Абсолют в моём сердце Часть 1 (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 12

Решаюсь проверить.

Комната Эштона не менее просторная, чем моя собственная, вся залита лунным светом, свободно проникающим через стеклянную стену. Для ноября луна ночью - это такая редкость в наших краях!

Прямо у широкой кровати, где тихо спит Эштон, стоит кресло, а в нем дремлет, облокотившись на руку, Алекс.

Я подхожу к ним так тихо, как только могу, но отец тут же открывает глаза. Увидев меня, он улыбается и тихонько говорит:

- Ему уже лучше, температура давно спала, не переживай, Соняш!

- Тогда почему ты не ложишься? - шепчу в ответ. - Тебе через час вставать!

- Мама настояла, чтобы я завтра отменил свои дела и остался дома. Ну, ты её знаешь, - тихонько смеётся. - Но я, конечно, все равно на работу поеду, просто позже. А сейчас, правда, пойду тоже лягу.

Я рассматриваю Эштона: он раздет по пояс и укрыт влажной на вид простыней.

- А чего он мокрый-то такой? - спрашиваю.

Отец молча трогает постель, затем аккуратно лоб Эштона:

- Похоже, это он так сильно вспотел, когда температура падать начала. Ты тихонько его разбуди, а я пойду принесу ему смену белья и майку какую-нибудь свою.

- Ладно, - соглашаюсь.

Алекс уходит, а я долго не решаюсь будить больного. Кладу ладонь на его лоб так же, как делал до этого отец, и нахожу его не то, что не горячим, а буквально ледяным! “Наверное, мама переборщила с таблетками, как всегда” - проносится мысль. А за ней другая: “Почему это так странно бьется моё сердце, когда я касаюсь его?…”

Эштон спит как убитый. Отец приносит бельё:

- Ещё не разбудила?

- Да он спит как лошадь! - деланно хмурюсь.

- Молодой организм! - отвечает Алекс с улыбкой. - В этом возрасте все парни хорошо спят и не страдают отсутствием аппетита!

- Эштон точно страдает! Смотри, какой худой!

Мы оба фиксируем свои взгляды на голой грудной клетке Эштона, которая ни разу не выглядит худой, а наоборот настолько широкой и сексуальной, что мне резко становится неловко.

- Да ничего он не худой! - уверенно возражает отец.  - Я в его возрасте таким же был!

- Но он за столом почти ничего не ест, и дома у него еды вообще не было. У него явно проблемы с аппетитом, точно тебе говорю!

- Это у него наследственное, - Алекс закатывает глаза. - И ни разу не смертельное, раз уж это тело (тут он показывает на себя) ещё не умерло от истощения, - смеётся.

- Пап…

- Да, Соняш, спрашивай, ничего не бойся.

- Если б тебе было сейчас восемнадцать, ты бы выбрал меня?

Отец смотрит на меня некоторое время изучающе, затем уверенно отвечает:

- Ну, фактически я тебя и выбрал в своей реальной жизни, и мне как раз было восемнадцать лет, а твоей маме шестнадцать…

- Я не про маму! Она всем нравится! Я про себя! Ты бы заинтересовался такой девочкой как я? Когда был … молодым организмом?

Алекс долго смотрит в потолок, соображая.

- Ты про секс? - внезапно спрашивает.

Я тут же краснею, хотя все беседы о сексе и предохранении со мной только Алекс и проводит, и ни разу не мама.

- Я думаю, что секс - это неотъемлемая часть того интереса, о котором я говорю. Короче, ты бы в меня влюбился? Если бы тебе было сейчас восемнадцать?

- Однозначно влюбился бы. Но видишь ли, какая штука: в восемнадцать лет парни, даже если и влюбляются в одну, секса хотят со многими. С разными. И часто. Намного чаще, чем ты можешь себе представить.

Шок на моем лице так очевиден, что Алекс тут же добавляет:

- Но это проходит годам примерно… к двадцати пяти! Плюс-минус пару лет…

- Как же жить тогда? - спрашиваю, присаживаясь на постель Эштона. - Столько ждать! Это слишком долго!

Кажется, у меня даже сползла слеза по щеке.

- А ты не жди! Просто живи и радуйся каждому новому дню! - отвечает отец, обнимая меня. - Ладно, пойду у мамы спрошу, чего делать-то с ним… Она всё равно не спит.

Leona Lewis - Run

Сижу на постели Эштона и разглядываю его. Бесстыдно так разглядываю… Мне нравятся его плечи, руки, грудь - всё такое мужское уже… Не мощное, как у отца, а просто мужское. Местами нежное и утончённое, как шея, например, или его опущенные веки с длинными тёмными ресницами. Или губы… те самые, которые целовали меня во сне. И они были такими же нежными и любящими, как у Алекса…

Опускаюсь рядом с Эштоном на живот и лежу в неприличной близости от его лица, изучая каждую его черту, изгиб, линию. Он забавный! Так смешно сопит во сне своим простуженным носом, иногда шевелит губами… А губы у Эштона точь в точь как у Алекса - тот же контур и полнота, и верхняя чуть вздернута кверху. Внезапно он улыбается, и я обнаруживаю ещё один подарок отцовских генов - маленькую ямочку в носогубной складке и только с левой стороны… Стоп, или для него это правая?

Не знаю, как вообще такое безрассудство могло случиться с моей стороны, но я, ведомая каким-то древним инстинктом, тянусь ещё немного губами и касаюсь ими той самой, влекущей ямочки. Эштон тут же открывает глаза, его взгляд неосознанно скользит по моему лицу, затем гаснет, скрывшись под веками с девчачьими ресницами. Я буквально выдыхаю своё облегчение, но глаза Эштона тут же снова распахиваются, он смотрит некоторое время в мои, затем шёпотом спрашивает:

- Ты что делаешь?

Я тут же выпучиваю по-детски глаза:

- Проверяю, не помер ли ты!

- Что-о-о? - тянет уже в голос, видно спросонья туго соображает.

- Я говорю, что беспокоюсь, не отчалил ли ты в мир иной!

- А … почему ты в моей комнате?

- Ну, Эштон, ну что ты как маленький, вот ей Богу! Я ж переживаю! Переживательная я очень, понимаешь? - уверенно встаю с его постели и спокойно разваливаюсь в кресле.

- Спать не могла, всё переживала! Дай, думаю, проверю, как там Эштон, может он водички попить захотел, а принести некому! Захожу, а тут бледное бездыханное тело, вот я и испугалась, что ты того… Ну, сам понимаешь! Решила дыхание твоё проверить. Но ты не думай, до реанимационных мероприятий дело бы не дошло, нас хоть и обучали в школе, я ни черта не помню, кроме приколов своих одноклассников. Им, знаешь ли, только дай искусственное дыхание поделать!

Эштон поднимается и садится на постели, простынь с пледом сползают ниже, открывая моему взору его совсем уже не юношеский живот:

- Ты смешная! - заявляет.

А я млею, разглядывая его оголенный торс. Не то слово млею, кажется, мои леди-органы задумали что-то нехорошее…

Не то, чтоб я не видела мужчин в плавках, этого добра хватает и в бассейне, и на пляже, да что далеко ходить, летом что Алекс, что Лёша - оба без маек по дому рассекают, хорошо ещё если в шортах, а то Лёшка может и за стол в плавках усесться. Но при виде полуоголённого, бледного, больного Эштона у меня впервые в жизни появляется странное ощущение в животе… Кажется, именно это и называют бабочками!

- А у тебя девчачьи ресницы! - сама не поняла, почему и зачем сообщила ему об этом, видно от созерцания его голой груди совсем мозги мои отшибло!

Эштон улыбается ещё шире:

- Я знаю. Ты не первая, кто говорит мне это.

Бабочки разом сдохли.

- О, Эштон, ты проснулся уже?! Очень хорошо, вставай-ка белье твоё поменяем, ой, и впрямь всё мокрое…

Мама как всегда вовремя. Заспанная, в пижамном одеянии, слегка растрепанная и пахнущая кремом для лица. С детства обожаю этот запах - запах мамы. Эштон, похоже, тоже от него тащится, судя по выражению его лица. Встаёт, замотавшись в простынь, и с ангельской улыбочкой строит из себя пай-мальчика:

- Не нужно, Лера, я сам все поменяю, спасибо!

- Ещё не хватало, чтобы ты больной и с температурой бельё менял!

- Уже всё в порядке, больше нет температуры!

Мама тут же кладёт на его лоб свою ладонь:

- И впрямь нету! Перегорел ты, видно, за ночь. Но горел хорошо, перепугал меня насмерть!

А Эштон блаженно прикрывает глаза… и мне это не нравится! Эй! Это моя мама!

ГЛАВА 7. Клик

-