Из дневников - Музиль Роберт - Страница 3

[1905]. Нерешенная проблема натурализма.

Сегодня мы уже не мыслим в категориях натурализма, у нас другая система координат, с которой мы соотносим все явления душевной жизни. Но то, что в свое время завораживало меня в натурализме, так и не получило четкого выражения. А это вот что: когда мы сегодня говорим о человеке, мы делаем это снова на идеалистический манер. Люди, создаваемые нами, много счастливее нас. Они с самого своего рождения оказываются в некоем силовом поле, в котором каждая сила существует лишь как абстрактное продолжение нашей реальной жизни. Они настроены на ритм, о котором мы на самом деле лишь мечтаем. Обстановка их комнаты, их слова и эмоции - все это воплощенные значения. Нашими неясными, отрывочными мечтами пропитано каждое их движение. Как в музыке, мы воздвигаем грандиозный храм, который, подобно некоему четвертому измерению, соотносится с нами, покоясь на невидимых опорах; он здесь и нигде.

Но никому еще не удавалось так изловчиться, чтобы окружающую нас реальную, натуральную жизнь - жизнь, распадающуюся на отдельные бессвязные часы, пронизанную тягостным равнодушием, - изобразить так, чтобы она нигде не выходила за пределы нас самих и все же была прекрасной.

Описательный стиль в романе тоже благотворен - как средство против науки и научности. Глядя на этих людей, все втискивающих в жесткие рамки, непроизвольно ощущаешь потребность изображать жизнь расшатанной. Подобно Д'Аннунцио, называть каждого соседа по имени и перечислять все имена святых в названиях церквей. Только чтобы показать, что жизнь продолжается каждодневно и что стук вагонных колес, несмотря на все наше стремление к точности понятий, есть тоже нечто самодостаточное и что богатство ощущений тоже богатство. Исходя из этой потребности, можно сотнями перечислять качества каждого отдельного предмета.

2 апреля 1905 года. Начинаю сегодня дневник; совершенно против моего обыкновения, но из ясно осознаваемой потребности.

Он должен, после четырех лет внутренней расколотости, снова дать мне возможность найти ту линию духовного развития, которую я считаю своей.

Я попытаюсь внести на эти страницы знамена несостоявшейся битвы. Мысли той поры великого душевного потрясения здесь будут воскрешены, обозрены и продолжены. Некоторые из прежних моих разрозненных заметок войдут сюда, но только в том случае, если я почувствую, что высказанные в них идеи снова меня занимают.

Все личное я буду записывать редко и лишь тогда, когда сочту, что в будущем то или иное воспоминание может представить для меня определенный духовный интерес.

Сюда войдут все мысли касательно "науки о человеке". Ничего специально философского. Наброски - да. При случае то или иное стихотворение, если оно покажется мне достойным воспоминания. Особенно стихи с полу- и обертонами. Свидетельства абсолютного самовыражения. Это вообще самая великая проблема стиля. Главный интерес - не к тому, что говоришь, а к тому, как ты это говоришь. Я должен искать свой стиль. До сих пор я пытался выразить невыразимое прямыми словами или намеками. Это выдает мой односторонний интеллектуализм. Твердое намерение сделать из выражения инструмент - вот что пускай стоит в зачине этой тетради.

6 апреля 1905 года. Необходимо однажды выяснить соотношение между сознательным и бессознательным в возможно более точном смысле этих понятий; не исключено, что результат (если мы сопоставим рассудочную, константную сторону нашей натуры с другой, противоположной) будет поразительным.

Но предварительно нужно именно определить точный смысл исходных понятий. Так как я в данный момент еще не располагаю достаточным опытом в этой области, моя первая задача - пойти на выучку к романтикам и ранним мистикам. Главная критическая цель должна заключаться в том, чтобы вычленить в их идейных системах собственно "сентиментальное", чувственно-духовное содержание в чистом виде - то есть исключая все то, что возможно лишь при определенной метафизической установке (например, с позиций шеллинговской натурфилософии).

Размышления над этим предметом привели меня к следующему вопросу, касающемуся понимания современной литературы: а как отнеслись бы иенцы, например, к Д'Аннунцио? Им бы недоставало в нем духовного элемента. Его чувственность они, возможно, нашли бы плоской, банальной.

Здесь современные воззрения явно отправились по другому пути. Пресловутое языческое наслаждение чувственностью - это в известном смысле культура телесного, развитая с целью высвобождения духовного элемента. Практика чисто дуалистическая. И она вовсе не так далека от собственно религиозной. По меньшей мере здесь культивируется физическое здоровье, чтобы дать духу прочную основу (спорт); чувственность предстает как отдушина, вентиль. Если не присутствует эта перспектива, то чувственность и в современной литературе считается декадансом.

Но что касается одухотворения самой чувственности (именно одухотворения, а не изощренного ее обоснования и приукрашивания), то здесь сделано еще очень мало. Романтики иенской поры - эти "сентиментальные" ценители радостей жизни - и сегодня еще чувствовали бы себя весьма одинокими.

С другой стороны, они, вероятно, уже уступают нашим современникам во всем, что касается и чувственного (sentie), и духовного (mens) принципа.

10 мая 1905 года. Вчера вечером дочитал в "Нойе рундшау" окончание романа Германа Банга "Михаэль". Похоже, что в этом романе Банг стремился выдержать строгий стиль. Сегодня мне вспомнился - по контрасту - "Нильс Люне". Там тончайшие связи и отношения - связи тонко чувствующего человека со всеми окружающими его предметами и явлениями - нанизываются на одну нить. Здесь (так я по крайней мере воспринял роман) изображаются, обнаруживаются, обнажаются только отношения между двумя людьми. "Отношение" предстает как своего рода переменная величина в экспериментальном ряду: протоколируются сотни наблюдений отдельных стадий, сама связь расчленяется на сотни мгновений, строго фиксируется температура в лаборатории и все побочные факты. Но постоянно имеется в виду "отношение" - в известном смысле in abstracto {Отвлеченно, вообще (лат.).}; не так, как в натуралистическом экспериментальном романе. Автор стремится продемонстрировать закон, властвующий над данными двумя людьми. Изображается в каждом отдельном случае лишь мгновенное, статистическое; но по мере того как наблюдения нанизываются друг на друга, начинаешь ощущать движение. Соответственно этому стиль как бы сам собой становится стилем хроникера. Говорить о том, каковы сами люди, между которыми существует связь, не возникает надобности.