, целую гамму соответствующих чувств и настроений. При частом же, а тем более продолжительном и систематическом повторении в чтении одних и тех же образов и картин происходит, если вовремя не дано необходимого противовеса, эмоциональное предрасположение воплотить эти чувства и настроения, как привычные уже, в ряд действий в своей собственной жизни и деятельности. Происходите, одним словом, явление своего рода гипноза, внушения через чтение. И если под влиянием подобного внушения часто меняют свои взгляды, привычки и характер даже взрослые, уже сложившиеся и духовно окрепшие люди, то что сказать о молодежи, увлекающейся, неустойчивой и еще не определившейся!

При живости фантазии, она скорее, чем взрослые, может перенестись в условия жизни, изображаемый писателем, сблизиться с этой жизнью, с выведенными героями ее, вступить с ними в живой обмен своими чувствами и настроениями, своими симпатиями и антипатиями.

И посмотрите, как, увлеченная общим психозом окоемовщины, реагировала она на образы и картины той жизни, что описывается на страницах пестрых книжек о сыске и преступлениях, и что из этого вышло.

Вы увидите, что большинство юношей, увлекшихся чтением сыщицкой литературы, уже на втором — на третьем десятке ее номеров не только привыкает к грязным персонажам ее и не возмущается их преступными свойствами, а начинает даже постепенно, очевидно — по мере проникновения во вкус Окоемовых, — увлекаться их борьбою, сочувствовать им, дрожать за их участь, живо разделять все их интересы, вместе с ними придумывать новые способы воровства и избавления от опасности и, наконец, с облегчением вздыхать, когда вору или сыщику удаются их кровавые, зверские замыслы.

На анкету, произведенную в 1909 году, поступили, между прочим, от таких юношей следующие, красноречиво иллюстрирующие только что сказанное, ответы: «Читаю и разделяю взгляды Арсена Люпэна», «эти воры мне нравятся потому, что очень интересно знать, как надо опустошать карманы богатым людям», «нравятся оттого, что умеют обманывать и воровать», умеют «надувать», «ловко укрываться», «нравятся оттого, что они здорово резали, из чего вид-но, что они смельчаки», «отчаянные», «готовы на все», «ни перед чем не останавливаются», «ничего не боятся», «хитры», «скрытны», «ловки», «рискуют своей жизнью», «я сам помог бы им (разбойникам) резать», «сам хотел бы сделаться лордом Листером, потому что имел бы тогда массу денег» и проч. и проч.

Из 122 опрошенных 60, т. е. целых 40, 98 %, так или иначе старались подражать сыщикам, 15 (12, 29 %) играли в сыщиков, 12 (9, 83 %) называли себя именами сыщиков и разных преступников, 18 (14, 75 %) «хотели бы» или «хотели» сделаться ими, а 2 (1, 63 %) так даже пробовали быть таковыми.

При вышеупомянутой анкете об «идеалах учащейся молодежи» выяснилось, что сыщики и разные архиплуты оказались более привлекательными и дорогими, чем даже отец, мать, другие родственники, чем выдающиеся ученые (Сократа, Брем, Менделеев, Юнг и др.), многие талантливые беллетристы-писатели (Гоголь, Тургенев, Крылов, Кольцов, Грибоедов, Достоевский, Чехов, Виктор Гюго, Гете и др.), многие обессмертившие себя в истории разных народов венценосцы и исторические деятели (Александр Македонский, Перикл, Цезарь, Ярослав Мудрый, Владимир Святой, Александр Невский, Ими. Александр II, Гарибальди, адм. Ушаков, Нахимов и др.), знаменитые изобретатели (Эдиссон), художники (Рафаэль, Репин), композиторы (Бетховен, Шопен, Римский-Корсаков), путешественники (Колумб, Магеллан, Пржевальский, Нансен, Стенли и др.), филантропы (доктор Гааз) и проч. и проч. Даже, страшно сказать, Сам Господь и Спаситель наш И. Христос, по безумному суду сбившихся с толку юношей, оказался ниже, малоценнее героев сыска, так как назван «идеалом» всего 4 раза, между тем как Шерлок Холмс — 12 раз (больше на 8 раз) и Нат Пинкертон — 7 раз (больше на 3 раза).