Кому на руси жить (СИ) - "Константин" - Страница 44

Головач поминутно прикрывает веки, из правого глаза бежит струей слеза. Теребит скрюченными пальцами свою богатую бороду, все тише и тише становятся произносимые им слова.

- Бредит, – говорит чуть слышно Рваный, да я и сам понимаю, что помирает боярин, страшную боль, накатывающую черными волнами за болтовней терпит, здоровой ногой плотную, утоптанную землю рыхлит. Неплохо бы весь этот бред теперь правильно интерпретировать, перевести на вменяемый язык, не знаю как остальные, а я лично мало чего почерпнул из сбивчивой речи умирающего.

Тут выясняется, что Миная нигде нет и явить его пред замутненные братские очи не получится. Кульма с Протасом жмут плечами: оставили, забыли, бросились подсоблять раненому боярину. Бур спускает на них собаку, грозится покалечить если сейчас же не найдут и прогоняет с глаз.

Головачу уже не до Миная. Он бесцельно шарит невидящими глазами по лицам, дышит как опытный любитель пива после стометровки рысью. Из дома приносят белые тряпки, Бур с помощниками прямо поверх набухшей коричневым кольчуги пытается перевязать боярину живот, чтоб остановить кровь. Головач из последних сил лупит их по рукам – не трогайте, дескать, дайте помереть спокойно.

Минут через пять боярин впадает в бессознательное состояние, еще через пять испускает дух.

На миг все вокруг не дыша замирают, словно боятся помешать освободившейся душе отлететь от бренного тела.

Я потихоньку отхожу прочь, человека жалко, но не мое это горе, обойдутся как-нибудь без моей скорбной рожи. В полутьме меня тут же обступают разбойнички во главе с Гольцом. Операция по добыче оружия, как видно, прошла успешно, парни до ушей обвешаны режуще-ударным инструментом, у Невула за плечом два лука и распухший от стрел тяжелый колчан на поясе.

- Держи, батька, – говорит Жила и протягивает мне мой меч, поясной нож, кольчугу и шлем с усопшего урмана.

Не отказываюсь. Вещи в моем положении нужные, даже жизненно, я бы сказал, необходимые. Напяливаю на себя все, кроме кольчуги и шлема.

- Пошли, посидим где-нибудь, – говорю. – Что-то ноги у меня подкашиваются от трудов праведных.

- В нашем сарая мертвяк, – напоминает Голец, корча тухлую мину.

- Мертвые не кусаются, братан, – говорю и по плечу его хлопаю. – Ты живых бойся, понял? Потопали.

Возвращаемся в сарай, так и не ставший нам местом полноценного ночлега. В дальний угол близко к умершему раньше, чем предполагалось, приятелю Миная никто не лезет, кучкуемся по обе стороны от выхода.

- Похавать осталось? – спрашиваю притихших пацанов.

- Крохи, – отвечает Жила, перетряхивая тощий кулек со снедью. – Пива зато упиться можно.

- Наливай, чего на сухую сидеть, – говорю.

Слышу как Невул плескает через край бочонка в легкие берестяные кружки, в темноте мне суют сухую как кость хлебную корку. Выхлебали по одной, наливаем еще, от пойла поднимается знакомый запах, заполняющий все пространство вокруг нас. Сна ни в одном глазу, парни молчат, запивают ночное потрясение, в открытую дверь тоскливо поглядывают. Чтобы разбавить томительные минуты, спрашиваю каким образом они тут запертыми оказались. Голец рассказывает, что не успел Невул лук свой убрать, а я убежать, налетели откуда ни возьмись четверо, смяли, в рыло насовали, оружие отобрали, заперли в сарае, потом за мной рванули. Теперь понятно откуда взялись те ребята, что меня в доме вырубили – следом зашли.

Вдруг в дверном проеме бесшумно вырастает фигура и говорит человеческим голосом, очень на Мишин похожим:

- Поминаете?

Мы все как один вздрагиваем, я в полголоса матерю шутника.

- Ты почему дядюшку не оплакиваешь, тварь ты неблагодарная? – спрашиваю, выдохнув. – Он же был тебе как отец.

- Чушь не неси, Стяр, – советует Миша серьезно. – Отгул я взял до утра, там сейчас есть кому плакать. Пойдем, пошепчемся.

Выходим с Рваным на начинающий сереть воздух. Миша ведет меня к приземистой, прокопченной кузне с низенькой, щелястой дверкой на толстенных петлях. Усаживаемся на короткую лавчонку подле огромной бочки с углем, спинами на бревна сруба опираемся. Со двора нас не видно и, думаю, не слышно.

Рваный начинает витиевато благодарить за спасенную жизнь, говорит, что уже мысленно ощутил меч урмана в своей прорубленной как арбуз башке, чуть не обгадился от накатившей слабости.

- Вот только руки мне лобзать не надо, – говорю. – Я, Мишань, долги привык отдавать. Будем просто полагать, что мы в расчете, лады?

Рваный соглашается обнулить наши долги и оставляет право следующего хода за собой.

Как дитя, ей Богу! Понравилось, видать, когда ему шкуру спасают, еще хочет...

Начинаем делиться впечатлениями о бурной ночи и приходим с Мишей к выводу: накосорезил боярин будь здоров. Что ему стоило, боярину и хозяину этих земель, находясь в своей вотчине, пребывая полностью в своем праве наказать преступника так, как считал нужным? Болтовни досужей постеснялся? Скажут, мол, не прав боярин? Да плевать! Он на то и боярин, чтоб судить и не быть судимым. Тем более за какого-то залетного бомбилу. Решил удаль показать. Покрасоваться. В принципе, шоу у него получилось зачетное. В самый раз для таких как я и для простых деревенских обывателей. Для всех остальных, как я понял, его решение разрешить судебный поединок да еще и лично в нем участвовать явилось весьма неприятной неожиданностью. У меня даже появилась мысль, что мог я глупой этой смерти не допустить, выйди вместо боярина биться с урманом на кулаках. На что Миша посоветовал не обольщаться, ибо не стал бы урман подобной ерундой заниматься, не в чести у них бой голыми руками, хоть нож, а должен быть. Я говорю, мол, и с ножом мог бы попробовать, Рваный говорит – хорошо, что не попробовал, урман с детства с ножа ест, с ножа пьет, задницу ножом подтирает, шансов было бы еще меньше, чем у Головача. А вообще, сам боярин виноват, нашел, как говорится, чего искал. Никто его не просил и не заставлял драться на смерть с профессиональным наемником, и печенкой на меч надеваться тоже никто не подначивал. Нога разрубленная срастется, а вот органы внутренние в таких условиях вряд ли.

Я признаюсь Рваному, что понятия не имею как быть дальше, куда податься, хорошо бы забыть все как страшный сон, но возможности такой, к сожалению, нету.

- Сразу видно, Старый, что ты боксер, а не шахматист, ходы просчитывать не умеешь, – укоряет Рваный. – Как думаешь, где сейчас дядька Минай?

- Я доктор что ли, откуда я знаю? Прячется наверное от Бура, в нору забился или за границу сквозанул.

- Все может быть, только думается мне, что дядюшка Минай на пути в Полоцк-град, на поклон князю Рогволду поспешает, сообщить о преждевременной кончине брата боярина Головача первым сильно желает.

- Ну, сообщит, что дальше?

- Дальше он расскажет Рогволду как его самого тоже едва не порешили и будет просить защиты от преследования полоумных племянников. Распишет как под боярством Бура вотчина захиреет, придет в упадок и станет просить поставить наместником его, а Бура сделать при нем простым воеводой. Юридически не подкопаешься, вотчина боярская остается в семье, наместник князю по гроб жизни обязан, надлежащий надзор за землей ведет, дань исправно платит. Думаю, князь долго над этим вопросом раздумывать не станет, осуществит давнюю мечту Миная стать при себе боярином.

- А как же перстень?

- Какой еще перстень? Ах, этот, – про мое кольцо вспоминает. – Не знаю, чего Минай к нему не ровно дышал, у Головача на десяти пальцах ни одной рыжей гайки, кольцо широкое оловянное на правом мизинце и все. К боярским атрибутам не имеет никакого отношения, обычная цацка, но перстенек интересный, при себе держи, потом разглядим поближе.

Мне становится немного обидно и жалко, что золотая вещица не несет в себе какого-то иного смысла. Было бы здорово: одел перстень на палец и ты – боярин, снял – простой смерд, ну, чтоб никто не догадался...

- Ты говорил боярин это прежде всего воин. Из Миная воин как из дерьма пуля.

- Бояре тоже разные бывают. Этот больно на хитрости горазд, может подле князя советником пристроиться, не первым, так десятым на первых порах, таких людей власть ценит, Андрюха.