Шерлок Холмс в России
(Антология русской шерлокианы первой половины ХХ века. Том 3) - Шерман Александр - Страница 1

Дело канадских грабителей

Юмор и сатира

Мы сидели в своей уютной квартирке на Бэкер-стрит в то время, когда за окном шел дождь и выла буря. (Удивительно: когда я что-нибудь рассказываю о Холмсе, обязательно мне без бури и дождя не обойтись…)

Итак, по обыкновению, выла буря, Холмс, по обыкновению, молча курил, а я, по обыкновению, ожидал своей очереди чему-нибудь удивиться.

— Ватсон, я вижу — у тебя флюс.

Я удивился:

— Откуда вы это узнали?

— Нужно быть пошлым дура ком, чтобы не заметить этого! Ведь вспухшая щека у тебя подвязана платком.

— Поразительно!! Этакая наблюдательность.

Холмс взял кочергу и завязал ее своими жилистыми руками на шее в кокетливый бант. Потом вынул скрипку и сыграл вальс Шопена, ноктюрн Нострадамуса и полонез Васко-де-Гама.

Когда он заканчивал 39-ю симфонию Юлия Генриха Циммермана[1], в комнату с треском ввалился неизвестный человек в плаще, забрызганный грязью.

— Г. Холмс! Я Джон Бенгам… Ради Бога, помогите! У меня украли… украли… Ах! страшно даже вымолвить…

Слезы затуманили его глаза.

— Я знаю, — хладнокровно сказал Холмс. — У вас украли фамильные драгоценности.

Бенгам вытер рукавом слезы и с нескрываемым удивлением взглянул на Шерлока.

— Как вы сказали? Фамильные… что? У меня украли мои стихи.

— Я так и думал! Расскажите обстоятельства дела.

— Какие там обстоятельства! Просто я шел по Трафальгар-скверу и, значит, нес их, стихи-то, под мышкой, а он выхвати да бежать! Я за ним, а калоша и соскочи у него. Вор-то убежал, а калоша — вот.

Холмс взял протянутую калошу, осмотрел ее, понюхал, полизал языком и наконец, откусивши кусок, с трудом разжевал его и проглотил.

— Теперь я понимаю! — радостно сказал он.

Мы вперили в него взоры, полные ожидания.

— Я понимаю… Ясно, что эта калоша — резиновая!

Изумленные, мы вскочили с кресел.

Я уже немного привык к этим блестящим выводам, которым Холмс скромно не придавал значения, но на гостя такое проникновение в суть вещей страшно подействовало.

— Господи помилуй! Это колдовство какое-то!

По уходе Бенгама мы помолчали.

— Знаешь, кто это был? — спросил Холмс. — Это мужчина, он говорит по-английски, живет в настоящее время в Лондоне. Занимается поэзией.

Я всплеснул руками:

— Холмс! Вы сущий дьявол. Откуда же вы все это знаете?

Холмс презрительно усмехнулся.

— Я знаю еще больше. Я могу утверждать, что вор — несомненно, мужчина!

— Да какая же сорока принесла вам это на хвосте?

— Ты обратил внимание, что калоша мужская? Ясно, что женщины таких калош носить не могут!

Я был подавлен логикой своего знаменитого друга и ходил весь день как дурак.

Двое суток Холмс сидел на диване, курил трубку и играл на скрипке.

Подобно Богу, он сидел в облаках дыма и исполнял свои лучшие мелодии.

Кончивши элегию Ньютона, он перешел на рапсодию Микельанджело и на половине этой прелестной безделушки английского композитора обратился ко мне:

— Ну, Ватсон — собирайся! Я таки нащупал нить этого загадочного преступления.

Мы оделись и вышли.

Зная, что Холмса расспрашивать бесполезно, я обратил внимание на дом, к которому мы подходили. Это была редакция «Таймса».

Мы прошли прямо к редактору.

— Сэр, — сказал Холмс, уверенно сжимая тонкие губы. — Если человек, обутый в одну калошу, принесет вам стихи — задержите его и сообщите мне.

Я всплеснул руками:

— Боги! Как это просто… и гениально.

После «Таймса» мы зашли в редакцию «Дэли-Нью», «Пель-Мель» и еще в несколько. Все получили предупреждение.

Затем мы стали выжидать.

Все время стояла хорошая погода, и к нам никто не являлся. Но однажды, когда выла буря и бушевал дождь, кто-то с треском ввалился в комнату, забрызганный грязью.

— Холмс, — сказал неизвестный грубым голосом. — Я — Доббльс. Если вы найдете мою пропавшую на Трафальгар-сквере калошу — я вас озолочу. Кстати, отыщите также хозяина этих дрянных стишонок. Из-за чтения этой белиберды я потерял способность пить свою вечернюю порцию виски.

— Ну, мы эти штуки знаем, любезный, — пробормотал Холмс, стараясь свалить негодяя на пол.

Но Доббльс прыгнул к дверям и, бросивши в лицо Шерлока рукопись, как метеор скатился с лестницы и исчез. Другую калошу мы нашли после в передней.

Я мог бы рассказать еще о судьбе поэта Бенгама, его стихов и пары калош, но так как здесь замешаны коронованные особы, то это не представляется удобным.

Кроме этого преступления, Холмс открыл и другие, может быть, более интересные, но я рассказал о пропавшей калоше Доббльса как о деле, наиболее типичном для Шерлока.

Доктор Саперлипопет

ШЕРЛОК ХОЛЬМС

(Их тайных документов знаменитого сыщика)

Великий сыщик, гроза всех преступников, сидел в своем рабочем кабинете и задумчиво ковырял в носу. Ватсон, развалившись у камина — читал Ната Пинкертона.

— Как можно писать такие небылицы? — вдруг заговорил Ватсон. Хольмс встал. Пристально посмотрел на своего закадычного друга и, цедя сквозь зубы, начал:

— Да, милый доктор, бывают такие случаи в практике, которое не в состоянии описать словами.

— Расскажите, расскажите, милый Хольмс, это, вероятно, очень интересно, — перебил его Ватсон.

— Извольте, дорогой доктор, — улыбнулся Хольмс и закурил свою трубку. Когда совершилось убийство лорда Катогана, Мариани[2] на другой день явился ко мне в костюме старухи. Я, конечно, сейчас же обнаружил дерзкий обман и бросился, чтобы надеть ему наручники. Гениальный Мариани, с быстротою молнии, выскочил в камин и через минуту был уже на крыше. Я не отставал ни на шаг. Вдруг мы услышали над головами шум, подняли головы и увидели громадный аэроплан. Мариани, не задумываясь, выстрелил и несчастный авиатор, как подстреленная птица, свалился на крышу. Мариани одним прыжком был на месте авиатора. Я, не желая, чтобы он ускользнул, схватился за левое крыло и оба мы поднялись высоко над Лондоном. Но злой Мариани твердо решил покончить со мною расчеты: он быстро выхватил из потайного кармана динамитную бомбу и бросил ее в меня. Я ловко увернулся, бомба попала в пропеллер, раздался взрыв и мы оба полетели с высоты 3500 футов на землю. Положение было ужасное, но я, благодаря своей опытности, зацепился пуговицей за трамвайный провод. Мариани упал на проходящий трамвай. Но разве я вправе, дорогой Ватсон, упустить преследуемого преступника? Недолго думая, я перегрыз зубами трамвайный провод, трамвай за неимением энергии остановился. Я прыгнул на землю и побежал к трамваю. Мариани бросился в первый попавшийся кэб, я продолжал преследовать. Когда же я заметил, что он от меня на почтительном расстоянии, я применил один из двадцати моих планов, т. е. крикнул вознице, что у него подохла лошадь! Последний в испуге остановился и горько зарыдал.