Малое собрание сочинений (сборник) - Ерофеев Венедикт - Страница 13

Высушивать нечего.

Впервые после 19-го марта – нечего.

Пусто.

7 января

Помните, Вл. Бр.? – Вы говорили:

«Ерофеевы – тля, разложение, цвет, гордость. О Гущиных не говорю… Мамаша эта твоя, Борис и сестры – просто видимость, Гущины, мамашин род… Эти – просуществуют… А Ерофеевыми горжусь… Папаша в последние минуты всех посылал к ебеней матери… а тебя не упоминал вообще… Мать, наверное, говорила тебе?..

Загнулся человек… и мать не успел выжить… А надо бы, надо бы… правильно я говорю?

Ннадо… Еще налить?

Двадцать лет в лагере – это внушительно… И Юрик прямо по его стопам… Водка и лагерь – ничего нового… Совершенно ничего нового… А это – плохо… Скверно… Спроси у любого кировчанина – каждый тебе ответит: Юрий – рядовой хулиган, пьяный бык, Бридкина наместник – и больше ничего… На тебя все возлагают надежды… Ты умнее их всех, из тебя выйдет многое… Я уверен, я еще не совсем тебя понимаю, но уверен…

А за университет не цепляйся… И не бойся, что в Кировске взбудоражатся, если что-нибудь о тебе услышат… Все равно – ты уже наделал шума с этими своими тасканиями, Тамара уже смирилась, и мать – тоже…

И не бойся тюрьмы… Главное – не бойся тюрьмы… Тюрьма озверивает… А это – хорошо. Бандиты эти грубые, бесчувственные – но не скрывают этого… Искренние… А ваши эти университетские – то же самое, а пытаются сентиментальничать… Умных мало – а все умничают… Чувствовать умно надо, чувствовать не головой, но умно… А ваши эти все – холодные умники…

Тебе с ними не по пути… Они просуществуют, как твои Гущины…

Они не хотят существовать просто так… Они в мечтах – мировые гении… И, мечтая, существуют… Я знаю этих типов, я сам учился в университете…

и – знаю… Они чувствуют, – когда есть свободное время… И даже сладострастничают – только внешне… Я – знаю…

Они могут доказать ненужность того, чего у них нет… и для них это – признак ума… Главное для них – чистота… чистота своих чувствий… А их, этих чувствий, у большинства, почти у всех – немного – и содержать их в чистоте – нетрудно… Они, эти цивилизованные, будут ненавидеть тебя – говорю совершенно серьезно – ненавидеть! Все запоминай… и всем – мсти… Извини, что я, пьяный, учу тебя – вместо родителя… Ты – особенный, только на тебя и можно возлагать надежды… Главное – избегай всегда искренности с ними, – немного искренности – и ты прослывешь бездушным, грязным, сумасшедшим…

Ты! – бездушный и грязный! Хе-хе-хе-хе…

Налить еще, что ли?»

8 января

О! Слово найдено – рудимент! Рудимент!

9 января

Даже для самого себя – неожиданно:

Оскорбленный человек первый идет на примирение,

а я не удостаиваю взглядом, спокойно перелистываю очередную страницу «Карамазовых» и – не подымая головы – лениво:

Катись к черту.

И ничуть не смущает ответное скрежетание:

Ид-диот.

Все – спокойно, умеренно злобно, внешне – почти устало… без излишней мимики, а тем более – дрожи…

Удивительно, что спокойствие – не только внешнее… По-прежнему шуршат «Карамазовы» – и никакого волнения.

10 января

Через двести тридцать восемь

припп

ппом

мню

и совершенно непопулярно. Цифры и буквы останутся я вникаю и – Хорошо. Первый совершенно пятьдесят шесть. Ожидаю – (благо докани!) – и ласково бкт. Еще не БКТ просто спокойно и боковой стол у лестницы ПОМНЮ! ПОМНЮ! – нужно. Кстати, четвертое лежание и потом – морщины – это тоже хорошо, большая помощь и помнишь на кровати с опять дым, на неделю – (да меньше!) – на пол помогает – и чуть не слезы. Это – так, реверанс…

С первого не нужен верх, это потом, а в начале, в самом начале – ОТТ ФЕ – и уых! – уых! – уых! в центр, не сразу, не сразу… Я даже не шевелюсь и смотрю выделяю (да нет же! – стараюсь – а ты! – выделяю – выделяю! А если бы во втором – не надо девятнадцатой краски):

«С то-ой па-ары кык мы уви-и…»

дились с тобой в сердце радость и парам-пампам – ношу и так далее. И я просто слышу и просто запомнилось, светил нет. А был буфет и еще чего-нибудь не ждал (даже и не буфет, а немного скромничаю и в девятнадцать краснота) и не просто так, а СИДЕНИЕ В ГЛАЗАХ и произношение. Гляжу в обруазерll и ЛЕ начинает, – кончил потом с жарой и плохо (кончил, в смысле) даже ме… в смысле, даже ме… в смысле, даже ме… в см (А! ддьявол! – это всегда так, когда старая пластинка! Да подтолкни ты, ччерт!)…нил и все равно до ТЕМПЕРАТУРЫ УВАЖЕНИЕ потом, когда уже уголок – так и с КРИ (лучше буду – кри) пришел… кри мешает и заставляется… И неважно, двадцать четвертого заглядываю и с дрожью «мол, возьмите» – и можно не впускать, раз уж так раздето (уввв!) до кри еще, а больше в мартиззз – ничего.

Последнее в д-м кроме конца – одним словом! Почти до скончания –

Все! Все! И водка! И дым! И все! Домай!

Понятно – я идиот… («жет» – а прошло! – это я так – потому что нечего inform, а так…). И все стремительно до дюж-апр, ВДРУГ дрожь и – в руа-муан… И до demonstr! До demonstr! И не ЛЕ – Я! Я сам! И выход – и вниз к стулу – теплота – и хорошо – выход – ХОРОШО – потом, правда, но теперь – лик! ОВАН!

Теперьпопор.

Один плюс четыре. Я сам не знаю но видел! Видел! (Как это называется? – бардуав). Да, да! Вспомнил! Бардуав! (Это ведь я сам изменил, чтобы «уав» было, а на самом-то деле и не «уав»). Взгляды не пугают, а раздраженного в трепет только –

Три плюс два. Теперь уже в дыму, и уголок со стулом – тоже схватило нечаянно и у витрины подымал руку. Чтобы легче. И в постельку! В постельку!! Семь минус два, говорю «почему» и знаю… A «barduaw» – совсем нечаянно, от кружения и. (Видите! – поставил точку после «и» – и еще раз поставлю! назло! – и вот кто мне запретит? Ну вот кто!.. Ну вот кто?) И очень очень слабо, а при ударе даже неловко. А они есть – и внутри «партийно» – это я так, не обращайте внимания, – а черная лестница!

А черная (в смысле – задняя) лестница! Восемь минус три, опять горизонт и ТИХО смиряешься… Девять минус четыре, десять минус пять… И – вот! вот! вот! (да поставь в куб и сядь – а то – вот! вот! вот! Еще раз скажи! Кому это нужно твое – вот! вот! вот!) И – вот: одинн (а-а-а, ччерт, опять с «вотами», кретин) одиннадцать минус шесть – (ух) а потом небесно – все ЛЕ и по совету. Так и есть. Взыгралось через несколько, а здесь – воплощенная кротость и едакая (фи-фи-фи) кротость. И потом – laska и едакая (фи-фи-фи-фи) ну пусть опять: кротость. Засыпание безмятежно и в уши: три, два, и один, даже тридцать, эта скверна.

Как у нас в садочке!

Как у нас в садочке!

Ро-озы ра-а-асцве-эли-и!

И поневоле вздергивать и замедление с wertik-ом и тщательно замрешь и на пуховике и под чернотой (слышите – сколько «и» – это ведь я, один все это написал, столько «и»). И знаю, что гордиться можно, потому что приношение не забыл, не знаю точно, но крыша – это исключительно, вернее – сопровождение немного разуверяет, но ведь целомудренность, и поэтому обязательно – нужно, тем более – вверх. И этот – незабываемый! (да ну тебя).

То же самое – и валеты поднимаются пар слева; а духота духота. В начале шесть. Все угарно – и далекий друг и трубы – все угарно (извиняюсь, конечно, ну да уж все – романтики). Святая цифра ничего совершенно. И отплытие скомкало, – правда, три убралось, но уж слишком неправдоподобно (а я ведь и не хотел писать – «неправдоподобно», нужно – «неловко» было написать-то в конце, а я – «неправдоподобно», это я нарочно себя раздражаю, я нервный).

11 января

Каюсь публично! – Пятого числа бессовестно лгал!

И эти мои словечки – все ложь!!

И – никакой «пустоты»! Очередное кривляние – только и всего! И я вам докажу, что нет никакой «пустоты»! Докажу!! Сегодня же! Вечером!! Прощайте!

12 января

Темно. Холодно. И завывает сирена.