Дар богов (СИ) - Нурисламова Валентина - Страница 5

Они не появлялись до вечера. Сигурд, в гневе хлопнув дверью, опять ушел в лес. А Ивар теперь — в этот приход Харбарда — был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что означают доносившиеся из родительской спальни звуки.

Служанки возбужденно шептались, что Харбард не изменился ни капли: не прибавилось ни единой новой морщины на лице, ни одного седого волоса на голове, хотя с последнего его появления прошло почти десять лет.

Он вышел в общий зал чуть раньше матери и, завидев Ивара, первым делом подошел к нему:

— О, ты стал совсем взрослый, ты помнишь меня?

Ивар кивнул, хотя на самом деле помнил Харбарда плохо. Только то, что он приходил раньше, и что мать была рада ему, а вот как он выглядел — нет. И еще помнил слова Сигурда о том, что Харбард, кроме матери, отымел половину каттегатских женщин, и мать прогнала его, когда узнала.

А потом Харбард перевел взгляд на Ангрбоду. Она сидела на расстеленной на полу бараньей шкуре рядом с Иваром и штопала рубаху, которую он порвал на днях.

— Ты ведь Ангрбода, дочь Флоки и Хельги? — Харбард наклонился к ней, уперев в колени руки.

Она кивнула, не поднимая головы.

— Ты выросла такой красивой. Будто живое воплощение Фрейи, — сказал он.

Вообще-то Ангрбоду сложно было назвать красивой, как и Хельгу, и Флоки. Но Ивару все равно нравилось смотреть на нее, ее лицо притягивало чем-то другим — не красотой.

— Я совсем не похожа на Фрейю, — спокойно ответила Ангрбода и в очередной раз проткнула ткань иголкой.

— Ошибаешься, — покачал головой Харбард. — В каждой женщине есть Фрейя, каждая на нее в чем-то похожа.

— Но я еще не стала женщиной, — так же спокойно сказала Ангрбода и вытянула вверх иголку. Нитка с тихим шорохом прошла сквозь ткань.

Ивар понял, что краснеет, когда до него дошел смысл ее слов. С ним Ангрбода о таких вещах никогда не говорила. Он был уверен, что она, как и он сам, стесняется подобных тем.

— О-ох, дитя! — улыбнулся Харбард и, взяв лицо Ангрбоды в свои руки, приподнял его вверх. — Это лишь вопрос времени.

Она моргнула и подняла ресницы, посмотрев прямо на Харбарда. Ивар так и не смог понять, какое в ее глазах было выражение.

Мать наконец вышла в общую залу, на ходу пытаясь поправить взмокшие, слипшиеся волосы, и одарила Харбарда таким взглядом, после которого он сразу же отпустил Ангрбоду и выпрямился.

— Кажется, с появлением Харбарда мать стала меньше любить своего драгоценного Ивара! — смакуя каждое слово, проговорил Сигурд спустя пару недель.

Они с Иваром сидели за обеденным столом вдвоем, а из родительской спальни доносились ставшие уже привычными за это время звуки.

— Зато она не стала больше любить тебя! — процедил Ивар в ответ и оторвал зубами кусок от запеченной бараньей ноги.

Сигурд взял в руки нож и потрогал его острие кончиком указательного пальца.

— Ангрбоду ты тоже готов делить с Харбардом, как делишь с ним мать? — с едва скрываемой улыбкой поинтересовался он.

— Что?! — Ивар бросил баранью ногу на стол, промахнувшись мимо тарелки.

— А ты не знал? — Теперь Сигурд уже улыбался вовсю. — Харбард целовал Ангрбоду. На людях. В губы, как мужчина целует женщину. И не один раз. Все видели это. Как думаешь, они до сих пор только целуются или дело пошло дальше?

Ангрбоду Ивар нашел на побережье неподалеку от каттегатской пристани. Она явно недавно плавала и только что вылезла из моря: на тунике были темные пятна от влажной исподней рубашки, надетой под низ, а с мокрых волос все еще понемногу капала вода. Закатное солнце играло с волосами Ангрбоды, расцвечивая их яркими оттенками меди.

Ползать по песку Ивар ненавидел. Это было труднее, чем ползать по твердой земле, которая давала неплохую опору для рук. А еще песок вечно забивался под одежду, в штаны — особенно неприятно, и его приходилось вытряхивать оттуда, иначе можно было стереть в кровь кожу на животе, бедрах и ногах. Впрочем, Ивар так и не мог решить, что хуже: песок или чавкающая жидкая грязь, в которой мало, что измажешься с головы до ног, так еще и вымокнешь. Из-за нее весной и осенью, и летом — во время дождей — приходилось торчать дома, если кто-то из братьев или Флоки не соглашался потаскать Ивара на спине.

Ангрбода сидела, опустив голову, и медленно вычерчивала указательным пальцем на песке изогнутые линии — одну за другой. Ивар, пока искал ее, успел мысленно высказать столько гадостей, сколько раньше и представить не мог в отношении Ангрбоды. А теперь подполз на расстояние вытянутой руки, но слов найти не получалось.

— Что у тебя с Харбардом? — наконец спросил он, постаравшись, чтобы это прозвучало угрожающе, но голос подвел его и дрогнул. — Что он делал с тобой?

— Ничего такого, о чем тебе стоит знать, — ответила Ангрбода тем же спокойным тоном, каким говорила Харбарду, что еще не стала женщиной — несколько недель назад.

— Почему это мне не стоит знать? — сквозь зубы проговорил Ивар, чувствуя, что злость возвращается — к счастью.

— Потому что я — не твоя собственность. Я могу делать, что хочу. — Ангрбода пририсовала овал на конце очередной линии — такой же, какие были и на концах других, с двумя точками внутри. Голова, понял Ивар. Ангрбода рисовала змей.

Ивар зарычал и принялся раскидывать руками песок в разные стороны, уничтожая все ее рисунки. Ангрбода выпрямила спину, положила ладони себе на колени и смотрела теперь на них. Опять не на Ивара!

Он яростно встряхнул ее за плечи — бесполезно, она не подняла головы. Тогда он повалил ее на песок и навалился сверху, придавив предплечьем шею, — он часто делал так, когда боролся с братьями. Ангрбода вцепилась в его руку своими руками, но все еще не смотрела в глаза.

— Не смей больше общаться с Харбардом! — в отчаянии прокричал Ивар.

— Ты не можешь мне приказывать! — хрипло ответила Ангрбода и наконец посмотрела на него — спокойными, как озерная гладь, глазами.

Ивар действительно не мог. Он постепенно понял это за последний год. Ангрбода слушалась его, угождала его капризам (порой, таким, от которых даже мать недовольно сводила брови и качала головой), но лишь тогда, когда хотела. Если же Ангрбоде что-то действительно не нравилось, заставить ее было невозможно. Ивар мог кричать, обзывать ее, щипаться или швырять в нее вещами — тогда она просто уходила, молча. И со временем поступала так все чаще и чаще. Она была словно вода в ладонях: бери и делай, что угодно — хочешь пей, хочешь держи, но одно неосторожное движение — и она протекала сквозь пальцы, мгновение — и ее уже не остановить.

Ивар, тяжело дыша от едва сдерживаемой злости, смотрел в глаза Ангрбоде, а она смотрела в его глаза — почти безо всякого выражения. Казалось, это может продолжаться вечно.

Ивар снова зарычал и, приподнявшись на одной руке, что было сил оттолкнул Ангрбоду.

— Ненавижу! Ненавижу тебя! — прокричал он. — Ненавижу!

Ангрбода уселась рядом и, подтянув к себе ноги, обняла руками колени. И, глядя на море, проговорила тихим ровным голосом:

— Харбард сказал, что пришел в Каттегат на зов Аслауг, но понял, что другая в нем нуждается сильнее. — И она вновь посмотрела Ивару в глаза. Какое было в ее взгляде выражение, он так и не понял: вызов, надежда — или что-то еще?

— Вот и иди к своему Харбарду! — выкрикнул Ивар. — Можешь даже уйти вместе с ним, он ведь всегда уходит! Я не хочу тебя больше видеть! Никогда! Уходи! Ненавижу тебя!

Ангрбода смотрела на Ивара, а он все кричал и кричал, повторяя одни и те же слова. Он даже несколько раз швырнул в нее песком, который загреб ладонями. Песок прилип к ее мокрым волосам и одежде.

А потом Ангрбода отвернулась, поднялась на ноги и пошла прочь. Больше он ее не видел.

Харбард в тот же день ушел из Каттегата, и те, кто видел это, говорили, что Ангрбода ушла вместе с ним.

Флоки выравнивал рубанком сосновую доску. Он строил для Бьерна очередной драккар. Ивар сидел по другую сторону от доски на толстом высоком пне и смотрел, как волны подкатывают к берегу — одна за другой. Рядом с мастерской Флоки всегда были замечательные виды и море казалось особенно манящим и красивым. Может, поэтому Ангрбода так любила его.